Это вызывает новый взрыв смеха.
Сколько у нас наличных? Из Дамаска двадцать тысяч талантов золота, из Тира, Газы и Иерусалима ещё пятнадцать тысяч, из Египта восемь тысяч. Из городов на морском побережье ещё шесть тысяч.
Это в пятьдесят раз больше того, что имели мы, выступая в поход, но всё равно менее одной десятой тех средств, которые может с лёгкостью использовать против нас Дарий.
— Насколько жарко в долине Евфрата?
— Быстрое ли течение у Тигра?
— Какими силами располагает противник?
У каждого высшего командира своя сфера ответственности и, соответственно, свои вопросы. Каждый при этом имеет помощников и советников, которые зачастую и дают ответы на прозвучавшие вопросы.
Признаться, я затеял этот совет вовсе не для ознакомления с докладами: все эти сведения мои командиры слышали раньше и услышат снова, на сотне других советов. Главное, чтобы они увидели и послушали выступления друг друга, в которых тон может оказаться важнее содержания. Особенно это касается наёмников и союзников, порой чувствующих, что им, в отличие от македонцев, отводится в этом походе отнюдь не центральная роль.
Моя армия, как и любая другая, не едина, она раздираема противоречиями и завистью. Кавалерия смотрит с недоверием на пехоту, пехота — на кавалерию, старая фаланга и старые «друзья», бойцы, служившие при Филиппе, смотрят на новых людей, выслужившихся уже при мне, свысока, но в то же время с завистью, ибо считают, что молодёжь пользуется большим моим благоволением.
И это только македонцы. А ведь есть ещё греческие пехотинцы, служащие по принуждению и уже тем самым не заслуживающие доверия. Другие эллины, наёмники, служат по доброй воле, но что у них на уме, не возьмётся сказать никто. Союзные и наёмные конники внушают опасение хотя бы потому, что в отличие от пехотинцев имеют возможность в любой момент бросить армию и ускакать, куда им заблагорассудится. Фракийцы и одриссы почти не говорят по-гречески и держатся особняком, а первоклассные бойцы тяжёлой кавалерии из Фессалии смотрят свысока на всех, кроме «друзей», от последних же требуют уважения, которое не всегда даётся. Метатели дротиков из Фракии и Агриании, старые наёмники, прибывшие с нами из Европы, не слишком жалуют новых союзников, таких недавних подданных Дария, как армяне и каппадокийцы, сирийцы и египтяне, ренегатов из Киликии и Финикии, присоединившихся к нам после Исса, и греческих наёмников, первоначально служивших персам. Что уж тут говорить о коннице Пеонии и Иллирии и новой пехоте, прибывшей с Пелопоннеса.
Пусть же все эти люди послушают друг друга. Пусть посмотрят друг другу в глаза.
Я склоняю совет обсудить численное превосходство противника, и спор сближает некоторых из тех, кто раньше и вовсе не имел друг с другом дела. Из недавних соперников формируются группы единомышленников.
Парменион — наш отец; мы находим утешение в его скрупулёзности, дотошности и необъятных познаниях. Язык Птолемея остр, как бритва, он способен преподнести наилучшим образом всё, что угодно. А вот Кратер, будучи превосходным воином, скуп на слова, словно спартанец. Что не мешает ему пользоваться любовью солдат. Пердикку отличают бросающиеся в глаза тщеславие и надменность, но он хорошо знает свою игру. Селевк превосходит всех мужеством, Коэн — хитростью, а Гефестион есть живое воплощение гомеровского героя. О себе, научившись этому от отца, я говорю мало.
Мой кивок, адресованный Лисимаху или, скажем, Симмию, даёт понять, что я желаю услышать их мнение по обсуждаемому вопросу. Особо интересными такие советы делают выступления младших командиров, в первую очередь таких, с кем большинство из собравшихся незнакомы. Некий Ангел, дорожный механик, описывает устройство разработанного им и его подчинёнными моста. Устойчивость ему придают не сваи или якоря (первые обременительны, вторые ненадёжны), а плетёные клети, наполненные камнями. Механик уже испытал конструкцию на Оронте и Иордане, реках с таким же илистым дном, как Тигр или Евфрат, и теперь уверяет, что за день и ночь сумеет навести переправу длиной в шестьсот локтей, способную пропускать не только людей, но и лошадей.
— Нам не придётся возить с собой тяжёлые сваи и громоздкие механизмы для их забивания, — поясняет Ангел. — Сколотить клети мы всегда сможем на месте, из подручных материалов. Донесения подтверждают, что и дерево, и камни имеются там в избытке.
Я предлагаю высказаться Мениду, тысячнику наёмной кавалерии, и Арету из царских копейщиков. Оба они происходят из благородных македонских семей, но данному собранию известны мало, ибо лишь недавно заняли свои посты, прибыв на замену опытным и популярным командирам. Они новички, однако именно от воли и твёрдости таких новичков будет во многом зависеть судьба похода.
Когда Менид, не привыкший держать речь перед столь высоким собранием, запинается, я встаю со своего места, усаживаюсь рядом с ним и, дабы поддержать его, наливаю ему вина, смочить пересохшее горло. В итоге кавалерист вновь обретает голос. Когда он заканчивает, Кратер поощрительно называет его «тёмной рукой», как принято у солдат именовать мастеров военных хитростей. Весь шатёр разражается одобрительными возгласами. Я похлопываю Менида по плечу. Он не подведёт.
Наступает полночь, и я предлагаю собравшимся поздний ужин. Обсуждение между тем продолжается. Главным, при всей нашей уверенности в себе, остаётся вопрос о соотношении сил. Нас пятьдесят тысяч, число же врагов, как говорят, достигает миллиона. Конечно, эта цифра, которую без конца повторяют слуги и лагерные шлюхи, кажется невероятной, но тот факт, что одна лишь вражеская пехота впятеро превосходит по численности всю нашу армию, не подлежит сомнению. А конницы у врага ещё больше.
Под конец, когда совет завершается, Кратер задаёт мне вопрос, который интересует каждого.
— Александр, что из тех средств, которые может использовать против нас враг, заботит тебя больше всего?
Я отвечаю, что у меня только одно опасение: вдруг Дарий уклонится от сражения и убежит.
Шатёр ревёт от восторга.
В Марафе, что в сирийской низине, ко мне прибывает гонец с письмом от Дария. Он предлагает мне земли к западу от реки Галис (во втором письме это пространство расширяется до Евфрата), десять тысяч талантов золота и руку своей дочери. Кроме того, царь просит меня вернуть ему мать, жену и сына, попавших нам в руки при Иссе.
Я отвечаю:
Твои предки вторглись в мою страну и нанесли эллинам и македонцам бедственный ущерб, хотя мы ранее не делали персам ничего дурного. Мой отец, как ты сам похвалялся в письмах, захваченных мною и обнародованных для всеобщего сведения, был убит твоими наймитами, по твоему наущению. Ты подкупаешь моих союзников, склоняя их к измене, и пытаешься втянуть моих друзей в заговоры, цель которых состоит в том, чтобы меня убить. Таким образом, эту войну затеял не я, а ты.
На поле брани я победил сначала тех, кого ты послал против меня, а потом тебя самого и всю твою армию. Поэтому обращайся ко мне не как к противнику, вторгшемуся в твои владения, а как к завоевателю, получившему их по праву войны. Если тебе что-то надо, приди ко мне. Обратись с должной просьбой, и ты получишь не только мать, жену и детей, но всё, чего пожелаешь. Но обращайся ко мне не как равный к равному, а как к Царю Царей и Владыке Азии. Если же ты не признаешь меня таковым и по-прежнему мнишь себя повелителем великой державы, выходи в поле и прими бой. Сражайся, как подобает царю, а не убегай, ибо я всё равно последую за тобой, куда бы ты ни отправился.
Когда я пишу, что отдам Дарию всё, о чём он попросит, это чистая правда. Я не испытываю злобы к этому человеку, а, напротив, уважаю его и готов сделать его своим другом и союзником. Он может получить от меня всё, кроме своей бывшей державы.
Она моя, и её я оставлю себе.
Глава 21ПОХОД В МЕСОПОТАМИЮ
Военный термин «анабазис» означает «марш вглубь страны». Ранним летом, три года спустя после того, как армия перебралась в Азию, начинается наш анабазис, цель которого состоит в поисках Дария.
Ранним ветреным утром армия покидает расположенный на морском побережье Тир и выступает к Тапсаку, откуда мы намереваемся переправиться через Евфрат. Гефестиона с двумя отрядами конных «друзей», пятнадцатью сотнями союзной пехоты, половиной лучников и агриан, а также всеми семью сотнями конных наёмников Менида я высылаю вперёд. Он должен захватить этот город и навести два моста через реку, ширина которой достигает в том месте полутора тысяч локтей.
Тапсак находится в двух тысячах пятистах стадиях от Тира, так что Гефестион прибудет туда к летнему солнцестоянию. Предполагается, что наши основные силы догонят его в самый разгар знойного лета. От Тапсака до Вавилона, если следовать вдоль Евфрата, по Царскому тракту, будет ещё четыре тысячи пятьсот стадиев. При такой жаре наибольшая средняя скорость марша составит сто пятьдесят стадиев в день. Большего требовать от войск невозможно, да я и не собираюсь. Таким образом мы предположительно достигнем цели к концу осени. Тогда-то и состоится наша встреча с Дарием.
То, что я направил в Тапсак Гефестиона, а не Кратера или ещё кого-нибудь из видных военачальников, представляет собой своего рода хитрость. Дарий и его советники наверняка решат, что это место представляет собой мою первоочередную цель, и, надо полагать, вышлют к северу от Вавилона сильный отряд, чтобы приглядеть за мной или, при возможности, даже чтобы воспрепятствовать нашей переправе. Это неплохо: если мы поведём себя разумно, нам, возможно, пусть не сразу, а со временем, удастся переманить командира этого соединения на свою сторону.
Гефестион наведёт свои мосты на девять десятых ширины реки, но не станет соединять их с противоположным берегом до прибытия наших основных сил. Персы с той стороны реки, разумеется, будут всячески поносить нас, осыпая оскорблениями и бранью по-персидски, а если (скорее всего так оно и будет) в отряде окажутся греческие наёмники, то и по-эллински. Но, вступая с противником в перебранку, вы тем самым начинаете с ним разговор, а обмен оскорблениями запросто может перерасти в обмен предложениями. Кто лучше Гефестиона способен обернуть такого рода обстоятельства в нашу пользу? Я предоставил ему широчайшие полномочия на ведение переговоров и заключение любого соглашения с предводителем неприятельского отряда. Гефестион доведёт до сведения этого человека, что Александр (то есть я) не поскупится на награду, если с его стороны последуют дружественные действия. Или хотя бы не последует враждебных.