Способности Александра определять скорость движения обоза, дискутировать о философии, следить за ремонтом балисты, ставить на сцене фрагменты драмы Еврипида, заниматься строевой подготовкой с войсками, вести споры о Гомере, организовывать гимнастические состязания проявились в Эфесе по-новому. Путешествие по плодородной земле Карий с ее оливковыми рощами, гранатовыми и фиговыми деревьями, виноградниками, фруктовыми садами, зарослями диких роз и мальв заставило на неделю забыть о войне. Однако идиллия разрушилась — к радости полководцев, которые по собственному опыту знали, как праздность парализует боеспособность воинов. Дозор прибыл с сообщением, что жители Милета, вопреки прежнему обещанию, не собираются открыть городские ворота без сопротивления. Персидский наместник, вначале испугавшись, быстро пришел в себя, когда узнал, что четыреста союзнических военных кораблей приближаются, чтобы деблокировать город. В соответствии с девизом, гласившим, что то, что необходимо делать, надо делать быстро, уже та рассвете Александр двинулся в путь. Когда он приблизился к Милету, то у побережья заметил первые паруса. Это были его корабли, а вовсе не персидские галеры, которых ждали из Египта. Триеры Александра закрыли подходы к четырем гаваням и начали выгружать осадные орудия: тараны, катапульты, штурмовые лестницы. Храбрость окруженных с суши и блокированных с моря защитников так же быстро улетучилась, как и возникла, — особенно когда они увидели, что появившийся наконец флот и веслом не ударил, чтобы отважиться на атаку.
Из продавцов они быстро превратились в покупателей, которые через парламентера сообщили: «Мы, жители Милета, остаемся нейтральными, ведь торговля может процветать только в условиях нейтралитета». И пообещали, что если осада будет снята, они откроют город и персам, и македонянам.
«Я прибыл в Азию не для того, чтобы довольствоваться тем, что мне предлагают», — повелел ответить царь.
Спустя двадцать четыре часа Милет капитулировал после первого же штурма. Царь вновь запретил солдатам грабить, как делал это и раньше после занятия маленьких городов, но, в конце концов, и здесь дело дошло до захвата трофеев. Однако Александр не захотел вторых Фив и подарил жителям свободу, а их греческим воинам жизнь при условии, что в будущем они станут воевать на его стороне.
У Милета Александр понял одно: до тех пор, пока он будет неуверенно чувствовать себя в портах Эгейского моря, персидский флот, руководимый опытным Командующим, укомплектованный лучшими моряками Средиземноморья — критянами и финикийцами, по-прежнему останется самым мощным и могущественным. Если Мемнону удастся занять один за другим острова, он, Александр, никогда не сможет обеспечить себе возможность отступления, не считая того, что у него отрежут Афины. Что делать? Этот вопрос вынесли на обсуждение полководцы македонского царя. Парменион советовал предпринять ошеломляющую атаку: на море греки все еще громили варваров, каким бы большим ни было их превосходство. Другие, напротив, склонялись к тому, что победа не даст ощутимых преимуществ, а вот поражение может стать сигналом ко всеобщему восстанию в Элладе. Парменион настаивал на своем и даже обещал в этом случае принять на себя командование флотом; он также рассказал, что недавно орел опустился перед одним из македонских кораблей, и каждый мог истолковать по-своему, что хотели этим сказать боги.
Появление этого орла оживленно обсуждалось в кругу военачальников, которые, по сути, являлись «членами генерального штаба». Выяснилось, что птица села не на корабельную мачту, а на стоящее на берегу дерево, а это могло означать одно: персидские военно-морские силы можно разбить только сухопутными войсками. Подобная дискуссия может заставить нас только удивленно покачать головой. Мыслимо ли столь далеко идущее, принципиальное решение, определяющее, чему быть — победе или поражению, ставить в зависимость от места, куда опустился стервятник? Целые миры отделяют нас от эпохи, когда путь указывали не логика и разум, а что-то сверхчувственное. Впрочем, далекие времена могут и возвращаться…
Подобного мнения придерживаются сторонники эзотерии и прихода «новой эры». «Даже того, кто ничего не слышал о «новой эре», коснется изменение в сфере мышления и суждений, — констатировали М. и Р. Далке в своей книге об оккультной тенденции современности и охватившем человечество подлинном эзотерическом буме. — Признано, что сверхъестественное существует, в магию верят…» Их поддерживает и Г. Дж. Хеммингер, отмечающий возрождение интереса к мистике и колдовству: «Сегодня в массовое сознание настойчиво внедряется то, что кажется людям новым и необычным: астрология в примитивных и возвышенных формах, всякого рода психокульты, вера в различные варианты переселения души, магико-оккультная практика и прежде всего — вера в переломное время, в грядущую эру Водолеев…» (Ее сменит эра Рыб, где будут царить рационализм и научность.) Далее он пишет: «Бесчисленные способы получения и толкования туманных предсказаний были для древних символом их причастности к очевидно существующему порядку вещей и одинаково недоступны познанию. Знакомясь с ними, человек, сознательно или нет, признает существование высшей духовной сферы и вместе с тем обретает возможность покинуть извилистую и сомнительную стезю привычной жизни, признающей лишь материальные ценности».
Александр склонился к мнению о том, что предсказание означает «сокрушение военно-морских сил сухопутными», и отдал приказ, который в первый раз заставил усомниться в его мудрости не только Неарха, ставшего позднее главнокомандующим на море: флот распустить, корабли отправить в родные гавани. Взять лишь двадцать афинских триер, которые предназначались для транспортировки грузов, а команды должны были остаться в качестве заложников, дабы не сомневаться в верности их родного города. Царь предоставил секретарю канцелярии Евмену право огласить причину своего единоличного решения, а именно: для 160 триер необходимо почти 32.000 моряков и воинов (а это почти столько же, сколько и в сухопутных войсках); расходы на их содержание составляют 50 талантов, а их жалование равно 60 талантам в месяц — такой суммы, несмотря на предшествующие завоевания и богатства Сард, в казне не было. Собранные деньги были так же необходимы для сухопутных войск, как и члены корабельных команд — для фаланг. Одно жалование педзэтайра составляло 100 драхм (около 75 золотых марок — приблизительно 400 немецких марок), фессалийского конника — 250 драхм, гетайра — 300 драхм, не считая довольствия.
Но как можно, спрашивали себя не только ближайшие соратники и советники Александра, без поддержки флота держать Мемнона в страхе и разбить его, не опасаясь потерять все восточное Средиземноморье? К тому же опасности подвергался сам путь через Геллеспонт. Так спрашивал Парменион, которого еще настигнет смертельный удар, и Птолемей, ближайший соратник, а позднее фараон, Певкест, спасший царю жизнь, Клит, который умрет от его руки, и Филота, которого он приговорит к смерти, Гарпал, который его предаст, и Каллисфен, которому суждено будет закончить жизнь в клетке, а еще Гефестион, Никанор, Неарх — с обладателями этих имен мы будем встречаться снова и снова. Мужи, без которых Александр не стал бы Александром.
Эффектно разгромить Мемнона? Что может быть проще! Его кораблям необходимо каждый день заходить в гавань, чтобы взять на борт запас воды и продовольствия. Без заходов в гавани, без баз снабжения и, о чем нельзя забывать, без возможности нанять новые команды, проводить ремонт на флоте мгновенно мог вспыхнуть бунт, и корабли поплатились бы своей «деревянной» жизнью. В конце концов, триера имела небольшой радиус действия — приблизительно двадцать пять морских миль. Достаточно просто занять гавани…
Действительность скоро убедила македонян, что эта оценка была слишком оптимистичной. Несмотря на то, что самые большие гавани оказались вскоре захваченными, острова у побережья не удалось изолировать так же быстро. Персидские корабли, хотя и вынужденные идти более дальним путем, оставались боеспособными, а финикийские, критские, равно как и кипрские моряки, по-видимому, предпочитали бесперспективному бунту золотые монеты персов.
Александр знал, что роспуск флота был подобен игре вабанк. Он шел на риск, ясно осознавая, что надо победить, и раньше, чем Мемнон одержит победу на море. И обратил взор к Галикарнасу, столице Карий, где Мемнон ожидал его.
Битва за этот город началась с усыновления. У Александра появилась мать по имени Ада, которая, будучи правительницей Карий, была изгнана ее братом. Подобная родственная связь давала возможность самым знатным семьям Карий продемонстрировать свои антиперсидские позиции и открыть свои города. Так все и случилось: одна за другой появлялись делегации и передавали македонянам в знак покорности золотые венки. Александр не раскаивался в том, что согласился стать приемным сыном престарелой матроны. К тому же с момента первой встречи она баловала его изысканными яствами, которые получала из отдаленных городов эстафетой всадников: это были сливы из Дамаска, консервированные плоды дерева, произраставшего в Китае, известные как «персидские яблоки» — персики, апельсиновое варенье из Индии, абрикосы из Армении, вишни из Вавилона и необычайно редкое вино, приготовленное из отстоенной пять лет питьевой воды, фригийского винограда и милесского меда.
После одного из пиршеств, устроенных Александром, она предложила ему своего повара, одного из лучших в Азии. Ей явно было не по нраву то, что имели обыкновение есть македоняне: «Как могут цари выигрывать битвы, если у них тяжелый желудок?» Победитель сражений счел это поводом просить матушку Аду о воздержании. Для него самого в походе все менялось. Его собственный ужин нередко состоял из ночного марша, его обед был таким же скудным, как и завтрак; в вине он знал меру.
Когда его армия приблизилась к стенам осажденного города на расстояние нескольких метров, то ощутила, что на сей раз она имеет дело с иным, нежели раньше, противником. Под предводительством обоих афинских полководцев из ворот устремились воины, разбили стоявших впереди молодых македонских солдат, убили их командиров и уже в первый день выиграли бы важное сражение, не введи Александр вовремя в бой старых вояк времен Филиппа. Во всяком случае, Александр должен был просить о выдаче тел погибших, что по военным законам рассматривалось как признание поражения.