расная, чтобы не пожелать ее.
Так как при выступлении войск из Македонии царь отказался от женитьбы, Парменион предложил ему вступить в связь с Барсиной, чтобы та родила ему сына. Ведь Александр знал ее с тех пор, как она еще девочкой жила в ссылке в Пелле. К тому же она говорила по-гречески. А то обстоятельство, что ее отец — перс, сатрап Артабаз, а брат командовал персидским флотом в Эгейском море, не будет воспринято с обидой ни греками, ни македонянами — так считал Парменион. Александр позволил себя уговорить и, в конце концов, убедить. Он держал Барсину при себе в течение пяти лет и расстался с ней лишь тогда, когда встретил женщину, к которой его, как уже было сказано, влекло не известное ему до сих пор чувство: страстная любовь. Связь с Барсиной и проявленное Александром уважение к пленным царицам сразу же позволяют представить, как он намеревался в будущем строить отношения с Персией.
«В К ил и кии и особенно при Иссе воины умирали за твое царское достоинство и за греческую свободу», — предупреждал его в письме один афинянин. Греческая свобода, «война отмщения» за униженных когда-то Ксерксом афинян, спартанцев, фиванцев, фессалийцев? В голове и сердце Александра уже сложились иные представления…
Известие о поражении персов распространилось быстрее, чем мы, живущие в эпоху высокоразвитых коммуникаций, можем себе представить. Эта новость привела в уныние командующих персидским флотом на Эгейском море (ведь теперь уже больше не приходилось рассчитывать на жалованье Великого царя). Она парализовала стремление спартанцев организовать по всей Греции центры антимакедонского сопротивления. Это сообщение буквально деморализовало афинян во главе с непримиримым Демосфеном, которые поверили слухам о том, что македоняне были растоптаны конницей Дария. Оно вынудило собравшихся в Коринфе членов Союза лицемерно поздравить друг друга с победой.
Спустя две недели после битвы высокородные гонцы доставили Александру письмо. Оно было от Дария, который с частью своей разбитой армии — персами и греческими наемниками — отступил за Евфрат. Дарий утверждал, что именно Александр развязал эту войну, ведь он вторгся в его мирную империю и принес много несчастья его подданным: «Против своей воли я покинул свою резиденцию, собрал свои народы и повел их против тебя.
Боги же, из каких бы побуждений они этого ни сделали, отвернулись от меня. Теперь вместо того, чтобы с обеих сторон и в дальнейшем жертвовать людьми, следовало бы заключить союз и впредь придерживаться мира. Но прежде всего ты вернешь мне мать, жену и моих детей, за которых я заплачу такой выкуп, что его не унесет и вся Македония, и отдам в придачу земли до реки Галис».
Это письмо говорит о разумности и чувстве меры, о понимании побежденным своего положения, о способности достойно проигрывать. Тем более удивительно ответное послание Александра. Достоверность документа неоспорима и не подвергается сомнению даже теми историками, которые проявляют скептицизм в других вопросах. Текст настолько характерен и убедителен, что кажется, будто живой Александр предстает перед нами из тумана тысячелетий.
Вначале он подчеркивает, что ни в коем случае не повинен в развязывании этой войны, а вся ответственность лежит на персах. Ибо он, избранный вождем эллинов, лишь заставил персов поплатиться за то, что они во главе с Ксерксом причинили когда-то грекам. И недавно они снова дали повод для отмщения, когда послали во Фракию, находившуюся под властью македонян, свои вооруженные силы. Все эти доводы изложены Александром спокойно и бесстрастно, но когда речь зашла о Филиппе, он не смог сдержать гнева:
«Мой отец умер от рук вероломных убийц, которых вы на него натравили, чем и хвалились в своих письмах. Ты сам, Дарий, посылал деньги спартанцам и некоторым другим эллинам, чтобы настроить их на борьбу со мной; и, наконец, с помощью посланников ты пытался совратить моих друзей и разрушить тот мир, который я дал эллинам. После всего этого мне ничего не оставалось, как пойти войной на тебя, на человека, который присвоил себе трон, нарушив священные права персов».
Здесь имеется в виду убийство Великого царя Арсеса евнухом Багоем, которое освободило дорогу Дарию. Этот фрагмент текста убедительно доказывает факт неприкрытого вмешательства в дела Персии, ведь Александр прямо говорит о себе как о защитнике персидских традиций, более того — даже отказывает Дарию в праве называть себя царем. И продолжает:
«Одержав победу в справедливом бою над твоими полководцами и сатрапами, а теперь — и над тобой и твоей военной мощью, я милостью бессмертных богов являюсь также и властелином той земли, которую ты называешь своей. О тех, кто сражался против меня, до не остался в состоянии войны со мной, а перешел под мою защиту, — о них я позабочусь».
Далее его пером водила гордыня, ощущение триумфа и надменность. Того, чему учил его Аристотель и что было провозглашено в храме в Дельфах — «Соблюдай меру во всем», — здесь явно не чувствуется:
«Так как я теперь господин Азии, то я требую, чтобы ты ко мне пришел. Если же ты опасаешься за свою безопасность, то вышли предварительно твоих посланцев, которым будет сообщено о гарантиях обеспечения свободного проезда. Передо мной ты будешь. просить о твоей матери, твоей жене и твоих детях; будут выслушаны и все другие твои желания. Впрочем, если ты снова пошлешь мне письмо, то должен обращаться к «царю Азии». Я тебе не равный, а господин над всем тем, что было твоим. Если не проявишь покорность, то я поступлю с тобой как с человеком, оскорбившим мое царское величие».
Письмо заканчивается угрозой: «Если ты придерживаешься другого мнения о том, кто теперь властитель, то я еще раз жду тебя для битвы в открытом поле. И не вздумай убегать! Потому что где бы ты ни был, я все равно тебя найду».
Александр не ожидал ответа на это послание. Он требовал того, чего Дарий не мог исполнить, — разве только ценой потери своего достоинства. И тем не менее этот ответ должен был прийти.
Что нужно было предпринять после битвы при Иссе? Этот вопрос обсуждался высшим военным руководством македонян в Марафе. Следовало ли охранять то, что уже завоевано, и ждать дальнейшего хода событий? Или было бы разумнее пробиться за Евфрат, прежде чем персы успели собрать новое войско? Именно это предлагали сделать некоторые полководцы. То же самое посоветовал бы предпринять кое-кто из современных военных историков. Во всяком случае, Александру был сделан упрек в том, что он действовал без всякого плана и упустил отличную возможность окончательно уничтожить персидское государство. Это, следовательно, являлось серьезнейшей стратегической ошибкой, о чем легко говорить с высоты современного уровня познания. Стоило ли тогда поступать подобным образом — сомнительно. Македоняне все еще чувствовали угрозу с моря, и пока финикийские гавани были для них, словно стрела в теле, да и Египет прочно удерживался персами.
Александр обуздал свое явное нетерпение и обратился в сторону финикийцев, которые предоставили свой флот в распоряжение персов. Насколько мала была численность этого народа, настолько велико было его влияние: он был способен к торговле, как никто другой; не имея собственного государства, он господствовал на море между Гибралтаром и Кипром; этот народ руководствовался духом коммерции, означавшим риск и расчет. Некоторые исследователи придерживаются версии, что финикийские мореплаватели побывали в Америке еще до викингов и Колумба, и каждому известно, что они обогнули Африку. Как бы между прочим они дали нашему континенту название «Европа» и подарили нам алфавит. Эти странные люди, финикийцы, как и все, к кому благосклонна удача, были не особенно любимы на Средиземном море. Они были очень богаты, хитры, славились как мастера на все руки, но имели одну слабость: ревнивую зависть друг к другу. Тир и Сидон, Триполис и Арад, Библ, Берит (Бейрут) и Акко отказывали друг другу в масле для ламп, не давали ни одного бурдюка вина.
Александр сделал ставку на их противоречивую натуру и оказался прав. Сидонцы, когда-то жестоко разбитые полчищами персов после восстания, оставленные в беде Тиром, несмотря на обещание помочь, поторопились сдать свой город македонянам. Жители Арада также появились с золотым венком, а за ними последовали и жители Библа. При этом они не чувствовали особой радости: насколько мало любили финикийцы персов, настолько не лежала у них душа и к грекам, старым заклятым врагам; к тому же они опасались, что после того, как принесут Александру клятву на верность, возникнет угроза эллинизации. Тем не менее сидонцы с приходом Александра надеялись увидеть униженным проклятый ими Тир, а население Библа связывало с Александром надежду на возрождение былого могущества их города.
Наконец появились и посланники Тира. Их лбы не были повязаны красной лентой, как подобало просящим о покровительстве. Они совершенно не хотели отдаваться во власть новому господину. Они втайне высмеивали сидонцев, чей новоиспеченный царь раньше был садовником. «Ибо так хотел Александр, — пишет Помпей Трог, — чтобы никто не смог подумать, что это вызвано какими-то родовыми заслугами, а не исключительно милостью щедрого царя». Посланцы Тира передали македонянину настолько тяжелый золотой венок, что сразу же вызвали его недоверие. Что же скрывалось за этим чрезмерно дорогим приветственным подарком?
Он вежливо поблагодарил и высказал свое желание принести жертву божеству города Мелькарту, который был не кем иным, как тирским Гераклом, а следовательно, его предком. Это предложение Александра кому-то могло показаться только замаскированным условием сдачи города. Именно так поняли его слова в Тире, но ответили не менее изящным дипломатическим ходом. Жители этого города, в отличие от большинства финикийцев, населяли защищенную флотом островную крепость и поэтому сказали, что по достоинству оценили честь царского жертвоприношения, но он мог бы оказать Мелькарту еще более высокие почести, если бы устроил церемонию в другом храме, который «случайно» находился на материке, в Палетире. За этим предложением стоял очевидный расчет: для купцов еще не пришло время окончательно решить, чью сторону принимать — персидскую или, как в этом случае, македонскую, так как пока было неизвестно, кто же станет победителем.