«…Они, — продолжил свою торжественную декламацию Фессал, — срезанные кремниевым серпом, были сброшены с небес в бушующее море и носились по нему долгое время, а вокруг поднялась белая пена из нескончаемого семени. И из него появилась девушка. Вначале она проплыла мимо святой Киферы, потом приблизилась к Кипру, вокруг которого с грохотом бушевали волны. И здесь соблазнительная богиня вышла на сушу. Там, где оставались следы ее стройных ног, расцветали цветы…»
Произведения таких великих драматургов, как Эсхил, Софокл, Еврипид, не слишком интересовали солдат. Гораздо больше их привлекали выступления лицедеев, фарсы с пантомимой, танцами и песнями, немудрящим языком которых рассказывалось о тревогах и горестях повседневной жизни: любовной тоске и несчастливом браке, сводничестве и воровстве, продажности и обмане. При этом происходившее на сцене отличалось невероятной грубостью, когда актер с поднятым кожаным фаллосом совершал совокупление, говорил непристойности, избивал женщину. На подмостках мочились, справляли большую нужду, занимались онанизмом; исполнительницы-женщины превосходили в непристойности мужчин, танцевали что-то напоминающее современный дикий канкан, обнажая все, что желала видеть публика. Издевались и насмехались над известными личностями, втаптывали их в грязь. Лицедеям была присуща та разнузданность, безудержная злоба, ерничество, которые были характерны только для театра в его самых ранних, примитивных формах.
Постановка трагедии, по мнению Аристотеля, вызывала у зрителей катарсис, очищение души, так как актерская игра способствовала возникновению чувства жалости и отвращения. Если смотреть с психотерапевтической точки зрения, то это был процесс высвобождения эмоций, которые в противном случае могли бы произвести вредное воздействие. Зрелище фарса вызывало что-то вроде бурлескного, трагикомического «катарсиса», когда солдаты могли успокоиться, избавившись от самых дурных и вредных страстей: гнева, печали, тоски по родине и — страха. Наверняка подобные представления этого своеобразного «фронтового театра» были тогда такими же действенными, как и в наше время.
В роскошном шатре, который Великий царь оставил после своего бегства в битве при Иссе, развлекались более культурно и утонченно. Каждый вечер Александр собирал здесь за столом своих друзей. Узкий круг составляли «великие сподвижники», но время от времени в избранное общество допускались и знатные гости: приезжавшие ко двору аристократы, благородные посланники, знаменитые актеры, поэты, которые в это время были в моде, риторы, привозившие из Афин новейшие книги. Женщины появлялись редко, разве что полководцы приводили с собой своих гетер, к чему хозяин относился с неодобрением, но тем не менее такое случалось. Приглашенные чувствовали себя осчастливленными; тот, кто не был приглашен, имел право усомниться в существовании справедливости на белом свете. Но присутствие за столом не всегда доставляло удовольствие.
Как и большинство великих людей, Александр охотнее всего говорил сам. Он также много декламировал из произведений эллинских драматургов — таких, как «Андромеда» Еврипида или «Царь Эдип» Софокла. Он любил провоцировать споры философов, которые испытывали друг к другу взаимную ненависть. Разговоры велись на греческом, а не на македонском языке, что не нравилось старым воякам с македонского нагорья. Не обремененные познаниями, они презирали весь этот греческий сброд с его красноречием и постоянным желанием польстить или угодить царю и, со своей стороны, очень хорошо чувствовали, как презирали их «эти образованные».
Пир начинался с жертвоприношения богам, во время которого чаша с вином переходила из рук в руки. В первые годы, когда эти застолья еще не превратились в безудержные попойки, вино смешивалось с водой в пропорции один к одному. Виночерпии проверяли данное соотношение, прежде чем наполнить этим напитком чаши. Греческие вина были крепкими, особенно тогда, когда в них добавляли пряности и мед, однако Аристотель, конечно, преувеличивал, утверждая, что пятилитрового (по сегодняшним меркам) кувшина отличнейшего «самоса» будет достаточно, чтобы допьяна напоить дюжину мужчин. Как и сегодня, гуляки ссылались на здоровое воздействие вина на организм и цитировали Гиппократа, часто забывая и о других его словах: «При условии, если вино будет потребляться разумно и в нормальном количестве, в соответствии с физической конституцией каждого».
После жертвоприношения богам «пажи» накрывали стол к ужину. Ели то, что могла предложить страна, в которой располагался военный лагерь. Рыбу, морскую или речную, оставляли простым солдатам вместе с ячневой кашей, закуской из бобов, луком, репой и жиром, а также наполненными кровью козьими кишками, для которых был нужен очень здоровый желудок. Предпочтение отдавали говяжьему и овечьему мясу, жарили его на вертеле и посыпали мукой. Также ели свинину, причем пренебрегая молочными поросятами; жирный осел тем не менее считался деликатесом. Ценилась птица — лебедь и павлин, но больше всего — черные дрозды, скворцы, соловьи, перепела. В дошедшей до нас комедии Аристофана приводится меню чревоугодника, состоящее из восьми блюд: рагу из заячьих потрохов, засоленная рыба, фаршированные шейки, жареные голуби, кровяная колбаса из желудков, обмазанные медом маленькие пирожки, инжир и груши, овечий сыр с маслинами. Так как Александр был страстным охотником, к столу постоянно подавали разнообразные блюда из дичи.
Питье за здоровье друг друга считалось за царским столом формой проявления вежливости, но поскольку пиры устраивались слишком часто, то позже этот обычай перерос в дурную привычку, лишь подстегивающую процесс опьянения. Свежие яблоки, стоявшие на столах в больших ивовых корзинах, не особенно сочетались с алкоголем.
Исход
В мае 331 года до н. э. армия выступила в продолжительный, длившийся почти четыре месяца, поход. После того, что сообщили разведчики, долгое ожидание не принесло бы больше никаких полезных результатов. Теперь Дарий собрал миллион пеших и сорок тысяч конных воинов. Тучи стрел его лучников затмевали солнце, боевые колесницы, оснащенные острыми серпами, скашивали, а слоны затаптывали все, что попадалось у них на пути, — эти известия Александр скрыл от своих солдат. И так было достаточно неприятностей. После того, как македоняне свернули с финикийской прибрежной дороги вглубь страны, чтобы пройти на север вдоль горного массива в Ливане, выяснилось, что сатрап Сирии не пополнил запасы продовольствия. Царь сразу же отстранил его от должности и был благодарен начальнику службы снабжения, настоявшему на том, чтобы вдвое увеличить число повозок с провиантом. Теперь по дорогам катилось почти две тысячи колесниц, изготовленных из произраставших вокруг Тира лесов, которые уже поставляли материал для строительства кораблей, палисадов, сооружения мостов, осадных башен, таранов, «черепах», штурмовых лестниц и крепежного материала для туннельных проходов. Именно тогда началось варварское разграбление лесных богатств, вследствие которого земля из-под вырубленных лесов под воздействием непогоды, дождей и снегов была смыта в долину и оставила после себя тот безрадостный пейзаж с голыми горами, который мы и сегодня можем видеть в этой местности.
У Тапсака македоняне переправились через Евфрат по двум мостам, наведенным высланным вперед специальным отрядом, вернее — по связанным железными цепями плотам. Вниз по реке можно было приплыть в Вавилон, но разведчики сообщили, что все поселения на этом пути подожжены персидскими конниками под командованием Мазея, который использовал теперь тактику «выжженной земли», чтобы заставить Александра пойти туда, куда персы считали нужным. На этот раз Дарий выбирал место сражения! Александр свернул на северо-восток, чтобы по старой караванной дороге через Харран и Нисибис пересечь степь на севере Месопотамии. Правда, у подножия армянских гор не текли молоко и мед, зато там было достаточно питьевой воды для его воинов, для тысяч лошадей, верблюдов, ослов и множества голов скота. Это был июль, и степь, раскинувшаяся на пятьсот километров в междуречье Тигра и Евфрата, сверкала под колебавшимся знойным воздухом. Исследователи, которые проследили путь Александра в этих местах, определили, что полуденная температура на солнце достигала 65–68 градусов, а тени практически не было. Поднятая смерчем пыль закрывала небо. Мириады мух — типичное здесь явление в летние месяцы — залетали в рот и уши, попадали в легкие вместе с вдыхаемым воздухом. Они переносили желтуху, бронхит, заражали глаза: не случайно месопотамский бог болезней Неграл представал в образе насекомого. Больше всего страдала тяжелая пехота с ее более чем пятиметровыми копьями, шлемами, ножными латами, кожаными безрукавками. Двигаться можно было только после захода солнца и в сумерки.
Однажды к царю доставили схваченных всадников, которые принадлежали к разведывательному отряду сатрапа Мазея. Они рассказали, что Дарий выступил из Вавилона, решив уничтожить македонян при переходе через Тигр. Это были ложные сведения: когда армия, изменив маршрут, вышла к Ниневии, персов не было видно. Течение реки было необычайно быстрым, что соответствовало ее названию, так как «тигра» в переводе со староперсидского означает «стрела», и сорока тысячам пехотинцев и семи тысячам конников понадобилось несколько дней, чтобы достичь другого берега. Это могло стать для персов уникальной возможностью сильно сократить численность македонского войска. Они свой шанс не использовали.
Люди устали, многие были подавлены, и настроение не улучшилось, когда ночью случилось нечто такое, что заставило часовых поднять тревогу. Полная луна на глазах начала блекнуть, ужасный кровавый свет окутал ее, пока молочно-белый круг полностью не исчез в темноте. (Это было частичное лунное затмение, которое, как вычислили наши астрономы, случилось вечером 20 сентября 331 года до н. э.) «Души воинов охватила беспредельная тоска, — пишет Квинт Курций Руф в своей монографии. — Против воли богов затащили их в самый дальний уголок земли, где лишь голые пространства и пустыни лежат перед ними. Из-за жажды славы одного-единственного человека, который в своем тщеславном безумии устремлялся к небесам и уже давно отрекся от своей родины, проливается кровь многих тысяч».