Упомянутый выше человек, который хорошо знал радости и горести своих «детей», как он называл солдат, велел прийти к нему взятым из Египта звездочетам, которые считались лучшими знатоками небесной сферы, и попросил объяснить происшедшее. Египтяне, которые так же хорошо, как и мы сегодня, знали, почему в определенное время происходит затмение луны, чувствовали, что от них хотят услышать отнюдь не это, и сказали, что солнце — это светило греков, а луна — персов. Если сейчас она лишилась своего сияния, то и персидское государство тоже потеряет былой блеск.
«Ничто так не воздействует на массы, как суеверие, — продолжает римлянин Курций Руф. — Обычно неспособные сдерживать себя, неистовые или нерешительные, они, если их охватывает глупая иллюзия, скорее последуют за прорицателями, чем за своими командирами, и предпочтут безумство благоразумию. Так распространившийся среди солдат ответ египтян снова вселил в колеблющихся надежду и уверенность».
Три дня спустя произошло первое столкновение с вражеской кавалерией — после того, как македоняне прошли вдоль левого берега Тигра вниз по течению реки. Показаниям пленных на этот раз не придавалось большого значения, тем более что это были трое перебежавших греческих наемников. По их словам, Дарий находился немногим южнее населенного пункта Гавгамелы, на плоской, словно стол, равнине, которая к тому же была очищена от колючего кустарника, пней и камней; даже небольшие песчаные холмы были срыты для более удобного применения наводивших страх боевых колесниц. Удаленность от противника они оценивали примерно в 100–110 стадиев (1 стадий равен длине беговой дорожки, то есть 178 метрам). И хотя до противника оставалось еще почти двадцать километров — столько, сколько мог пробежать бегун за один час, — царь приказал разбить лагерь и укрепить его рвами и палисадами. (Что позже римские легионеры делали весьма основательно, а македоняне применили впервые.) Он дал четыре дня уставшим воинам, чтобы отдыхать, а врачам — чтобы лечить многочисленных больных. Оставшийся на этом месте обоз со свитой должен был укрепить собственный лагерь. Все приготовления свидетельствовали о том, как серьезно на этот раз он оценивал обстановку.
Опасения оправдались, когда на Пятый день на рассвете после ночного марша он подвел войска к цепи холмов, с которых открывался вид на равнину Тель-Гомел. Издалека доносился приглушенный шум, словно десятки тысяч человек разговаривали друг с другом. На фоне этого несмолкаемого гула голосов слышались редкие отрывистые команды, ржание лошадей, громыхание колесниц, топот копыт и трубные звуки, которые, вероятно, издавали слоны. Когда взошло солнце, то стало видно, что персы начали боевое построение.
На левом фланге находились, вероятно, бактрийцы и скифы, считавшиеся лучшими наездниками в мире, в то время как слоны вместе с боевыми колесницами занимали место в окружении Дария. С правого крыла строй загораживала армянская и каппадокская кавалерия. Справа и слева от центра стояли испытанные в бою греческие наемники вместе с мидийскими лучниками, вавилонянами, албанцами, парфянами, массагетами, согдийцами, армянами, индийцами, сирийцами… Арриан писал, что в армии Дария были воины двадцати четырех национальностей.
«Страх охватил солдат Александра, и они, помимо собственной воли, вдруг задрожали, и тайный ужас объял все сердца. Царь заметил смущение своих воинов. Он обскакал их ряды и предупредил, что они не должны дать запугать себя числом врагов, их высоким, ростом или необычным цветом кожи. Сейчас, говорил он, нужно думать лишь о том, что они уже в третий, раз сталкиваются с тем же самым противником, и, конечно же, он не стал сильнее, и пусть враги не забывают о своих прежних поражениях и о том, как много их тогда полегло. Дарий имеет преимущество в численности, а не в мужестве и выучке воинов. Они не должны обращать внимание на сияющий золотом и серебром строй противника, который больше представляет из себя добычу, нежели опасность, и победа будет завоевана не нарядами и украшениями, а железом и отвагой».
Эти слова Помпея Трога весьма точно передают состояние македонян перед битвой. Очевидно, что Александр впервые чувствовал себя не в своей тарелке. Для огромного персидского государства поражение все-таки еще не явилось бы катастрофой, для македонян же оно стало бы концом. Их бы преследовали до последнего, гнали по пустынной земле и не позволили никому живым добраться до побережья. Когда Парменион предложил перенести сражение на следующий день и в оставшееся время заняться изучением местности, царь сразу же согласился.
Командиры персов уже давно разглядели врага, находившегося на холме примерно в тридцати стадиях от них. Они безмерно удивлялись: неужели небольшая кучка людей действительно была тем внушавшим страх войском, которое уже дважды нанесло им поражение? Они наблюдали за тем, как отряд всадников спустился на равнину и через несколько часов снова занял свое место. Казалось, вражеские воины построились для битвы. Но наступления не последовало. Возможно, они были обескуражены видом многочисленного персидского войска?
Уверенность персов в победе росла: этот выскочка там, на холме, этот убийца собственного отца, этот юнец, чье полководческое искусство — лишь удача и везение, наглец, который напал на страну, и не думавшую воевать, впервые увидел войско персидского государства во всей его мощи, образованное из храбрейших воинов и лучших всадников, вооруженное самыми длинными мечами, самыми большими щитами; теперь у кавалеристов копья, а не дротики, а кони их защищены латами; их поддерживают оснащенные серпами колесницы и боевые слоны. На Гранике они были сдавлены рекой с отвесным берегом, а при Иссе море и предгорья препятствовали развертыванию их конницы, поэтому они и проиграли эти сражения. На сей раз Александр не сможет обойти их с флангов: они сами выбрали это место, как будто созданное для преобладающей по численности кавалерии. Солнце начало садиться, а на той стороне еще никто и не пошевелился. Хотел ли враг напасть на них ночью? Командиры приказали воинам быть начеку, оставить лошадей в упряжке, колесницы — в боевой готовности. Таким образом, персы не смыкали глаз двенадцать часов.
Парменион действительно предложил начать ночное наступление при свете десятков тысяч сторожевых костров, которые горели с персидской стороны и свидетельствовали об ее огромном превосходстве. «Александр не крадет свою победу, словно вор, в темноте», — возразил царь, что с упреком комментирует Плутарх: «Этот ответ показался некоторым детским и глупым, плохой шуткой перед лицом столь серьезной опасности».
Но его слова были, скорее, предназначены для солдат. Александр знал, насколько непредвиденной была такого рода ночная операция. Вместе со своими полководцами он удалился в царскую палатку и обсуждал план наступления на следующий день. Он поразил всех одним новшеством: так как превосходство противника на этот раз было более внушительным, чем при Иссе, и линия фронта была, соответственно, длиннее, то следовало рассчитывать на охват персами обоих македонских флангов. Чтобы встретить окружение, он за фалангой поставит вторую линию воинов, которая должна будет повернуться в случае обхода, чтобы при этом образовать каре. Тактически это была совершенно новая мысль, и командирам требовалось время, чтобы ее усвоить.
А сам Александр уже погрузился в глубокий сон, что говорило о его крепких нервах накануне решающего для него сражения. За час перед рассветом солдаты начали строиться, а их полководец все еще спал. Наконец, Парменион вошел в его шатер и трижды позвал по имени. «Ты спишь сном победителя, — сказал он, — но лавры еще не собрал».
Александр улыбнулся: «Ты не веришь, что мы уже победили, мой старый друг? Мы победили уже тогда, когда заставили Дария стоять на месте, когда отпала необходимость гнаться за ним по той земле, которую он опустошил и выжег».
Он надел свой панцирь сицилийской работы и двойные латы, добытые в бою при Иссе. Шлем с железным воротником, украшенный драгоценными камнями, был изготовлен в мастерской Теофила. Трижды закаленный и удивительно легкий меч сковал кипрский кузнец-оружейник. Копье с металлическим наконечником было из твердого вишневого дерева. Перед шатром ждал конюх с Буцефалом. Этого коня он держал только для боя, в походе царя несли другие кони.
«Александр вскочил в седло…» — можно прочитать в исторических романах. Это было невозможно, потому что седел тогда еще не было. Стремена тоже изобрели намного позднее (впервые они встречаются у кочевников-самаритов). Когда Оттон I Великий в битве при Лехе одержал победу, он не в последнюю очередь был благодарен этому изобретению, которое дало опору его всадникам и увеличило тем самым ударную силу их копий. Чтобы идти в конную атаку без стремян, свалить врага с коня, молниеносно поворачиваться налево или направо, конь и всадник должны были слиться воедино, превратиться в мифического кентавра. Лошади, происходившие, главным образом, с равнин Фессалии, были крепкими, горячими, но довольно низкорослыми. Изображенная древнегреческими художниками и скульпторами лошадь едва достигала в холке полутора метров. Филипп, пытаясь устранить этот недостаток, ввез для разведения двадцать тысяч высокорослых скифских кобыл.
Всадники взбирались на своих коней со специальной стойки, а будучи тяжело вооруженными, использовали для опоры копья, если только не предпочитали в качестве помощника раба. Шпоры к тому времени уже были известны, но должны были применяться только в момент опасности. Из книги «О верховой езде», написанной в 400 году до н. э. греческим командиром конников и историком Ксенофонтом, мы знаем, что лошадей обучали полупируэту и быстрому повороту — двум важным движениям в бою.
Ганнибал, Цезарь, Фридрих Великий, Наполеон
Бросается в глаза то, что царь, несмотря на внешнюю уверенность, впервые принес жертву Фобосу и Деймосу, которые были воплощением ужаса и страха. Когда бог войны Арес хотел увлечь солдат в неистовую атаку