, чтобы разжечь в них жажду крови и убийств, то призвал для этого обоих своих сыновей. Еще больше настораживает сказанное царем фессалийским конникам, которых он ценил выше всех греков: «Мы победим. Не будь я сыном Зевса-Аммона!» То, что он в этот момент посчитал нужным сослаться на своего «отца», говорит о его душевном состоянии.
Военные историки постоянно воспроизводят на макетах эту битву на равнине у Гавгамел, примерно в тридцати пяти километрах северо-восточнее Мосула. Наклонившись над своими ящиками с песком, двигая навстречу друг другу цветные бруски, изображавшие корпуса обеих армий, они и две тысячи лет спустя все еще удивляются, как персы смогли проиграть это сражение. У них было пятишестикратное преимущество в численности войск, лучшие лошади (из конюшен Мидии, Армении, Каппадокии), управляемые дикими степными наездниками Средней Азии; поле боя представляло собой идеальное место для кавалерийских атак; фронт был таким растянутым, что противника можно было охватить и окружить с обоих флангов. Эксперты доказывают, что Александр никогда не выиграл бы сражения, если бы действовал в соответствии с этими планами и чертежами со многими стрелками, со сплошными пунктирными линиями, с заштрихованными и помеченными черным цветом территориями.
Воспроизвести ход сражения даже спустя короткое время очень нелегко. А если речь идет о битве, от которой нас отделяют более двух тысяч лет, то затея кажется почти неосуществимой. Британский исследователь, биограф Александра Лэйн Фокс, с сарказмом замечает, что точно описать битву при Гавгамелах можно только до того момента, когда противники сошлись друг с другом, потому что потом каждый маневр был скрыт густым облаком пыли, в пределах которого видимость достигала не более четырех-пяти метров. Даже наблюдатель, расположившийся на высоком холме, не смог бы ничего сказать о движении отдельных подразделений. Как всегда, над полем раздавался звон оружия, боевые выкрики, стоны раненых, конский топот, и в этом хаосе тонули устные приказы и трубные сигналы.
Поэтому мы должны придерживаться тех немногих фактов, которые подтверждены современными исследованиями и не подлежат больше никакому сомнению: что Александр, применив на этот раз уступообразный боевой порядок, наступал левым флангом, удерживая правый фланг под командованием Пармениона, что он пропустил сквозь расступавшиеся ряды тяжелой пехоты внушавшие страх колесницы с быстро вращавшимися на ступицах колес серпами, поразил стрелами возниц и бросил своих воинов в разрыв, образовавшийся между центром персидского войска и его левым флангом, непосредственно атаковал Дария и его телохранителей, называемых «бессмертными», после чего Великий царь, как и при Иссе, обратился в бегство и тем самым проиграл битву, которую еще мог бы выиграть, — после того, как индийские всадники сбили с ног фессалийцев, штурмовали — македонский лагерь и нагнали страху на воинов Пармениона.
Все другие факты добросовестный историограф может излагать только со словом «вероятно»: Александр, вероятно, был зол на Пармениона, потому что, спеша на его зов о помощи, не смог преследовать Дария («козел отпущения»); мать Великого царя, Сизигамбес, вероятно, отказалась от спасения, когда перед ее шатром неожиданно появились иранские всадники, потому что сердце ее не смогло расстаться с благородным образом Александра (рыцарская баллада); персы, вероятно, оплакивали триста тысяч погибших, а македоняне — только триста (умение воевать). И так далее…
При Гавгамелах Александр одержал третью на персидской земле победу над превосходящими силами противника. Дают ли ему эти лавры право быть принятым в общество великих полководцев вместе с Ганнибалом, Цезарем, Густавом Адольфом Шведским, принцем Евгением, Фридрихом Великим, Наполеоном?
Среди военных историков немало тех, кто отвечает на этот вопрос отрицательно. Для них этот македонянин был просто рубакой, который, сладострастно упиваясь битвой, вел вперед своих спутников, словно волчью стаю, сгорая от нетерпения, стремясь вцепиться в глотку вражескому предводителю, презирая ранения и смерть, но также и не обращая внимание на все то, что происходило на других участках поля сражения. Постоянный риск, пренебрежение собственной жизнью вызывали, правда, уважение и восхищение, но не соответствовали званию полководца, ибо как можно командовать сражением, не наблюдая за его ходом, когда бросаешься в гущу схватки вместо того, чтобы с безопасной позиции в тылу руководить всем происходящим? В конце концов, он всего лишь храбрый до безрассудства глупец, который всякий раз испытывал судьбу и полагался на то, что Тихе, богиня удачи, подарит ему свое расположение.
Но почему же ему все-таки удалось достичь таких выдающихся успехов? Потому что он унаследовал созданную отцом армию, полагает Карл Юлий Белох, самый строгий критик Александра, а вместе с ней и Пармениона в качестве полководца и генерального стратега. «Тот факт, что именно Парменион одержал победу в великих сражениях персидской войны и осуществлял стратегическое руководство этой войной, не подлежит никакому сомнению. Сказать, что основная заслуга принадлежит Александру, было бы равнозначно тому, как если бы кто-то захотел назвать короля Вильгельма победителем под Кениггрецем и Седаном». Белох приходит к ошеломляющему выводу: «Самых ярких своих побед он достиг в 21–25 лет; понятно, что в этом возрасте еще нельзя быть значительным стратегом и тактиком».
В первой трети XIX века прусский генерал Карл фон Клаузевиц написал философский трактат о сущности войны, который был признан классическим всеми военными теоретиками Европы. Тот, кто его изучал, конечно, обратил особое внимание на провозглашенные там основы стратегии и неизбежно должен прийти к иной оценке качеств Александра как полководца. Полководец должен, как утверждается в этой книге, «максимально сконцентрировать силы там, куда следует нанести основной удар, проиграть где-то на других участках, чтобы увереннее добиться успеха на главном направлении». И еще: «Внезапность — самый эффективный фактор победы».
То, что произошло на Гранике, при Иссе и при Гавгамелах, создает впечатление, что македонянин еще в античности предвосхитил основные стратегические принципы, изложенные прусским генералом. Концентрация сил на одном направлении, быстрота и внезапность привели во всех трех сражениях к победе. И даже четвертый принцип Карла фон Клаузевица, приведенный в книге «О войне», а именно: «Преследовать разбитого врага — значит пожинать плоды победы», был воплощен Александром.
Наполеон, который на святой Елене имел достаточно времени, чтобы изучить стратегию и тактику своих предшественников, отдавал Александру безусловную дань уважения, когда писал: «С небольшим числом воинов он завоевал часть земного шара, но были ли его действия сродни извержению вулкана, каким-то подобием всемирного потопа? Нет, все было основательно рассчитано, дерзко исполнено, умело возглавлено».
Глава 4.Восток и Запад
Вавилонская башня
«Какой город подобен городу великому… Великий город, одетый в виссон и порфиру и багряницу, украшенный золотом и камнями драгоценными и жемчугом!…Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным».
Так говорится в «Апокалипсисе» Нового Завета, и так думал весь античный мир о самом большом из окруженных каменной стеной городов, который, когда-либо возводили человеческие руки. В том виде, в каком отстроил его царь Навуходоносор, город занимал площадь в 490 квадратных километров (в четыре раза больше, чем Лондон в 1900 году), был обнесен стеной высотой более двенадцати метров и толщиной три метра, с 250 башнями и 100 воротами. Геродот сообщал, что наверху могли свободно разъехаться две повозки, запряженные четверкой лошадей. Позже производившие раскопки археологи установили, что этот путешествовавший по миру грек на сей раз не преувеличивал. Если бы господин Бедекер жил в те времена, то две достопримечательности он бы отметил тремя звездочками в своем путеводителе. Здесь находилась вошедшая в поговорку как символ заносчивости и зазнайства Вавилонская башня, и именно здесь Господь принял карающие меры, смешав все языки и наречия людей и тем самым разделив их. Башня, по свидетельству Геродота, была высотой 192 метра и на вершине скрывала от любопытных взоров небольшую комнату, где на золоченом ложе девственная жрица ожидала по ночам бога Мардука. В городе были висячие сады — опиравшиеся на мощные колонны искусно орошаемые сооружения, чьи уплотненные свинцовыми плитами террасы были похожи на цветущий рай. Навуходоносор построил их для своей мидийской супруги, которая тосковала по зеленым долинам родины.
Когда в середине октября македоняне и греки появились перед Вавилоном, прежний блеск этого города с миллионным населением был уже утрачен, укрепления разбиты, знаменитая башня лежала в развалинах, в храмах бога Мардука ютились нищие и бродячие собаки. Это Ксеркс, вернувшись из Греции, бесчинствовал здесь в бессильной злобе после своего поражения. Однако Вавилон все же выглядел весьма внушительно, ибо вызвал у солдат Александра безграничное изумление: такого города никто из них еще не видел. Они пришли из Гавгамел, спешно покидая равнину, где горы трупов (которых было десятки тысяч), разлагаясь на жаре, наполняли воздух смердящими испарениями и угрожали инфекционными болезнями. Они пересекли страну, где илистые плодородные почвы, даже если их и не обрабатывать, принесли бы урожай в несколько раз выше, чем убогие поля Греции.
Ворота Вавилона были закрыты, на зубцах крепостной стены показались воины. Птолемей с явным удовольствием построил солдат в боевой порядок и ждал действий противоположной стороны. Но вот открылась одна створка, потом — вторая, вышли украшенные цветами солдаты, высшие чиновные и военные лица, жрецы, одетые в белые одежды, женщины и дети; всю эту праздничную процессию сопровождал хор. Впереди шел сатрап Мазей, который в битве при Гавгамелах был одним из самых храбрых воинов. Он преклонил колени и в подтверждение своего повиновения указал на четверых сыновей, поступивших так же. Александр поднял его, облегченно вздохнув при мысли о том, что не придется осаждать Вавилон, чего он опасался. Возможно, сыграло роль то обстоятельство, что он когда-то проявил уважение к титулу и достоинству правителя Сард. И Мазей, в свою очередь, думал о том, что больше уже ничем не обязан своему дважды бежавшему с поля боя господину.