Это был сорокалетний родовитый бактриец, чьи благородные предки испокон веков жили здесь оседло. Он пошел на то, чего всегда избегали его предшественники — вступил в союз с живущими по ту сторону Яксарта (Сыр-Дарья) племенами кочевников, храбрейшими из наездников, опаснейшими из разбойников. Словом, победив дьявола, Александр теперь должен был сражаться с Вельзевулом. Кроме того, Спитамен сумел перетянуть на свою сторону согдийскую и бактрийскую знать, объяснив ей, что вряд ли выгодно менять персидских угнетателей на греко-македонских тиранов, поскольку (и это было теперь первоочередной задачей) момент для того, чтобы начать народную войну и разбить любые оковы раз и навсегда, был как нельзя более благоприятным. И таким образом ему удалось одним махом превратить ярых бунтовщиков в пламенных патриотов.
Спитамен быстро уяснил себе, что на поле боя ни одна армия не имела тогда никаких шансов одолеть Александра. Это можно было сделать, лишь объявив, выражаясь современным языком, партизанскую войну, или «герилью»[17]. Он появлялся со своими конниками внезапно, словно материализуясь из предрассветной мглы; набрасывался на лагерь, на обозы, на повозки с фуражом, на малочисленные отряды и тут же снова, словно привидение, исчезал в степи, куда чужеземцы не могли отважиться броситься за ним в погоню, поскольку расположение колодцев было им неизвестно. Набеги эти становились все более дерзкими. Так, он начал нападать на подразделения, расквартированные в городах, уничтожал их и в конце концов сумел даже овладеть Маракандой (Самарканд). Когда же приблизился посланный туда Александром отряд, насчитывавший две с половиной тысячи воинов, Спитамен бросился в бегство и увлек за собой солдат Александра, которые, измотавшись в погоне, в конце концов угодили в ловушку у реки Политимет. Лишь немногим удалось тогда спастись.
Эта победа над Александром была глубоко символична: сын Зевса-Аммона перестал быть неуязвимым! Его можно было одолеть, действуя умно, недавая ослепить себя исходившей от него аурой непобедимости. Воодушевленные этим открытием, восставшие множили свои ряды. На другом берегу Яксарта стали собираться саки. Массагеты разрушили пограничную крепость македонян. Скифы выманивали греков из Бактры и наносили им тяжелые потери.
Александр впервые почувствовал, что теряет свою неизменную уверенность в победе. Он начал колебаться, а временами даже впадал в ярость. Так, он в порыве гнева велел привязать десятерых чудом уцелевших в битве у Политимета воинов к позорному столбу, и несчастные умерли, не выдержав жары, поскольку рассказали другим, как нелепо погибли их собратья: Александр строжайше запретил всякие разговоры на подобные темы. Война тем временем шла уже не на жизнь, а на смерть. Теперь никто не мог рассчитывать на пощаду, когда захватывались города, окруженные стенами из обожженной глины: мужчин рубили мечами, женщин и детей продавали в рабство. Рынок сбыта частично находился тут же — населенные ветеранами, пленниками и местными уроженцами захваченные города испытывали острый недостаток в рабах любого пола и возраста. Чем большие потери несли македоняне, тем суровее становилось обращение с побежденными. Мятеж нужно было подавить беспредельным террором.
Теперь войсками командовал царь, лежавший на носилках. При штурме Кирополя, основанного Киром Великим, Александр возглавлял группу, проникшую в город через подземные каналы для подачи воды, и при этом был ранен попавшим ему в шею камнем. Едва он успел оправиться от вызванной этим ударом слепоты, как в голень ему угодила неприятельская стрела. Ранение было легким, однако достаточно опасным, чтобы возникло воспаление. То, что между пехотинцами и конниками разгорелся спор, кто должен быть удостоен великой чести нести царя на носилках (в конце концов было решено, что нести будут и те и другие поочередно, ежедневно сменяя друг друга), показывает, насколько сильно были привязаны воины к своему царю.
Подходил к концу восемнадцатый месяц изнурительной, становившейся все ожесточеннее, «войны из засады», не приносившей победителям ни лавров, ни военной добычи, зато не скупившейся на болезни, нужду и муки. Здесь им противостояли уже не персы: восточные иранцы были более жестокими, никогда не сдавались, невысоко ценили собственную жизнь. К тому же отсутствовал опыт ведения войны, которая была навязана им скифами с того берега. Здесь потерпели бы неудачу и Ахемениды. Аналогов подобной войны, тактических приемов такого рода не существовало. Разработка планов битв не стоила и листа пергамента, ибо скифы не выходили на бой, нападения на их предводителей и их лагерь оборачивались ударами в пустоту, поскольку ничего подобного они не знали, прибегнуть к разрушениям их городов и селений тоже оказалось невозможным, так как у кочевников их просто не было и быть не могло.
Александр быстро постигал эти премудрости, извлекая уроки из первых неудач. Скифские отряды имели обыкновение окружать противника, стрелять по нему до тех пор, пока не иссякнут стрелы, и при любых попытках перейти к контратаке тут же рассеиваться, после чего эта жуткая смертельная игра начиналась снова — тактика, которую сегодня военные эксперты называют летучей атакой. Речь шла о том, чтобы перехитрить их, посылая вперед конный отряд послабее, который позволил бы себя окружить, затем легкую пехоту, которая стягивала бы это кольцо, и, наконец, тяжелую конницу, которая взяла бы в кольцо уже самих окружавших. Маневр этот мог быть осуществлен лишь войсками с прекрасной выучкой, исключительно дисциплинированными. Александр пока еще располагал подобными соединениями, несмотря на долгую кампанию и большие потери, понесенные македонской армией.
Александр действительно был полководцем kat exochen («милостью божьей»), что подтверждает и тот факт, что он сумел осуществить тактическую перестройку и убедить свою кавалерию преподать урок самому Киру Великому. Скифы, которые вначале были изумлены, потом растеряны и в конце концов окончательно деморализованы, вскоре стали посылать к Александру своих гонцов с предложениями мира и дружбы.
Однако мир в Бактрии и Согдиане не наступил. И бои здесь не прекращались бы, наверное, еще не один год, если бы однажды ночью в лагерь Александра не прибыли трое человек, назвавшие себя посланниками Массагета. Они привезли плетеную корзину, залитую кровью, в которой находилась отрубленная мужская голова. «Спитамен, — пояснили они. — Спитамен». И действительно, это оказалась голова бактрийца, третьего после Дария и Бесса вождя, который был принесен в жертву своими же соплеменниками, после того как они убедились в том, что звезда его закатывается. Во время одного из кровопролитных сражений с македонянином Кеном вблизи Мараканды скифы, не захватив достаточного количества трофеев, набросились на добычу своих союзников — бактрийцев и согдийцев — и потом, уже чувствуя за спиной жаркое дыхание преследователей, поспешили разделаться со Спитаменом. Самому непримиримому врагу Александра по иронии судьбы суждено было стать основателем одной из наиболее знаменитых династий Востока — Селевкидов, империя которых простиралась от Дарданелл до Индии. Его дочь Апама вышла замуж за Селевка, македонского аристократа, впоследствии ставшего диадохом[18].
Травля фурий
«Однажды в — Мараканду (Самарканд) пришел торговец, предложивший царю яблоки и виноград, созревшие на берегу Ионического моря. Он изумился, поскольку фрукты выглядели свежими, и велел позвать Клита, чтобы отведать их вместе с ним. Тот только собирался совершить жертвоприношение богам, однако тут же отправился в путь, и три овцы, уже окропленные священной водой, побежали вслед за ним». Так идиллически Плутарх начинает свою драму, разрешающуюся гибелью, скорбью и слезами и ставшую для Александра еще одним потрясением.
С Клитом мы познакомились, когда он в битве при Гранике успел отсечь руку перса с мечом, занесенную над Александром для смертельного удара, и спас ему жизнь; в битве при Гавгамелах он шел во главе илы[19] Базилика, самого элитного эскадрона. Как и почитаемый им Филипп, Клит был македонянином до мозга костей — смелым до безрассудства, закаленным в боях, вспыльчивым, весьма консервативным, встречавшим в штыки все нововведения при дворе, мало склонным к тому, чтобы подражать чужеземцам и перенимать у персов их одежды и обычаи. Однако, несмотря ни на что, он продолжал оставаться верным сподвижником Александра. Дело в том, что родная сестра его, Ланика, которую любил Александр, оставалась своеобразным связующим звеном между ними. После смерти Филоты Клит вместе с Гефестионом был поставлен Александром во главе кавалерии гетайров, а впоследствии назначен сатрапом Бактрии и Согдианы (ныне это территория Узбекистана и — частично — Таджикистана, Киргизии и Туркмении). Это было поощрение, однако лишь кажущееся. «Черный», как его прозвали, чувствовал себя отстраненным от дел и сосланным далеко в глушь, в провинцию, против жителей которой ему приходилось сражаться, в то время как царь его направлялся в сказочную страну Индию навстречу новым приключениям. Предоставим слово Плутарху, который так описал те события со слов одного из очевидцев:
«В тот день собрались за трапезой и пили без удержу густое бактрийское вино, не разбавляя, так как никто не пожелал портить его отвратительной соленой водой, а потом затянули песни, в которых один за другим высмеивались стратеги, побежденные [у Политимета]. Старшие начали сетовать по этому поводу и все пытались заткнуть певцам рот. Но разогретый вином царь велел им продолжать и спеть еще несколько строф. Клит, кому вино тоже ударило в голову, возмущенно воскликнул: «Не пристало в кругу варваров (за столом также присутствовали персы) издеваться над македонянами — людьми, которые даже в несчастье ведут себя благороднее, чем те, кто их высмеивает!»