Свадьба состоялась в той же крепости на скале. Сыграли ее по иранским обычаям, брачный союз был скреплен ритуалом совместного вкушения от одного хлеба, который жених поделил своим мечом, что символизировало единение плоти. За праздничным столом присутствовал и Оксиарт, который из всех гостей выглядел, наверное, самым счастливым. Уже готовый подставить свою шею палачу (будучи не так давно сторонником Бесса), он всего лишь за одну ночь стал тестем самого паря.
Современник Александра греческий художник Этион запечатлел свадебное торжество на одной из своих картин. Произведение это, названное «Свадьба Александра и Роксаны», было представлено на играх в Олимпии. Как и все работы художника, эта картина тоже не дошла до нас. К радости историков искусства, сохранилось ее описание — настолько подробное, что подвигло Содому, одного из живописцев эпохи Возрождения, написать фреску, которая и сейчас украшает стену виллы Фарнезина в Риме.
Весть о свадьбе Александра достигла и Греции. В переходах Агоры в Афинах, как и везде, события в Персии были излюбленной темой для сплетен: стало быть, он решил взять в жены дочь варвара, совсем еще ребенка (впрочем, он и сам уже давно варвар), а когда свадебные торжества были еще в полном разгаре, подошедший Гефестион прошептал ему на ухо: «Ты стал отцом сына».
Впрочем, к данной свадьбе это событие отношения не имело. Дело в том, что после битвы при Иссе Барсина, вдова Мемнона Родосского, была доставлена к Александру. Следуя за ним в своей роскошной колеснице, она на протяжении всего похода была центром внимания и украшением свиты Александра — смелая, никогда ни на что не сетовавшая, верная своему возлюбленному. Гетера Таис, участвовавшая в поджоге Персеполя, была ее соперницей. Появились и еще 364 «конкурентки», когда Александр в конце концов решил уступить уговорам своего персидского советника и устроить гарем. Ведь «царю царей», твердили они, ни за что не убедить подданных в своем величии, если у него не будет гарема с 365 наложницами.
Разумеется, и об этом говорили в Афинах, вспоминая по такому случаю Геракла, величественного предка Александра, о котором всякому было известно, что он «переженился» на всех пятидесяти дочерях Тестия и для того, чтобы лишить их всех девственности, ему понадобилась только неделя. Даже для полубога это было проявлением незаурядной мужской силы. Ребенок, которого произвела на свет Барсина, был мальчик, и назвали его, разумеется, Гераклом. Однако в данном случае имя не стало символом счастливой судьбы его юного обладателя, что и нашло свое трагическое подтверждение вскоре после смерти его отца.
Во время перемирия Александр величественно, как и подобает царю, удалился в Бактру, где задержался на некоторое время: он принимал посланников из завоеванных им стран, опрашивал агентов, действовавших в еще не завоеванных, осыпал щедрыми дарами сатрапов, хорошо зарекомендовавших себя, и наказывал тех, кто не сумел оправдать доверие.
Но его главные заботы касались армии. Потери в затянувшейся на два года войне в Бактрии и Согдиане были ощутимы, причем солдаты гораздо чаще умирали от болезней, нежели от ран, полученных в сражениях; число умерших было настолько велико, что отдельные подразделения не удавалось пополнить за счет земляков-македонян. В самой Македонии уже давно миновало то время, когда был призван последний новобранец. Контингента вновь набираемых наемников из Греции и Малой Азии (а их было в общей сложности двадцать тысяч человек) явно не доставало. Появлялось все больше войсковых подразделений, состоявших целиком из иранцев. Но даже их не хватало, поэтому Александр вынужден был пополнить армию тридцатью тысячами молодых людей из числа местных жителей, выходцев из известных семей, почти сплошь добровольцев, и, дав им в руки македонское оружие, обучать македонским методам ведения войны. После этих упражнений персы заучивали и писали греческие слова. «Неужели они вскоре станут командирами, которым мы должны будем подчиняться?» — втихомолку изумлялись македонские солдаты.
Что же касалось конницы, то здесь ощущался недостаток не столько во всадниках, сколько в лошадях. Трупы их отмечали путь, пройденный Александром, в пустынях, где они гибли от жажды, на горных перевалах, где они замерзали, в степях, где падали загнанными во время бесконечных маршей, — не говоря уже о тех, которых поражали стрелы и копья противника, порубили мечи, уничтожая или калеча этих животных. А без лошадей нельзя было не то что управлять империей, а даже организовать военную кампанию!
… и покоривший Азию Александр
Количество мидийских лошадей сильно сократилось. Их разводили в Нисайе и Фергане, на северо-западе Ирана, и в античные времена им не было равных по выносливости и быстроте. И, если Персии и удалось покорить мир, утверждает Элвин Хартли Эдварде, британец, знающий толк в лошадях, то этой победой она обязана не в последнюю очередь нисайской породе лошадей.
Однако, несмотря на потери, необходимая численность конницы относительно быстро была восстановлена. У границ Бактрии и неподалеку от Мараканды разводили лошадей бактрийцы и согдийцы, по ту сторону Окса паслись табуны лошадей скифов. Александр хэчень внимательно следил за тем, чтобы лошади приобретались за деньги, а не конфисковывались. Наибольшим спросом пользовались молодые лошади, почти жеребята, которых еще требовалось объезжать. Фессалийцы, которые лучше всего были знакомы с этим делом, наверняка знали и обе книги Ксенофонта: Peri Hippikes — («О верховой езде»), уже нами упомянутую, и очень важную для людей военных Hipparchikos, содержащую указания для высших чинов кавалерии.
Ксенофонт, живший между 430 и 354 гг. до н. э., очень хорошо понимал, что такое верховая езда. Он сам возглавлял знаменитый поход греческих воинов от Евфрата до Черного моря и почти пять тысяч километров провел в седле. Лошадь никогда не следует принуждать, необходимо добиваться ее добровольного подчинения — таков был его основополагающий принцип, потому что все, что достигается при помощи шпор и плети, пользы не приносит. Лошадь будет перепрыгивать и через широкие рвы, и любые, даже самые высокие, препятствия и вообще делать все, что потребует наездник, если он ее каждый раз отблагодарит лаской, если всегда будет терпелив и спокоен с нею. И еще: «Никогда не теряй самообладания в обхождении с этими животными — это самое важное правило для всех наездников».
Наши ученые, занимающиеся изучением и разведением лошадей, ставят Ксенофонту в вину то, что он, дескать, ни единого доброго слова в адрес лошади не сказал, не порекомендовал наезднику непременно завоевать ее расположение. Ну, о любви к животным тогда речи быть не могло — впрочем, как и на протяжении многих последующих столетий. Лошадь издревле считалась рабочим скотом. Ценились ее мясо, шкура, копыта, сухожилия, возможность впрячь ее в повозку или же взобраться ей на спину. Цари были обязаны лошадям своими империями, полководцы — победами, торговцы — прибылями, крестьяне — повседневным существованием, беглецы — жизнью. Лошадь использовали во все времена и на протяжении тысячелетий безжалостно эксплуатировали. Вряд ли можно найти более лицемерное выражение, нежели «лошадь — друг человека». А сам Александр — испытывал ли он к своему Буцефалу чувство, которое мы сегодня называем любовью к животным? Доподлинно это неизвестно, однако вполне можно предположить, что да: безнадежный романтик, каковым он был, любил даже свою собаку, неприятно изумляя ближайшее окружение.
Неуемная жажда деятельности, постоянное желание что-то предпринимать, широта интересов проявлялись совершенно по-новому, когда царь появлялся на пастбищах и целыми днями мог смотреть на пасущиеся стада. Как хозяин, стоял он, обмениваясь мнениями с пастухами, давая советы и не гнушаясь их принять. Лучшие быки и коровы потом отправлялись в бесконечное странствие к границам Македонии. Целью Александра было улучшить тамошние породы скота. Посылать за тысячи верст три сотни коров? Бактрийские скотоводы усомнились в рассудке. Александра. По их расчетам, стада должны будут находиться в пути больше года. Именно столько они и находились. И добирались. до места назначения.
Одним из развлечений, помогавших коротать серые зимние дни, была охота. Леса были богаты дичью: оленями, косулями, дикими кабанами и пернатыми. Опасным считалось отправиться на медведя, еще более рискованным — на льва, поскольку охотник выходил против зверя с копьем и мечом один на один. Часто случались несчастья, не так уж редки были и смертельные случаи. Но возможность набросить на плечи львиную шкуру, как это делал когда-то Геракл, стоила любого риска. И когда по вечерам в шатре царя собирались охотники, то звучали знакомые только им слова и выражения, рассказывались бесконечные истории — охотники нынешних времен вряд ли сильно отличаются от своих древних предшественников.
Гостям, приглашаемым на ужин после охоты, предлагался (перед тем, как подавать вино) некий новый напиток, завариваемый из листьев произраставшего в Китае растения. Его подавали горячим, что в холод было как нельзя кстати, однако большинство тут же выплевывало неизвестное питье на пол, едва попробовав. Черный чай особой любовью не пользовался. И не удивительно — местные жители пили его так, как и поныне пьют в Монголии и Тибете: с солью, ячменной мукой и прогорклым топленым маслом. Так что повар-бактриец со своим лиственным отваром успеха не имел. Однако другие восточные кушанья — такие, как яички верблюда, львиные бедра в вине, медвежьи лапы, жареные на угольях, павлин в молоке, курица с плодами манго и бесконечное множество сладчайших десертных блюд — пришлись всем по вкусу.
Восточный образ жизни все сильнее проникал в быт и уклад царского двора: это касалось в первую очередь представителей высшего командного состава. Александр и его ближайшие друзья уже больше не спали на соломе и телячьих шкурах, а устраивали постели на мехах, а Гефестион — даже на заполненном лебяжьим пухом матраце, который перед отходом ко сну сбрызгивался розовой водой. Вход в шатер охраняли рослые персидские юноши в яркой одежде, в правой рук