Indike, существовал лишь один способ сбить их с пути добродетели: «Если мужчина приносит в дар слона, то женщина отдается сразу же. Потому как в Индии не позор, если женщина соглашается лечь в постель из-за слона. Наоборот, это служит лишь доказательством ее красоты».
Бедняки, как здесь было заведено, никаких слонов от мужчин не требовали, а своих дочерей — девочек, которым едва успело исполниться десять, — вели на рынок и там выставляли на помост. Если кто-нибудь из покупателей проявлял интерес, то перед ним открывали спину девочки, а если он продолжал мяться, то на обзор выставлялись и груди, и половые органы. Рабов у индийцев, как ни странно, не существовало.
Мужчины и женщины носили белые холщовые одеяния (сырье для изготовления которых росло на деревьях) и сандалии из белой кожи на толстой подошве, отчего казались еще выше ростом; волосы собирались на голове в узел. Махуты были облачены в голубые одеяния, поскольку белый цвет отпугивал слонов, и оттенок их одежд был таким ярким, какого не знали и в Греции. Растение, из которого добывали эту краску, называлось индиго.
То, что многие вдовы предпочитали ложиться вместе с умершими мужьями на погребальный костер, приводило в ужас всех гетер, последовавших сюда вместе с войсками. Еще ужаснее был вид трупов, ведь здесь имели обыкновение скармливать их стервятникам и псам — некоторым кастам это предписывалось их обычаем. Еще в восточных районах Ирана греки пытались воспротивиться такому, на их взгляд, варварскому обычаю.
Когда Александру доложили, что неподалеку от города в джунглях обитает религиозная община белых мужчин, расхаживающих обнаженными, он послал туда Онесикрита, морехода и писателя. Тот передал им, что они должны предстать перед царем, причем в этом случае им было даже обещано вознаграждение, а в случае отказа грозило наказание. Один, которого звали Калан, возлежавший на куче острых камней, ответил греку, что им никаких подарков не надо, а наказаний они не страшатся. Остальные смеялись над пришельцами, которые в жаркий день облачились в шерстяную одежду, шапки и теплые чулки. Почему бы им не раздеться догола и не прилечь вместе с ними? Онесикрит позволил себе присесть — скорее от удивления, нежели из вежливости: один из мудрецов, которых мы сегодня назвали бы факирами, зарылся по шею в песок, другой неподвижно застыл в раздвоенном стволе эвкалипта, третий возложил себе на плечи полутораметровый деревянный шест, еще один улегся на кучу колючек.
Первый переводчик перевел слова Калана на персидский, второй — с персидского на арамейский, а третий, наконец, на греческий. Это было все равно, что пропускать воду сквозь тонкий, забитый илом стебель тростника. И все же Онесикрит сумел уяснить, что они, брахманы, — гимнософисты, питались лишь плодами джунглей, посвящали свою жизнь созерцанию, почитали природу и искали единения с мировой душой. Половые сношения они прокляли и, чтобы не впадать в искушение, надели на крайнюю плоть бронзовые кольца.
«О Диогене я наслышан, о Сократе и Пифагоре тоже, — сказал Калан. — Конечно, это люди достойные, но болтливые и недостаточно преданные природе». Он велел Онесикриту передать царю следующее: Александр — единственный воин, который является философом, и единственный философ, который воюет, и посему они его уважают.
А не хотел ли сам Калан выступить на стороне такого человека и отправиться в поход?
Нет, этого он не хочет. Все завоевания бессмысленны и бесполезны: «Твоему повелителю никогда не получить больше, чем имеем мы все. А именно — куска земли, на котором он стоит». И вообще, истинная дружба с великими никогда еще не была возможна.
Позже радже Таксилу удалось уговорить его. В конце концов, он уже просидел здесь, удалившись от мира, целых тридцать семь лет. Отныне гимнософист принадлежал к узкому кругу приближенных Александра — на зависть греческим философам.
Онесикрит, вследствие пресловутого «забитого илом стебля тростника», не понял всего, что пытались объяснить ему брахманы, рассказывая об индуизме. Поскольку он не смог разобраться в словах Калана, то в своей книге об Александре, увидевшей свет вскоре после похода, не сумел их правильно истолковать. Ученик Диогена, Онесикрит увидел в брахманах лишь разновидность греческих киников, поскольку они, как и сам Диоген, исповедовали аскетизм, отказ от брачных уз, любви, одежды, жилища. Подобный взгляд свидетельствовал о явном недопонимании, причем самых основ, которое оказалось весьма и весьма живучим. И хотя встреча с брахманами окружена романтическим ореолом легенд и сказаний, это отнюдь не означает, что в действительности она не имела места.
Индуизм возник из смешения ведическо-брахманской религии индоевропейских пришельцев с верованиями обитавших в долине Инда неарийских народов. К началу второй половины первого тысячелетия новая религия уже повсеместно утвердилась и приобрела свою нынешнюю форму. Выше всех находятся Творец мира Брахман, Хранитель мира Вишну и Разрушитель мира Шива вместе со своими женами Сарасвати (Ученость), Лакшми (Счастье) и Шакти (Праэнергия). Верующие поделены на касты по родовому принципу и в них остаются навечно: священнослужители, ученые, воины, крестьяне, ремесленники, торговцы, пастухи, изгои… Со временем в результате смешанных браков между представителями различных каст и появления новых групп образовывались новые касты: число их в современной Индии составляет около трех тысяч. И Сиддхарта Гаутама, носивший почетный титул Будды Просветленного, на стыке IV и V веков до н. э. пошел своим путем и создал собственное учение. К тому времени оно еще не успело достигнуть берегов Инда, и Александр не встретился ни с одним видным буддистом.
Что же касается чудес Индии, которые греки после всего ими услышанного жаждали познать, то действительность, представшая их взору, подействовала весьма отрезвляюще. Никакой сказочной страны здесь не было. Оставалась смутная надежда, что все изменится и настоящие чудеса еще впереди, если взглянуть на все реально и не принимать во внимание плоды собственной фантазии. Влияние Греции на Индию часто очень сильно преувеличивается. Хотя Александр и сумел восстановить традиционные связи Персии и Индии, хотя индийская архитектура и обогатилась иранскими элементами, сам поход, в общем-то, не имел такого уж большого значения для этой страны. Покоритель мира ничего особенного для индийцев не представлял.
Что же это за мир, спрашивали они себя, который он, собственно говоря, завоевал? Их мир только у Инда и начинался. В индийской литературе и письменных источниках имя Александра почти не упоминается.
«Проложить духовный мост между Западом и Индией не суждено было и Александру, поскольку здесь образовались своя самобытная культура и свое собственное мироощущение, которые были в корне отличными от западных… Македонский пришел в Индию слишком поздно. Когда он появился здесь, индийский народ уже успел обособиться от остальных, уйдя в себя, в свой образ жизни и способ мышления, которые были несоизмеримы с принятыми у неиндийских народов», отмечал Бенгтсон.
Принцип divide et impera[22] — политическую максиму, позволившую римлянам завоевать весь мир, Александр применял и к индийцам. Раздираемые междоусобицами, бесконечно враждующие друг с другом крупные и мелкие княжества и царства представляли собой идеальную почву для завоевания господства с опорой на раскол в стане противника. Таксил предложил себя Александру не из чистого альтруизма, а потому, что смертельно враждовал с Пором из Пенджаба. Когда Александр потребовал у этого раджи подчинения, тот направил к царю своих посланников, а вместе с ними и дары, однако сам там не появился. Через своего гонца он передал: «Я встречу чужеземного завоевателя на границах своего княжества, как друга. Но дань ему я смогу заплатить, лишь взяв в руки оружие…»
Битва слонов
Это означало войну…
Александр, по обыкновению, отреагировал быстро, но осмотрительно. Он послал разведку с заданием выяснить численность и силу войск противника, а также их расположение. Узнав, что на восточном берегу Гидаспа (ныне Джелам) собирается огромное войско, он привлек своих сатрапов, создал из больных и раненых гарнизон, заверил в своем царском расположении Таксила Омфиса и «попросил», чтобы тот с пятью тысячами воинов и всеми боевыми слонами участвовал в предстоящем сражении. К Кену, находившемуся еще у Инда, были посланы гонцы с приказом разбирать корабли на части, грузить на повозки и переправлять на Гидасп, служивший западной границей государства Пора. Тем временем муссон, приносящий дожди, уже напомнил о себе. Кен прекрасно понимал, что слова «невозможно» для такого человека, как Александр, не существует и, хотя и ценой огромных усилий и с большой задержкой, все же сумел добраться до места назначения, где его присутствие требовалось больше всего, — к Гидаспу.
Александр, стоя на правом берегу, с помощью своих «соколов» — самых зорких из солдат — пытался определить численность неприятельских войск, сосредоточившихся на противоположном берегу. Она составляла приблизительно от 25.000 до 30.000 человек пехоты и от 4.000 до 5.000 конников; насчитали и от 250 до 300 колесниц. Пугающим было число слонов — около 200, и их дикие трубные звуки долетали до лагеря, заставляя содрогаться от страха и самых мужественных. Река шириной восемьсот метров быстро несла свои мутные бурые воды и, казалось, нигде не было подходящего места для переправы. Тем не менее Александр должен был перебраться туда. Вряд ли Пор откажется от своей выгодной позиции и появится здесь. Но как переправиться? Две попытки послать отряд специального назначения закончились провалом: лошади пугались слонов. Решено было разбить лагерь и отправить вверх и вниз по течению разведку.
Ей предстояло отыскать брод, а до тех пор было приказано трубить в рог, распевать боевые песни, размахивать горящими факелами, словно подавая знаки, — словом, держать врага в напряжении. Пока индийцы не догадались, что это спектакль, прошло довольно много времени. Они перестали обращать внимание на лагерь Александра и, думая о том, как бы укрыться от все усиливавшегося дождя, удалились в свои палатки; их чувство уверенности еще более укрепилось, когда они заметили, что войска на противоположном берегу расширяют лагерь, что туда прибывают все новые и новые повозки с провиантом, а солдаты начинают учения. «Они дожидаются, пока не успокоится река и не устанет небо», — так решили в штабе индийцев.