Злая ирония судьбы заключалась в том, что пустыня, днем и ночью забиравшая все новых и новых людей, дивно благоухала. Очень сухой климат был благоприятен для роста миртовых кустарников, достигавших невиданных размеров; их смола дома ценилась на вес золота. Большую ценность представляли собой растения, из корневища которых добывали нард, использовавшийся для приготовления мазей, и желтые шарики смолы босвелии, из которой делали ладан. Финикийские купцы, сопровождавшие войско, наполняли свои мешки, несмотря на все тяготы пути, — и теряли все, как только их лошади или мулы погибали. Повозки обоза с богатой добычей индийских земель ярко полыхали. То, что не было сожжено, оставалось на обочине дороги, заносилось песком, который, словно саваном, покрывал и множество трупов, лежавших повсюду.
Переход через Гедросийскую пустыню сравнивают с бегством Наполеона из Москвы: тот же дикий хаос, разгул жестокости, когда человек человеку — волк, но и то же трогающее душу проявление любви к ближнему и товарищества. Но сравнение явно хромает, когда речь заходит о главных действующих лицах. Если корсиканец бросил армию, бежал в санях и нашел в Варшаве пристанище под чужим именем, то Александр делил со своими воинами все тяготы перехода, нужду и лишения. Он не пил, если им было нечего пить, шел пешком, если им приходилось идти, голодал вместе с ними.
Отряды, посланные на берег моря для разведки, вернулись с неутешительными новостями: и там простирается та же безводная, бесплодная, выжженная степь, по которой разбросаны хижины, построенные из костей китов и ракушек. Обитают в них примитивные существа, которых трудно назвать людьми, питающиеся остатками китов, выброшенных на берег, и повсюду мерзко пахнет протухшей рыбой. И тем не менее единственная возможность спастись — это держать курс по направлению к берегу. Теперь они шли на юго-запад, через высокие дюны, которые выглядели настолько одинаково, что проводники из местных жителей однажды утром появились у шатра Александра и сознались: «Мы не можем найти дорогу».
Александр велел высечь их, отобрал тех солдат и командиров, которые все еще казались сохранившими силы, и поскакал на юг, определяя путь по звездам. На третью ночь в лицо им подул соленый ветер. Всего пять человек из его сопровождения остались в живых. С ними он достиг, наконец, берега близ Пасни, остановил коня и долго, не веря глазам своим, смотрел на пенную полосу прибоя. В песке под раскидистыми пальмами они вырыли мечами ямку. Там была вода. Не горькая, не соленая — невыразимо вкусная, чистая пресная вода. Теперь 320 километров марша до Пуры (Бампур?) показались солдатам прогулкой. На полпути им повстречался караван с продовольствием, посланный сатрапами, получившими тревожное известие от Александра. Они были в пути шестьдесят дней.
По словам македонских ветеранов, все тяготы, выпавшие на их долю за все время азиатского похода, не идут ни в какое сравнение с теми, что им пришлось вынести в Гедросии. Большинство из них с честью вышло из этого испытания, хотя многим было уже под шестьдесят, — феномен, прежде в античных армиях неизвестный. Наибольший урон смерть нанесла восточным подразделениям и обозу, где жертвами стали женщины и дети. Гетайры, царские щитоносцы, лучники, пешие воины, которых боялись на востоке, как огня, вряд ли пробуждали подобные чувства в жителях Пуры сейчас, когда они вступали в город. К ним испытывали, скорее, жалость. Некогда блестящие, непобедимые, сейчас они были беспомощны, побросав оружие в пути; некоторые опирались на грозное копье, как на палку. Те, кто еще мог ехать верхом, тряслись на дохлых клячах. В город вошли молча. Силы природы одолели армию, победить которую не мог никто.
Неарх, властитель ветров
Заново одеть, вооружить и накормить воинов было делом несравнимо более легким, чем вернуть им веру в себя. Но вино и плодородные просторы Кармании, по которым они шли уже целую неделю, сделали свое дело. Казалось, сам Дионис вел войско, еще недавно выглядевшее весьма плачевно. Теперь же вечером каждого дня после тягот перехода устраивалось шумное застолье — ели, пили, ища отдохновения и забвения. Постепенно настроение в армии поднялось, особенно после того, как разведывательный отряд всадников сообщил о прибытии Кратера, благополучно, без потерь совершившего переход через перевал Мулла, Арахозию и Дрангиану. Александр радостно приветствовал его. Но с еще большей радостью он встретил бы другого сподвижника, судьба которого ему и ночью не давала покоя, — Неарха. Еще в ноябре, с началом сезона муссонных дождей, командующий флотом должен был выйти из Патталы. Но близился уже конец декабря, а поисковые отряды, направляемые царем в сторону побережья, не приносили желанных вестей. Наконец один из наместников прибрежных земель сообщил радостную новость, лично явившись в шатер Александра и ожидая щедрой награды: «Неарх благополучно прибыл и уже направляется сюда». Но дни шли, а флотоводца все не было. Царь велел заковать в цепи несчастного, превратившего его ожидаемую радость встречи в жесточайшее разочарование. Ничто более наглядно не свидетельствует о том, насколько расшатаны были тогда нервы царя. Но его наместник был совершенно прав: разведка наткнулась на шестерых бродяг, один из которых, грязный и обросший, на вопрос, не известно ли им что-нибудь о месте нахождения Неарха, царского флотоводца, ответил: «Я и есть Неарх».
Критянин был любимцем историков, избравших в качестве объекта своих исследований море и все, что с ним связано: открытия, плавания, флот, морские сражения, гавани и корабли, корабли, корабли. Но, помимо славы известного морехода, Неарх снискал восторженное почтение ученых мужей и на другом поприще. Его перу принадлежат путевые заметки, сделанные во время плавания вниз по Инду до места впадения Тигра и Евфрата в Индийский океан и далее до Вавилона через Аравийское море и Персидский залив, — подробный отчет, снабженный естественнонаучными, этнографическими, астрономическими и географическими комментариями (с указанием расстояний и времени, в течение которого корабль находился в пути). Словом, это был истинный кладезь научных сведений. Оригинал его Periplus («Кругосветного путешествия») утрачен. Но Флавий Арриан понял ценность произведения и восстановил его в своей Indike («Истории Индии»). Он переписал труд Неарха, и то, что автором реконструкции оказался именно Арриан с его лаконичным языком, — великое счастье для потомков.
Согласно Арриану, флот насчитывал более чем сто судов, около восьми тысяч воинов, большей частью македонян, стихией которых была суша, но не водные просторы, и до двух тысяч греческих моряков, страшившихся открытого моря. Мореходство означало для них плавание вблизи берега. Как только они теряли его из виду, то начинали бояться чего угодно: морских чудовищ, небес, готовых обрушиться на них, сказочных существ, пожирающих людей. Причем боялись, несмотря на то, что открытое море в этих широтах было куда менее опасным, чем прибрежные воды, скрывавшие гибельные подводные рифы. А мощные, тяжелые волны прибоя, приливы и отливы! Земли, мимо которых они проплывали, были суровы и пустынны. Если кое-где и встречались местные жители, то сходить на берег без оружия никто не решался. Пища и вода были на строгом учете. В Кокале они, наконец, смогли пополнить запасы, обнаружив продовольствие, оставленное для них Александром, и встретили полководца Леонната, все еще сражавшегося с оритами. Неарх использовал предоставившуюся возможность и уволил всех ленивых, трусливых и неспособных воинов, пополнив поредевшие ряды флотского состава несколькими сотнями солдат из отборных подразделений Леонната.
Но и они дрогнули однажды, когда увидели вздымающиеся фонтаны, будто поднятые смерчем, и когда из воды возникли огромные тела, облепленные ракушками, улитками и тиной. Что же это, ради всего святого? Неарху не пришло в голову ничего лучшего, как выстроить корабли в боевой порядок и под звуки труб, сотрясая воздух устрашающими кличами, перейти в наступление. Монстры действительно повернули назад, ушли под воду и внезапно появились так близко, что гребцы с перепугу выронили весла. Ихтиофаги, питавшиеся сырой рыбой, использовали ребра этих животных в качестве стропил для крыш, а кости челюстей приспосабливали вместо дверей. Это были киты, которые в Средиземном море не водились.
У одного племени, живущего на уровне каменного века, македоняне пополнили запасы провианта, купив овец и коз, но есть их мясо не смогли, потому что оно пропахло рыбой, которой кормили животных. Напрасно они искали хранилища провианта, обещанные Александром. Скоро и люди Неарха начали голодать, как и их товарищи на суше, которых они давно не видели и о которых ничего не слышали. Казалось, пустыня поглотила их. Флот был в пути добрых два месяца, когда на горизонте показались уже колосящиеся поля, фруктовые сады, виноградники. Македоняне бросили якорь в бухте и узнали, что находятся в Гармозие (Горм); здесь начинался Персидский залив.
«Для пропитания мы нашли здесь все, что душе угодно, кроме оливкового масла», — пишет Неарх. Ах, как им не хватало его в походе! Давняя тоска греков по родине вырвалась наружу, когда несколько матросов во время прогулки по новым местам встретили человека, заговорившего на их родном языке. Они спросили, откуда он, и узнали, что незнакомец отстал от войска Александра, но он знал, что штаб царя должен быть где-то недалеко.
Уже через несколько дней Неарх стоял перед царем, который не сразу признал его: 80-дневные скитания по морю превратили флотоводца в старика. Позднее переложение его записок повествует:
«Он отвел его в сторону, обнял, залившись слезами, и сказал: «Так ты жив, друг мой! Это большое утешение для меня в несчастье. А теперь расскажи, как погибли мои корабли, и в первую очередь…»
«Но они не погибли, — прервал его Неарх, — они благополучно дожидаются нас в устье Аманис (Менаб), и воины твои все живы».
И Александр поклялся именем Зевса, что этой вести он рад больше, чем завоеванию всей Азии».