Еще ничего не ясно. Кругом танки и бронемашины. Ельцин и его соратники, укрывшись в Белом доме, ждут, что вот-вот может начаться штурм.
Самый тревожный, самый напряженный день путча.
Дорогие товарищи!
Сегодня очень трудно говорить. Самое страшное, что могло произойти, случилось. Контрреволюция, о которой все время думали правящие большевики, свершилась.
Не было более трагических дней в нашей истории, чем нынешние.
Цель переворота предельно ясна: вернуть нас в туннель смерти сталинизма, надеть ярмо несвободы. Иллюзий быть не должно. Верно, что жить сегодня плохо. Но верно и то, что будет хуже.
Сегодня мы все должны сделать все, чтобы избежать нового моря крови, чтобы сыновья не убивали своих матерей.
Демократия обязана показать свое единство, свою волю, свое умение, свою твердость не поддаваться на провокации.
От нас зависит наше будущее и детей наших.
От нас зависит, избавимся ли мы наконец от дворцовых интриг и переворотов.
От нас зависит, отторгнем ли мы волчьи законы существующих структур власти.
От нас зависит, обретет ли народ наконец власть, которой его сегодня лишили, и покончим ли мы со страхом, трусостью и приспособленчеством.
Сегодня нам надо спросить твердо: где Президент? Мы требуем: дать ему возможность выступить перед народом, и тогда все будет ясно, кто есть кто.
Я призываю повсеместно создать Комитеты защиты Конституции, объединив все силы, которым дороги честь и достоинство страны.
Позор случившегося неописуем, стыд беспределен.
За единство и честь, долой страх, товарищи![361]
В тот же день пишет очередное обращение к товарищам по партии, в которой состоял сорок восемь лет. Выражает недоумение оттого, что руководство КПСС до сих пор не выразило своего отношения к перевороту, к насильственному отстранению от власти генерального секретаря и президента.
В марте 1991 года на референдуме о судьбе Союза он голосовал за его сохранение. [Из архива Л. Шерстенникова]
«У КПСС остался последний шанс остаться политической силой — осудить заговор»[362], — этими словами он завершает свое обращение. Последнее — в адрес еще недавно «родной коммунистической партии».
Как покажет ближайшее будущее, в те дни многое для нас стало последним.
Яковлев опять «на коне». Он нужен сегодня всем этим людям, которые круглые сутки живым щитом стоят вокруг Белого дома, защищая, нет, не Ельцина даже, а те надежды, которые породила у них перестройка. Он с ними. Они готовы отдать свои жизни за идеалы свободы, а он обязан сделать все, чтобы эти жизни были сохранены, чтобы не пролилась кровь.
Моссовет в те дни, как и Белый дом, стал одним из центров сопротивления, штабом сил, которые встали на пути заговорщиков. Яковлев играл там не последнюю роль.
Он постоянно был на связи с российским руководством, не раз говорил по телефону с Б. Н. Ельциным. Через свои каналы узнавал, чем заняты и что собираются предпринимать руководители ЦК. Имел контакты с членами ГКЧП, каждый раз убеждая их в недопустимости силовых методов, призывая к диалогу. Кроме того, учитывая огромный авторитет Яковлева за рубежом, его просили довести правду о ситуации до известных мировых лидеров.
Президент РСФСР Б. Н. Ельцин (в центре) выступает на митинге около памятника Ф. Дзержинскому. 23 августа 1991. [РИА Новости]
21 августа ему позвонил Ельцин. Судя по словам российского президента, Крючков предложил ему вместе лететь в Форос за Горбачевым. Но Борис Николаевич, заподозрив неладное, это предложение отклонил. Говорит Александру Николаевичу:
— Возможно, вам следует туда лететь вместе с Крючковым. Хотя не уверен, что Крючков на такое согласится. Как поступим?
У Яковлева тоже не было желания совершать такой вояж, да еще в компании с человеком, который принес ему столько неприятностей, стал его откровенным врагом. Принялся отказываться:
— Жду сейчас телефонные разговоры с Бейкером, Геншером, Брандтом, Мейджером, они уже предупреждены. Будет неправильно, если меня не окажется на месте.
Борис Николаевич таким ответом остался недоволен.
— Ну, тогда подумайте, кто может полететь в Форос.
Следом позвонил российский премьер Иван Силаев, тот, сославшись на шефа, тоже спросил, кого Яковлев рекомендует для поездки в Форос. Александр Николаевич назвал Бакатина и Примакова.
В тот день путчисты выбросили «белый флаг».
Борис Ельцин покидал подвалы Белого дома как триумфатор, эта победа открывала ему дорогу к власти.
Кстати, Яковлев, кажется, в ту пору искренне симпатизировал Ельцину. Ему нравилась та решимость, с которой Борис Николаевич отстаивал демократические реформы, и в особенности — гласность. Он в своих последующих интервью не раз с восхищением вспоминал эпизод, когда днем 19 августа российский президент залез на танк под стенами Белого дома и призвал москвичей дать решительный отпор путчистам. Когда Ельцин стал на некоторое время «изгоем», нерукопожатным в среде партийной элиты, Александр Николаевич продолжал посылать ему поздравительные открытки к праздникам, за что Яковлева критиковали коллеги в Политбюро. Да, Ельцин, став полновластным хозяином России, совершил немало ошибок, причем ряд из них носили фатальный характер, и наш герой это признавал, но в дни августовской победы над гэкачепистами Яковлев стоял рядом с Борисом Николаевичем.
Михаил Горбачев вернулся из форосского заточения, повторю, в другую страну — без КПСС, без социализма и без прежних соратников, большинство из которых стали узниками тюрьмы «Матросская тишина». Он оставался президентом СССР, однако при этом реальная власть перетекала к Ельцину, и очень скоро стало ясно, что процесс этот необратим.
Возвращение президента СССР Яковлев наблюдал по телевизору. Видел, как тот спускается по трапу самолета во Внуково — усталый, потерянный, в легкой куртке. Видел, как вслед за ним, поддерживаемая охранниками, опустив глаза, спускается завернутая в плед Раиса Максимовна. Это не было похоже на возвращение победителей. Победитель сейчас находился в Кремле, где шло заседание Верховного Совета. Именно туда, как считал Александр Николаевич, немедля должен был ехать Горби — прямо из Внуково, в этой самой легкой куртке, со следами пережитых страстей на лице. Тогда он мог рассчитывать на успех, его бы встретили с теми почестями, которых заслуживал ставший на три дня заложником президент СССР. Но Горби упустил тот шанс, он приехал на заседание ВС лишь через день, а тогда настроение у зала уже стало другим.
Михаил Сергеевич выглядел явно растерянным, выступил неудачно, внятных оценок всему случившемуся не дал. Он не выразил благодарности москвичам, которые фактически спасли его (и страну!) от отката в прошлое, не покаялся в собственных ошибках, защищал партию, руководители которой сделали его заложником, возглавили путч.
М. С. Горбачев (слева) и Б. Н. Ельцин (справа) на внеочередной сессии Верховного Совета РСФСР. 23 августа 1991. [РИА Новости]
Зато Ельцин в тот день просто упивался ролью триумфатора. Кажется, он решил поквитаться с Горбачевым за все прошлые унижения. На Михаила Сергеевича было жалко смотреть.
Когда он собирался уходить со сцены, его спросили из зала, как он собирается строить отношения с Шеварднадзе и Яковлевым. Он ответил, что с Яковлевым пуд соли вместе съеден, а поэтому дверь ему всегда открыта. Ничего себе! Сначала расстался без сожаления (несмотря на обиду, я на всех митингах шумел, требуя возврата Горбачева в Москву), а теперь, видите ли, дверь открыта… Ведь пуд-то соли действительно вместе ели. О Шеварднадзе он не сказал ни слова. И все же я вернулся к нему, но это произошло позднее, на похоронах трех парней, погибших под танками во время мятежа. Он попросил меня зайти в Кремль. Не хотелось бросать его в тяжкие минуты крушения многих его, да и моих надежд.
За день до неприятной перепалки Горбачева и Ельцина я тоже попросил слова на заседании Верховного Совета России. Руслан Хасбулатов дал его немедленно. Я вышел на трибуну и сказал: главная беда состоит в том, что Горбачев окружил себя политической шпаной. Дай Бог, чтобы эту ошибку не повторил Ельцин. И ушел с трибуны. Речь моя продолжалась меньше минуты[363].
Эта тема — о людях, которыми окружил себя президент СССР и которые его предали, — еще долго оставалась «горячей». Так, за полгода до своей кончины Александр Николаевич встретился с Михаилом Сергеевичем в редакции «Московских новостей», старые соратники опять вспомнили гэкачепистов, и между ними произошел такой диалог:
Яковлев:
— Надо было их гнать к чертовой матери. Они же идеологическую программу переворота заранее изложили. А Горбачев вроде бы не замечал. А сними он этих деятелей с работы тогда, все пошло бы по-другому. Но пожалел.
Горбачев:
— Ты не прав. Затевать драку перед подписанием Договора? Это глупость. На это они и рассчитывали. Дело не в том, мягко или жестко, дело в том — принципиально или не принципиально. А мы за год-полтора заменили все Политбюро на новых людей.
Яковлев:
— Ну да, на Язова.
Горбачев:
— Согласен, это мой выдвиженец. Но дело не только в Язове.
Яковлев:
— Вот я и считаю, что главная ошибка перестройки — кадровая. У Михаила Сергеевича была любимая фраза: «Не надо ломать людей через колено».
Горбачев:
— Я и сейчас так говорю. И так поступаю.
Яковлев:
— Может, через колено ломать и не надо было, а с работы гнать надо было не колеблясь.
Горбачев:
— Какие вы решительные сейчас!..[364]
Трех погибших в туннеле под Арбатом парней с почестями похоронили, посмертно присвоив им звание Героев Советского Союза. Деятельность КПСС запретили. Михаил Горбачев сложил с себя полномочия генерального секретаря и рекомендовал Центральному комитету КПСС самораспуститься.