На службу он по обыкновению шел деловитой походкой, глядя прямо перед собой. На его лице не отражалось ничего, кроме сосредоточенности. Суховато, без тени улыбки, кивал встречавшимся изредка сослуживцам.
В этом дачном поселке жили только самые главные из генералов внешней разведки, только свои. Каждый из них хорошо изучил привычки шефа. Да и между собой коллеги установили некий свод правил, нарушать которые было не принято. Считалось, например, дурным тоном как бы случайно подкараулить Крючкова на этом утреннем маршруте, чтобы затем, поздоровавшись, будто бы нечаянно присоединиться к нему и за разговором решить какие-то свои вопросы (поездка в загранкомандировку или получение квартиры для детей). Желающих проделать такой нехитрый финт находилось немного, относились к таким с презрением, но сам начальник Первого главного управления, как было замечено, не гнушался выслушать «преданных душой и телом» подчиненных в неформальной обстановке весеннего благоухания и даже, увы, привечал подобных энтузиастов. Некоторые из них впоследствии сделали неплохую карьеру.
По причине вечной занятости — а работал Крючков практически без выходных — у него не было никакой личной жизни. Он не имел друзей, не завел никакого хобби, а если и выдавался когда-нибудь свободный вечер, то мог позволить себе посетить театр. Любовь к театру — это мог быть Большой, «Современник» или МХАТ — была, видимо, единственной слабостью генерала армии.
Благодаря навыку скорочтения он усваивал колоссальное количество информации, причем особо приглянувшиеся ему отрывки из книг, статей, информационных сообщений просил печатать на отдельных карточках. Тогда компьютеров еще не было, и все архивы содержались в бумажном виде. Его досье к концу карьеры насчитывало более трехсот тысяч карточек, и оно всегда было у него под рукой.
Крючков с ранних лет считал себя — и не без оснований — настоящим солдатом КПСС, мобилизованным партией на службу в органы. С юных лет он уже находился в аппаратной «обойме»: секретарь Сталинградского горкома комсомола, следователь прокуратуры, слушатель Высшей дипломатической школы, третий секретарь посольства в Будапеште. Именно в венгерской столице его путь пересекся с карьерой Ю. В. Андропова, который, будучи послом, сразу отметил старательного и педантичного молодого дипломата, а вернувшись в Москву, пригласил его поработать вместе в ЦК. Референт, зав. сектором, помощник секретаря ЦК — служебное продвижение почти тридцати последующих лет шло в фарватере карьеры Юрия Владимировича.
Некоторые старые волки из Ясенево так и не могли смириться с его появлением в их закрытом корпоративном сообществе. «Чужак», «непрофессионал», «партаппаратчик» — так за глаза называли они шефа. Крючков знал об этом, было кому доложить, но кто сказал, что разведку должен возглавлять непременно Джеймс Бонд? Пусть эти старые волки делают свое дело — вербуют агентов, проводят тайниковые операции, крадут секреты, собирают компромат, словом, занимаются тем, что умеют. А он будет делать свое. Разведка в нашем мире — и Крючков уже не раз убеждался в этом — важный (важнейший!) инструмент большой политики, и, значит, возглавлять ведомство должен не оперработник, а политик, человек с партийной закалкой.
В отличие от своих предшественников, генералов Сахаровского и Мортина, новый шеф сразу поставил перед управлением самые амбициозные задачи. Он политизировал разведку. «Оплодотворил» ее. Сам председатель скоро оценил роль ПГУ и стал регулярно бывать «в лесу». Андропову оборудовали в Ясенево личный кабинет, он приезжал, собирал руководство, просил высказаться по какой-то внешнеполитической проблеме, внимательно всех выслушивал. Разведчиков это грело, они этим гордились. Крючков зорко поглядывал сквозь свои очки на подчиненных: ценят ли они его доверительные отношения с шефом?
Мой добрый знакомый, ветеран ПГУ генерал Б. А. Соломатин, знаменитый тем, что Ю. В. Андропов назвал его однажды в узком кругу «классиком разведки», тоже считал Крючкова «интриганом» и в высшей степени непорядочным человеком.
В аппаратных играх он не одну собаку съел. Знал, как карьеру сделать, как угодить, как подчиненных в узде держать. На свое окружение Крючков всегда копил компромат — он с юных лет, еще с тех пор, как руководил комсомолом в Сталинграде, уяснил, что это лучший способ подчинить себе людей, сделать их верными слугами.
Он перенес из ЦК к нам в «лес» самые замшелые номенклатурные нравы. До Крючкова у нас никогда не было такого количества сплетен, подсиживаний, такой грязи. Он этим жил и умело дирижировал такими вещами. Натравливал людей друг на друга, создавал группировки и их тоже стравливал. Некоторые наши сотрудники быстро смекнули, что к чему, и стали подпитывать шефа тем, что он хотел, то есть сплетнями, слухами. А он такое всячески приветствовал и вознаграждал[394].
Соломатин, кстати сказать, как раз из той старой гвардии, которую никак не заподозришь в симпатиях к перестройке. И приведенная здесь его оценка всего лишь отражает те качества, которые в действительности демонстрировал Владимир Александрович.
Еще одну характеристику дал Крючкову помощник Андропова по Политбюро И. Е. Синицын, который по роду службы близко общался с начальником ПГУ:
Хитер, коварен, искушен в партийных и кагэбэшных интригах, но труслив и непрофессионален даже после десятка лет на посту главы ПГУ. […] Во время генеральских застолий, на которых он любил присутствовать, Крючков подпаивал своих соседей по столу и провоцировал их на негативные высказывания об Андропове, чтобы тут же доложить их шефу. […]
По своим политическим воззрениям Крючков был скорее «ястребом», чем «голубем». Именно с «ястребиных» позиций он подавал информацию разведки Андропову[395].
Помощник Ю. В. Андропова уверен в том, что именно Крючков во многом повинен во втягивании страны в афганскую авантюру. По мнению многих ветеранов службы, как пишет И. Е. Синицын, Крючков развалил советскую внешнюю разведку, способствовал появлению в ее рядах целого сонма предателей.
Но это взгляд людей со стороны. Сам же Владимир Александрович считал себя личностью незаурядной. Еще с юных лет уверовал, что способен к покорению самых высоких карьерных вершин. Он без труда заочно окончил юридический институт в Саратове и Высшую дипломатическую школу в Москве. В группе, изучавшей венгерский, он оказался единственным слушателем — больше никто не рискнул заняться таким сложным языком. А Крючков не сдрейфил, спал по три-четыре часа в сутки, но доказал всем, и в первую очередь себе самому, что может сделать больше, чем другие.
«Да, я не получил специального образования, не кончил разведшколу, не работал „в поле“, но зато прошел другие, более важные для этой должности университеты, и прежде всего школу партийного руководства, школу идейной закалки», — так говорил о себе начальник самого секретного, самого главного управления КГБ.
Во второй половине 80-х годов Крючков, быстро осознав новые веяния, поддержал инициативы Горбачева по выводу из Афганистана советских войск, стал непосредственным участником операции по смене в Кабуле высшего руководства ДРА, назначению на пост главы государства доктора Наджибуллы, с которым связывают политику национального примирения.
Да, внешне — серая мышь, типичный советский аппаратчик. Но с большими амбициями. Или можно и так сказать: с большими комплексами маленького человека.
Интересную характеристику дал ему А. С. Ципко, работавший в аппарате ЦК на закате перестройки:
Он от природы приговорен был считаться верным ленинцем и коммунистом. Напоминал скорее секретаря сельского райкома партии по идеологии, чем руководителя разведки или главу всего охранного ведомства. Когда он выступал перед аппаратом ЦК, то начинал с клятв верности Ленину и этим же заканчивал[396].
Крючков не без оснований считал себя вполне готовым занять должность главы секретного ведомства, иначе говоря — сыграть ключевую роль в руководстве страной. Наследник Андропова. Государственник. Хранитель множества самых сокровенных тайн. Но, став председателем госбезопасности и членом Политбюро, он помимо своей воли оказался в жерновах поздней перестройки, которые перемололи и его самого.
Горбачев и близкие к нему люди, например те же Яковлев и Шеварднадзе, последовательно вели дело к демократизации всего общества, лишению партии монопольного права на истину, а кончилось все это тотальным развалом и системы, и государства. Владимир Александрович Крючков, будучи членом Политбюро, а затем членом Президентского совета, тоже несет ответственность за все случившееся, но в какой-то момент он и его подельники по ГКЧП решили спасать социализм — так, как им это виделось. Крючков стал одним из главных инициаторов событий, которые вошли в историю под название «августовский путч».
Сам Крючков категорически отрицал всякие подозрения в заговоре и желании сместить с поста генсека Горбачева. Утверждал, что все случившееся происходило как раз с согласия Михаила Сергеевича и было продиктовано исключительно благими намерениями — спасти от развала СССР, помочь стране выбраться из того страшного кризиса, в котором она оказалась.
Возможно, это именно так. Но ведь не зря говорят: благими намерениями бывает вымощена дорога в ад.
Процессы, которые запустили Горбачев и Яковлев своей перестройкой, были уже необратимыми. У Крючкова и его соратников не имелось никаких реальных шансов повернуть историю вспять.
После бесславного провала августовского путча он лишился своей высокой должности, отсидел под следствием в тюрьме, написал покаянные письма генеральному секретарю. На закате жизни Владимир Александрович издал двухтомник «Без срока давности», куда в основном вошли его интервью и статьи, в том числе и обе моих публикации — та, жесткая, в «КП» и интервью для «Российской газеты», взятое на Новом Арбате. Я внимательно изучил эти книги. Вывод, увы, оказался неутешителен для их автора: судя по высказываниям на разные темы, Крючков до последних дней оставался человеком с консервативными и даже замшелыми взглядами. Партийно-застойных идеалов он не предал.