В ответ я сказал Яковлеву: словом, речь идет о …… (госперевороте).
— Да, — согласился А. Н. — И нельзя медлить.
Яковлев также очень против переноса съезда партии на июнь. М. С. согласился с переносом на совещании рабочих и ИТР в Кремле 18–19 января. Яковлев против потому, что аппарат вместе с «рабочим классом» пошлют на съезд таких, которые свернут шею и Горбачеву, и перестройке. Съезд противопоставит себя парламенту, и начнется хаос… Яковлев вообще за то, чтобы партию сейчас «оттеснить», пусть она идет по пути СЕПГ и КПЧ, ПОРП, т. е. рассыпается или превращается в одну из социал-демократических (ассоциация социал-демократии уже создана в Таллинне под водительством Ю. Афанасьева) и т. д. В партии действительно начинается бунт, но он, как говорят, неоднозначен: в Ленинграде заваруха, в Тюмени прогнали Богомякова, в Волгограде — Калашникова. Везирова в Баку из партии исключил аппарат ЦК. Но кто идет на смену? Молодые и худшие — антигорбачевцы, представители того самого «рабочего класса», от мифологии в отношении которого М. С. никак не может освободиться.
Горбачев колеблется…[324]
Это очень принципиальная запись. Возможно, ключевая для того момента и для тех настроений, которые были тогда в ЦК. Перестройка к тому времени явно забуксовала. Накопившиеся проблемы требовали немедленного решения, иначе — голодные бунты, кровавые столкновения на национальной почве, распад страны, крах всего. Представители консервативного крыла в партии хотели, чтобы все вернулось на круги своя, тогда и страсти улягутся. Либерально настроенная публика выходила на многотысячные митинги и готова была встать под пули, лишь бы не возвращаться в прошлое. Политбюро превратилось в клуб говорунов, не способных на разумные меры. Отсюда — такая категоричность в оценках Яковлевым текущей ситуации и в его рекомендациях Горбачеву.
То, что он предлагал Михаилу Сергеевичу, действительно можно было назвать «госпереворотом». И ведь этот переворот совсем скоро действительно случится, только теперь уже при участии других лиц и с другими последствиями. И республики получат реальную независимость, создав шаткую аморфную структуру под названием СНГ. И многопартийность появится, хотя тоже, скорее, ненастоящая, лубочная. И министерства сократят. И войска из Восточной Европы выведут. И экономика станет якобы рыночной, хотя разве о таком рынке и о такой приватизации мечтал А. Н. Яковлев?
Но Горбачев колебался. И в итоге получил попытку другого госпереворота — в августе 1991 года. Но об этом мы еще поговорим ниже.
Через месяц, в конце февраля 1990 года, Черняев отмечает в дневнике, что имел разговор с Раисой Максимовной и, судя по нему, Горбачев созрел для того, чтобы уйти со сцены. Он устал, вал накатившихся проблем явно сминает его, народ получил свободу и пусть теперь сам решает свою дальнейшую судьбу.
И опять, как всегда в трудные времена, Михаил Сергеевич без конца советуется с Александром Николаевичем. Но и тот устал, тоже все время твердит о своем уходе.
Яковлев каждый день заходит, приносит «размышления», которые у него идут на пару с М. С. Судя по его выводам, Горбачев решился отпочковаться от ПБ (опять с опозданием на год, если не больше) и перенести центр власти «в президентство».
Зачем тогда собирает каждую неделю ПБ — чтобы обсуждать бумаги, из которых выглядывает «смертный приговор» большинству из членов Политбюро?
Яковлев считает, что «они» уже работают против него вместе с армией и КГБ. И паника дует оттуда, и погромные настроения оттуда (чтоб спровоцировать народ на требование железной руки!). Яковлев мыслит, что и Нина Андреева, и совсем одуревший от антисемитизма еврей Евсеев, и Васильев (из «Памяти») — платные агенты КГБ (но не Крючкова, которым манипулирует команда более или менее порядочного Чебрикова). А. Н. показал мне протокол партактива Лубянки — это программа ниноандреевского переворота, упакованная в традиционные фразы (требования к М. С.) и «обещания» навести порядок.
На что же опираться М. С. в такой ситуации? Народ он оттолкнул пустыми полками и беспорядком, перестроечных партийцев — объятиями с Лигачевым; интеллигенцию — явной поддержкой Бондарева, Белова, Распутина; националов — тем, что не дает им полной свободы либо не спасает одних от других.
Упущен шанс… […]
Яковлев все меня спрашивает, когда ему подавать в отставку из ПБ. Я ему говорю: твой уход даст окончательный ответ на митинговый вопрос: «С кем вы, Михаил Сергеевич?» Об отставке Яковлев говорил и с М. С. Сначала Яковлеву предназначалось вице-президентство. Но даже Президиум Верховного Совета саму эту должность не принял. Значит, максимум — член кабинета президента… «В партии (т. е. аппарате, пусть высшем) я не останусь», — твердил мне Яковлев[325].
Твердил. Но, однако, все еще оставался. Да, стал членом Президентского совета, но что это за орган, каковы его полномочия и чем там будет заниматься Яковлев — ответа на эти вопросы не было.
С идеей вице-президентства ничего не вышло. Была смутная надежда на то, что станет председателем Верховного Совета, то есть возглавит законодательную власть, но и тут Горбачев предпочел ему А. И. Лукьянова.
Так и завис в ту пору наш герой — между ЦК и Президентским советом, между прошлым и будущим.
Еще одна запись из черняевского дневника — она сделана 11 мая 1990 года. Сначала Анатолий Сергеевич рассказывает о том, как шеф в разговоре с ним гневно обрушился на СМИ, которые не выказывают должного уважения президенту.
А кончил он эту тираду тем, что, мол, время сейчас всем выбирать, в том числе и сидящим здесь.
Вот так-то… Яковлев опять принял это на свой счет. Вечером приходил, жаловался. «Не знаю, что и делать, уходить, что ль». А почему? Ведь Горбачев пробросил, когда говорил о СМИ: смотрите, говорит, если Медведев что-то попросит у какого-нибудь редактора, тот пропустит мимо ушей, а если Яковлев попросит — сделает. В общем-то, в точку попал, но с подтекстом: Медведев отражает «правильную» точку зрения, а Яковлев сомнительную, приспособленческую, под радикалов.
А. Н. считает, что Крючков шлет на него Горбачеву «направленную» информацию. Может быть, может быть. Крючков действительно вернулся к старой методе давать наверх информацию, которая будет «правильно» воспринята. Например, о замыслах сионистов. А вот о делах «Памяти» или черносотенной «Литературной России» ни разу информации не представлял[326].
Да, интрига в высших сферах закрутилась серьезная. И, похоже, против Яковлева стали «дружить» многие члены высшего партийного руководства. Не только Крючков. У каждого «небожителя» были свои резоны не любить «архитектора перестройки». Кто-то ревновал его к первому лицу. Кто-то считал «перевертышем», предателем идеалов. Да и запущенный слух, согласно которому Яковлев был «агентом влияния», «пел с чужого голоса», тоже лег на благодатную почву.
Не только Крючков нашептывал гадости насчет Александра Николаевича президенту, который, кажется, всерьез поверил в то, что Яковлев сам хочет занять его место.
Валерий Иванович Болдин, член ЦК КПСС. [ТАСС]
После завершения ХХVIII съезда КПСС Горбачев уехал отдыхать в Крым. И однажды в субботу позвонил из своей южной резиденции В. И. Болдину. Судя по всему, был сильно взволнован и даже расстроен.
— Валерий, ты не знаешь, где сейчас находится Яковлев?
— Откуда же мне знать, Михаил Сергеевич. Сегодня выходной, значит, где-то на даче.
— Нет-нет, — возразил ему Горбачев. — Я звонил, на даче его нет.
Следующий вопрос озадачил Болдина еще сильнее:
— Ну а хоть где Бакатин-то, ты знаешь?
Дальше предоставлю слово самому Болдину:
Я удивился этому вопросу еще больше, теряясь в догадках: что, собственно, от меня требуется?
Ну где могут быть люди в выходной день летом, рассуждал я, ну не на даче, так, наверное, в лесу. Наконец, в речке купаются.
— Ты, как всегда, ничего не знаешь, — бросил он. — На месте нет и Моисеева, начальника Генерального штаба, — сказал Михаил Сергеевич трагическим голосом. — Мне доложили, что все они выехали в охотничье хозяйство. Если что-то узнаешь, позвони мне сразу. — И он положил трубку. […]
Минут через 40 раздался снова телефонный звонок. Михаил Сергеевич говорил, что дозвонился до машин, которые находились в лесу, где-то, кажется, в Рязанской области, но, кроме водителей, там никого нет. Все куда-то удалились и к телефону не подходят. Водители пошли их искать.
— Зачем они там собрались вместе? Для чего кучкуются? Что они задумали? — нервно спрашивал Горбачев.
Я осторожно высказал соображение, что они собирают грибы.
— Да ты что, там ведь с ними еще несколько генералов, видимо, что-то задумали.
Настроение у меня было испорчено. Понял, что он будет звонить часто и я надолго останусь привязанным к телефону. Но позвонил Горбачев только поздно вечером и уже спокойнее сказал, что он разговаривал с Моисеевым и тот объяснил, что приехал в охотничье хозяйство отдохнуть и случайно встретил там Яковлева с Бакатиным.
— Но до Александра я так и не дозвонился, говорят, где-то в лесу. Это неспроста. От него я подобного не ожидал, — заключил Горбачев. […]
Такие проверки Михаил Сергеевич устраивал часто, и чем сложнее у него становились отношения с Яковлевым, Бакатиным или Шеварднадзе, тем пристальнее он следил за их деятельностью и часто говорил:
— Александр все рвется в лидеры, чего ему не хватает?[327]
Но рвался ли Александр Николаевич «в лидеры»? Это вряд ли. Заслуженной благодарности от вождя ждал. Должности, которая соответствовала бы его опыту и профессионализму, хотел. А вот стать первым лицом, да еще в столь смутное время — нет, это было исключено. Яковлев прекрасно сознавал, что его предназначение — всегда быть у кого-то за спиной, неизменно оставаться на вторых ролях, это, кстати, его вполне устраивало.