«После смерти отца патологически застенчивая Аликc действует при дворе холостяка-брата как хозяйка дома, — хотя и очень сдержанно, эгоцентрично. Не считая решительности и склонности к авторитаризму, у нее не было ничего общего с самоуверенной кузиной, теперь собиравшейся выйти замуж за ее брата».
По свидетельству княгини Екатерины Радзивилл, Аликc, получив телеграмму с известием о помолвке брата, пришла в такое негодование, что лишь с большим трудом фрейлинам удалось убедить ее послать обрученной паре поздравления. Ей невыносима была мысль о том, что невестка займет место, которое, как она считала, должно было принадлежать ей до замужества. Говорят, что Аликc устроила брату бурную сцену. Тот же недвусмысленно дал сестре понять, что его женитьба — исключительно его личное дело, и, если она не хочет оставаться в Дармштадте, то может перебраться с фрейлинами в один из родовых охотничьих замков. Девушка покорилась неотвратимому и, в конце концов, написала Дакки пару поздравлений, однако с приближением свадьбы настроение ее становилось все мрачнее.
Радзивилл пользовалась репутацией заядлой сплетницы, и при рассмотрении этой размолвки между сестрой и братом, которому первая была так сильно предана, необходимо делать скидку на определенную долю домысла. Однако общеизвестно, что известие о помолвке «не было сладкой музыкой…»[47] для ушей Аликc.
Свою ревность к юной принцессе, которой предстояло въехать в замок-резиденцию великого герцога, Аликc выражает в письмах к бабушке в Англию в виде «озабоченности» выбором брата и дает волю своим чувствам:
«…благодарю Тебя за любезные строчки. Мне определенно на пользу радоваться за любимого Эрни. Приятно видеть, как сильно они любят друг друга, но мои чувства очень смешанны, как Ты можешь себе представить. (…) Я скучаю за любимым Папа больше, чем когда-либо. (…) Я уверена, у обоих не будет причин разочароваться и позднее раскаиваться в своем выборе. (…) Жажду вновь увидеть Тебя, после случившегося…»[48]
Контраст между внутренним состоянием и внешним в то время — на рубеже 1893 и 1894 гг. — не мог быть разительнее (Аликc как раз исполнилось двадцать один год). «She looks splendid» (она выглядит великолепно), — замечает брат в письме к королеве. Хотя вид у нее цветущий, Аликc несчастлива; все же как ни хрупка, застенчива и отрешенна она, воля у нее несгибаема, — хотя и направлена на отрицание. Она принимает решение бороться с чувством к Николаю, — это, впрочем, не означает, что она вычеркивает его из памяти.
Самое позднее на предстоящей свадьбе брата Аликc могла бы вновь встать перед мучительным выбором между любовью, посмертным обещанием послушания отцу, которым она себя связала, и собственной религией: ожидалось, что вместе с Эллой в Дармштадт прибудут также русские родственники. Этого свидания Аликc с Николаем одни опасаются, другие ждут с нетерпением. Английская королева нервничает. Аликc внешне невозмутима и, пожалуй, отказалась от мыслей о браке с Николаем. Но можно ли сказать то же самое о Николае? В письмах Элле в Россию встревоженная королева пытается убедиться в том, что между Николаем и Аликc все кончено. На вопрос бабушки, миновала ли опасность, Элла отвечает:
«…теперь об Аликc. Я затрагивала эту тему; все по-прежнему, и, если дело подойдет к какому-либо решению, которое окончательно уладит данный вопрос, естественно, я тут же отпишу… Так вот, все в руках Божьих… К сожалению, мир такой злой, и даже не зная, как долго длятся и как глубоки чувства с обеих сторон, злые языки называют это тщеславием. Глупцы — словно кому-то завидно, что они взойдут на трон; только любовь, чистая и сильная, может дать силы для такого серьезного шага — быть ли этому когда-нибудь? — спрашиваю я себя. Мне совершенно ясно, что Ты скажешь… я бы хотела этого уже потому, что мне нравится этот молодой человек, а его родители ведут примерную семейную жизнь, преданы друг другу сердцем и душой и религиозны, — и все это дает им силы в тяжкие минуты жизни и приближает к Богу…»[49]
Застопорившееся дело, наконец, сдвинулось с мертвой точки. Даже если все взывали к «милостивому Богу» в надежде на решение, похоже, Элла не хотела полагаться только на него; незримо, но уверенно она приближала развязку.
Королева занимает выжидательную позицию. Она ищет утешения в излюбленном девизе: «L’homme propose, Dieu dispose» (человек полагает, а Бог располагает) — как всегда, когда приходится видеть, как в очередной раз своевольные дети и внуки игнорируют ее пожелания и советы. Однако никто не осознает более Николая, что вопрос о его дальнейшей жизни с или без Аликc будет решен теперь, на свадьбе ее брата. И он также делает все, чтобы добиться этого решения.
В письмах (передаваемых через Эллу) больше не идет речь о пустяках. Аликc понимает, что должна прояснить свое отношение к Николаю, прежде чем они, возможно, встретятся на свадьбе:
«Дармштадт, 20 ноября 1893 г.
Любимый Ники.
Я благодарю Тебя за милое письмо и прилагаю фотографию, которую ты хочешь, Элла передаст ее Тебе.
Я полагаю, что более сильная воля, чем наша, распорядилась, что нам не суждено увидеться в Кобурге, зато мне это дает возможность раскрыть Тебе свои глубочайшие чувства, которыми я с Тобой, возможно, не поделилась бы в момент встречи из опасения быть неверно истолкованной. Ты знаешь от Эллы, каковы мои чувства, но я считаю своим долгом самой сказать Тебе о них. Я уже давно обо всем передумала, и только прошу Тебя не думать, что мне легко, так как это ужасно меня тревожит и делает очень несчастной. Я пыталась на все взглянуть в ином свете, насколько возможно, но каждый раз снова получалось то же самое.
Я не могу сделать это против своей совести, и Ты, милый Ники, столь глубоко верующий, поймешь, что я считаю грехом изменить веру, и была бы всю жизнь несчастлива, сознавая, что поступила неправильно. Уверена, что Ты не захотел бы, чтобы я пошла против своих убеждений. Насколько счастлив может быть брак, заключенный без благословения Божьего? Ибо я думаю, что грех менять ту веру, в которой воспитывалась и которую люблю, я бы никогда не нашла покоя, и так никогда не смогла бы стать Тебе верной спутницей и помощницей в Твоей жизни; между нами всегда стояло бы что-то, потому что у меня не было бы истинных убеждений, а лишь сожаления о вере, которую я оставила.
(…) Полагаю, сейчас время сказать Тебе еще раз, что я никогда не смогу сменить вероисповедание. Я уверена, Ты это поймешь и увидишь, подобно мне, что мы мучительно пытаемся совершить невозможное, и было бы дурно с моей стороны вселять в Тебя напрасные и несбыточное надежды.
А теперь прощай, мой милый Ники.
Храни и благослови Тебя Господь.
С любовью Аликc».
Ответ пришел лишь спустя месяц:
«Гатчина, 17/29 декабря 1893 г.
Милая Аликc.
Прости, пожалуйста, что не ответил на Твое письмо раньше, но Тебе нетрудно представить, каким это было для меня ударом. Я не мог писать Тебе все эти дни, так сильно оно меня опечалило. Теперь, когда беспокойство прошло, я пришел в себя и могу спокойно ответить.
Позволь мне сначала поблагодарить за честность и прямоту, с которыми Ты говорила со мной. (…)
Я с самого начала знал, какое препятствие между нами, и все эти годы глубоко сопереживал Тебе, осознавая те трудности, которые Тебе придется преодолеть! Но все-таки как ужасно тяжело, когда Ты годами мечтаешь о чем-то и когда цель, наконец, казалось бы, близка — опускается занавес (…)
Я не могу отрицать причины, которые Ты мне называешь, милая Аликc; но у меня есть такая, которая также верна: Ты даже не можешь себе представить, как глубока наша религия: если бы Ты изучила ее с кем-нибудь, кто ее знает, и почитала бы книги, где смогла бы увидеть сходство и различия, — возможно, это не беспокоило бы Тебя так, как сейчас! Тебе некому помочь в подобных вопросах, и это также прискорбное обстоятельство в барьере, который воздвигнут между нами! Как печально признавать, что наша преграда — религия!
Не думаешь ли Ты, милая, что пять лет, которые мы знакомы, прошли напрасно и бесследно? Вовсе нет, — во всяком случае, не для меня. И как мне отречься от своего чувства и желаний после столь долгого ожидания, даже после такого печального письма, которые Ты мне написала?
Я верю в Божью милость; возможно, на то Его воля, чтобы я прошел через все это.
Но я уже достаточно наговорил и теперь должен остановиться. Спасибо Тебе за милое фото, посылаю Тебе с этим письмом свое.
Позволь мне пожелать Тебе, милая Аликc, чтобы грядущий год принес Тебе мир, счастье, утешение и исполнение желаний. Да хранит и благословит Тебя Бог!
С любовью и преданностью Ники».
Решение
Апрель 1894 г. Полным ходом идут приготовления к свадьбе ныне великого герцога Эрнста Гессенского и Прирейнского с принцессой Викторией Мелитой Саксен-Кобург-Готской. Поскольку отец Мелиты тем временем вступил в германское наследство в качестве принца Саксен-Кобург-Готского, бракосочетание состоится в Кобурге. Ожидаются представители династий со всей Европы и России. Даже семидесятипятилетняя королева Англии, Виктория, предпринимает по тем временам довольно хлопотное путешествие: в конце концов, она бабушка новобрачных. Должен пожаловать и кайзер Вильгельм II, кузен жениха и невесты. Венчание назначено на 19 апреля 1894 г.
Еще за несколько дней до этого Аликc пишет Ксении, сестре Николая, письмо. Это ответ на послание, в котором Ксения, пожалуй, в последний раз обращалась к Аликc по поводу Николая:
«Новый дворец, Дармштадт, 10 апреля 1894 г.