В тот же день Аликc пишет Николаю в Ливадию:
«…если бы я была там, я бы осыпала Тебя поцелуями и нежными словами, может быть, ты забыл бы тогда на несколько мгновений свою печаль и заботу. (…) Сильная любовь дает утешение, которое делает жизнь выносимее, когда разум отказывается понимать, а сердце разбито…»
Элла 17 октября из Петербурга королеве Виктории:
«…едем в Крым, у нас плохие новости, да хранит его Бог, опасаемся худшего…»[69]
В тот же день телеграмма Николая из Ливадии Аликc:
«Рад сообщить Тебе, что родители желают, чтобы ты приехала… Ники»
18 октября. Королева Виктория получает три телеграммы.[70]
«Ливадия. Сердечное спасибо за любезное письмо, Папа и Мама очень благодарны за Твою доброту и Твое участие, милый Папа слаб, попросил Алики приехать.
Ники».
«Дармштадт. Алики едет сегодня со мной или Эрни в Одессу, где ее встретит Элла, царица попросила ее приехать.
Виктория».
«Стоктон-он-Тис. Рад, что Алики едет в Ливадию, будет утешение для Ники. Альберт Эдуард».
Королева Виктория внучке Виктории в Дармштадт:
«L’homme propose & Dieu dispose! [Человек полагает, а Бог располагает] — Никогда это не было вернее, чем сейчас, потому что я чувствую, что Вы все теперь идете другим путем, чем я надеялась (…) Не были бы долгое путешествие и душевные переживания слишком обременительны для Алики (…) Все мои тревоги о ее будущем замужестве сейчас больше, чем прежде, когда я думаю, что она столь юной всходит на такой ненадежный трон, и ее жизнь и жизнь ее мужа будут под постоянной угрозой (…) Я вынуждена настоятельно просить не принимать никаких окончательных решений, не посоветовавшись со мной. У нее нет родителей, и я их заменяю! — Эрни, которому я телеграфировала, ответил, что останется здесь (…) Объясни Ники и обоим, что я прошу о том, чтобы они еще раз ко мне приехали, прежде чем жениться.
Вели также Гретхен и госпоже Шнейдер писать мне каждые 2–3 дня, так как у Алики не будет на это времени (…) V. R. I.»[71]
Телеграмма из Ливадии Аликc перед ее отъездом: «Пусть сопровождают Тебя мои наилучшие пожелания и молитвы в Твоем первом путешествии в нашу страну (…) милому Папа немного лучше (…) со всей любовью Ники».
Первая — и последняя — телеграмма от царя: «Очень тронут Твоей сердечной депешей. Сегодня ночью, наконец, смог уснуть. Только что получил Твое милое письмо из Дармштадта, благодарю за него от всего сердца. Жду Тебя с нетерпением. Сердечно обнимаю. Ники безмерно счастлив. Папа».
Адъютанты находящегося в Ливадии больного царя настолько забеганы, что забывают послать за Аликc к российской границе специальный императорский поезд. Так что в Крым она едет со своими спутниками на обычном поезде. Весть о приезде невесты престолонаследника разносится с быстротой молнии. Несмотря на серьезный повод ее прибытия, повсюду собираются толпы любопытных. По пути в Ливадию в открытую коляску Аликc и Николая бросают цветы, а в некоторых деревнях их встречают хлебом-солью.
Радостное настроение великолепных осенних дней, в которые вновь встречаются Аликc и Николай, резко меняется за порогом летнего дворца царя: затемненные комнаты, приглушенные голоса, механически снующие как тени слуги с каменными лицами. На верхнем этаже суетливые хлопоты вокруг больного и шепот, шепот… Аликc словно попадает в другой мир.
Несмотря на скверное самочувствие, царь Александр находит в себе силы подняться и надеть мундир. Как иначе человек его положения мог приветствовать будущую жену своего сына и наследника?
Каждый день приносит с собой надежду — и разочарование. Переменное течение болезни с обманчивыми колебаниями держит в напряжении семью и двор. Сам Александр относится к своему состоянию со смирением верующего русского — его единственная забота — наследник: его неподготовленный сын.
Постоянно приходят новые родственники. У постели больного непрерывно читает молитвы священник Иоанн Кронштадтский, считающийся Святым.
Аликc попадает в мир, пока для нее чуждый. Изо всех сил пытается она утешить Николая, не отваживавшегося выходить из дому. При этом мысли о предстоящей смерти царя и саму Аликc наполняют беспокойством — она начинает предчувствовать, чем обернется для нее внезапный переход трона к Николаю. Брату Эрнсту Людвигу она пишет: «…молись за меня, ибо я так сильно страшусь этого момента и ни Тебя, ни Папа со мной не будет…» Усердно исписывает она дневник Николая молитвами и обнадеживающими изречениями. И не только: в лихорадочной суете врачей, советников, адъютантов, членов правительства и домочадцев Аликc видит пренебрежение первенствующим положением Николая как будущего царя. Поэтому чувствует себя обязанной напомнить ему об этом в его дневнике: «Ты должен позаботиться о том, чтобы врачи говорили сначала Тебе, как обстоят дела с Твоим отцом, и только с Тобой советовались — поскольку Ты будущий царь…»
Однако Николая больше беспокоит состояние отца — и мысли, что будет с ним, если его отцу суждено умереть. Доныне Николай воспитывался солдатом и к обязанностям престолонаследника еще не готовился. Царь, которому было всего сорок девять лет, еще не знакомил его с управлением государством. Еще слишком рано для сына, еще достаточно времени для него самого, считал царь. Мысль о том, что ему внезапно придется унаследовать трон, вызывает у Николая панику. Между чтением докладов министров и бесед с врачами Николай, — как показывает его дневник, — молится о Божьей милости.
Однажды, когда ему становится немного лучше, царь Александр призывает Николая к себе. Собрав все силы, он говорит сыну то, что хотел бы передать ему как политическое завещание: не продолжать либерального пути его предшественника, царя Александра И, ибо путь этот не спас того от бомбы революционеров-анархистов; во всех своих решения на первое место ставить внутренний и внешний мир страны, с тем чтобы государство могло бы свободно и спокойно развиваться, и сохранять самодержавие как историческую форму правления в России.
«Рухнет самодержавие, не дай Бог, — слышит Николай настоятельные слова отца, — тогда с ним рухнет и Россия. Падение исконной русской власти откроет бесконечную эру смут и кровавых междоусобиц…
Люби все, что служит ко благу, чести и достоинству России, — взывает царь к своему сыну. — Охраняй самодержавие, памятуя при том, что Ты несешь ответственность за судьбы Твоих подданных перед Престолом Всевышнего. Вера в Бога и в святость Твоего царского долга да будет для Тебя основой Твоей жизни. Будь тверд и мужествен; не проявляй никогда слабости. Выслушивай всех, в том нет ничего позорного, но слушайся только Самого Себя и Своей совести.
В политике внешней — держись независимой позиции. Помни — у России нет друзей. Нашей огромности боятся. Избегай войн. В политике внутренней — прежде всего покровительствуй Церкви. Она не раз спасала Россию в годины бед.
Укрепляй семью, потому что она основа всякого государства!»
Николай воспринимает это обращение умирающего отца как наказ и завещание и дает себе слово уважать последнюю волю родителя. Чувство долга будет определять образ его действий в первые годы правления. Но сможет ли он удержать то, что ему передано?
Спустя два дня 1 ноября (в России 20 октября) 1894 г. наступает развязка. Извещая о ней письмом королеву Викторию, Элла знакомит нас с первым тягостным переживанием Аликc:
«…несмотря на плохие заключения врачей, мы надеялись до последнего. К нашему утешению он умер христианином, каким был всегда (…) Как Ты знаешь, был как раз мой день рождения. Саша [Александр] провел очень плохую ночь и был настолько слаб, что мы с самого утра перешли к нему в дом. И Ты только подумай: он велел позвать меня к себе, чтобы поздравить меня и Сергея… после чего поцеловал всех нас, одного за другим. У него был чистый голос и совершенно ясный рассудок, но мы уже видели смерть в его глазах. Его дети и Минни встали вокруг него на колени, также Аликc, которая пыталась всех утешить, словно маленький ангел.
Некоторые из нас находились в соседней комнате, дверь была открыта, и нам была видна его голова. Он сидел в кресле, так как лежать в кровати из-за слабого сердца и водянки было для него мучительно. «Теперь, — молвил он, — помолитесь за меня…» — Позвали его духовника, а мы все встали на колени. Затем он попросил причастия, после чего послали за особо почитаемым в стране Иоанном Кронштадтским. Двери закрыли, но дети мне потом рассказывали, что когда он почувствовал у себя на голове руку священника, то сказал: «Как хорошо» (…) Его соборовали, после чего Саша [царь Александр] сказал, мол, пусть священник пойдет и успокоится, а потом вернется, что тот и сделал. Затем они еще говорили между собой и с другими…
Внезапно врачи нам сказали, что пульс участился, а через несколько минут стал слабым. Двери распахнули, и мы все опустились на колени, успев еще услышать его спокойное последнее дыхание. Без борьбы — с миром покинула землю эта душа…»[72]
Младшая сестра Николая, Ольга, осталась с братьями и сестрами в комнате, когда для других — в том числе Эллы и Аликc — были закрыты двери, и она описывает сцену:
«Когда его голова упала на плечо моей матери, все оцепенели. Она подержала ее еще какое-то время в руках. Никто не плакал. Затем мы поднялись как можно тише, подошли к смертному одру и поцеловали отца в лоб и руку. Потом поцеловали мать. Каждый из нас затем повернулся к Ники и впервые поцеловал его руку…»
На мгновение жизнь во дворце замерла. Вмиг прекратилось движение экипажей. Однако затем эмоции вдруг выплеснулись наружу, и в слезах видели не только домочадцев, но и придворных.