Попутно Александра сообщает Эрнсту Людвигу о своих буднях после начала войны:
«С начала войны обе взрослые девочки и я после окончания курсов работаем медсестрами, перевязываем раненых и подаем инструменты во время операций и ампутаций. Шесть недель я была весьма больна и не ходила на работу (лежала с сердечными болями в постели) — все забываешь, когда заботишься об этих героях и их страшных ранах (…)
Это как в кошмарном сне, слава Богу, Папе не довелось дожить до того, как все теперь встали друг против друга. Да, у этих храбрых солдат можно ежедневно учиться тому, как никогда не жаловаться, стоически переносить свои страдания; на днях мне так стало жалко одного, он, должно быть, терпел такую большую боль и лишь приговаривал: «Ничего, Христос терпел и нам велел…» Такие слова и эта глубокая вера меня сильно тронули. Еще я получаю такие славные письма от солдат различных полков с фронта, они благодарят за вещи и находят такие красивые слова, такие обнадеживающие (…) Да, наши чувства никогда не изменятся из-за всего этого, я по-прежнему молюсь за Вас (…) Сердце обливается кровью от такого большого горя, и, определенно, лучшие на фронте (…) Слава богу, Твои славные воины по другую сторону [не на фронте против России] — да они никогда и не были бы такими жестокими, как п[руссаки]. Сердцем и душой я с Тобой и Твоей милой семьей…»
Царь не реагирует, — во всяком случае, в ответной телеграмме — ни единым словом на упоминавшиеся Александрой письма от Маши и Эрни. Все же на этом дело не кончается.
Осенью того же 1915 года княгиня едет в Дармштадт по приглашению великого герцога, который добился для нее свободного проезда. Там она получает письмо для царя, его министра иностранных дел и царицы, а также паспорт, по которому может проехать в Петроград через Берлин, Копенгаген и Стокгольм.
Письмо царю содержит совет согласиться на мирные переговоры и заверения кайзера Вильгельма в том, что Россия получит выгодные условия, и еще намек на то, что Англия уже предоставила на рассмотрение в берлинскую имперскую канцелярию сепаратное мирное предложение. В конце письма утверждение, что примирение России с Германией необходимо для сохранения династий в Европе.
К письму прилагаются проект договора для министра иностранных дел и личное послание для царицы. В нем великий герцог клянется в верности семейным узам и заключает: «Я знаю, как Ты сильно обрусела; тем не менее я все же не могу поверить, что Германия вычеркнута из Твоего немецкого сердца…»
Когда княгиня Васильчикова передает письма для царя и царицы с посланием министру иностранных дел Сазонову, тот высказывает возмущение тем, что она вообще взяла на себя подобное поручение. В тот же вечер министр идет на доклад к царю. Тот — по свидетельству очевидца — хлопнул обоими письмами о письменный стол и раздраженно спросил о записке для министра. На ее содержание он реагировал с досадой: «Позор делать мне такие предложения! Как мог этот помешанный интриган осмелиться передать мне нечто подобное! Все это не что иное, как паутина лжи и неискренности! Англия, видите ли, намеревается предать Россию! Что за чушь! Что будем делать с Васильчико-вой? Каковы ее планы?»
«Вернуться в Земмеринг, где она должна внести залог за уход из-под домашнего ареста…»[96] — объясняет Сазонов.
«Неужели она действительно думает, что я позволю ей вернуться в Австрию? Она больше не покинет Россию. Я сошлю ее в ее имение или запру в монастырь. Завтра же уточню это с министром внутренних дел».
В глазах царицы все это хитрость кайзера Вильгельма; приписываемое Англии нарушение верности союзу особенно рассердило Николая, — в любом случае, он ничему из этого не поверил.
Но из-за этих писем и пренебрежения княгиней элементарных норм конфиденциальности, царь чувствует себя в высшей степени скомпрометированным.
Васильчикова оказывается под домашним арестом в своем имении в Черниговской губернии.
Скандал же на рубеже 1916 года становится в Петрограде темой для разговоров, не особенно благоприятных для репутации царицы. И в Берлине газеты сообщают об «отправке княгини Марии Васильчико-вой великим герцогом Эрнстом Людвигом Гессенским в Петроград» и о том, что она проездом в Берлине встречалась с ведущими членами правительства, в том числе и со статс-секретарем Яговым.
Более того, княгиня не мирится со своим положением и ходатайствует о возвращении в Германию.
Из возникшей по этому поводу переписки между Россией, Берлином и Дармштадтом следует, что великий герцог действовал по инициативе Берлина и что, весьма вероятно, за ним, — как, в отличие от Александры, предполагал царь, стоял Вильгельм. Однако эту миссию Эрнст Людвиг взял на себя лично, и теперь был скомпрометирован. Из Берлина ему порекомендовали придерживаться версии, что посредница хотела отправиться в Петроград на похороны, и великий герцог помог ей оформить необходимые документы и получить разрешение Австрии только на эту поездку. «У Австрии хватит такта не вникать в подробности этого дела, — пишется в послании Эрнсту Людвигу из Берлина, — а если австрийское правительство пожелает что-либо узнать, то отсюда [из Берлина] ответят, что нам известно лишь то, что Маша в Дармштадте. В этом случае, возможно, было бы уместно, чтобы Ты написал австрийскому императору…»
Не говоря уже о том, что дело это было неприятно Александре уже тем, что ей приписывали тайные переговоры с братом в Германии, на этой почве позднее возникает слух, будто бы великий герцог Эрнст Людвиг лично приезжал — и тоже для тайных переговоров — к своей сестре в Россию — естественно, инкогнито. Однако это противоречит не только его стилю, но и реальному положению вещей.
Поворот: «глупость или измена?»
1916 год становится поворотным пунктом для русской истории, ее династии и, следовательно, для Александры.
Перед лицом теперь уже далеко не единодушной позиции по отношению к войне, причем не только среди населения, но и в правительстве и парламенте, царь заполняет министерские кресла в первую очередь теми, кто будет ее продолжать. Распутин всегда знает нужный момент, когда предложить царице кандидатов, удовлетворяющих этому условию, а также готовых сознательно сдерживать влияние Думы. Да и царь вовсе не намерен расширять в этот момент полномочия Думы, так как опасается радикальных перемен в системе правления во время войны. Это на руку Распутину, ибо в Думе заседают его самые решительные и шумные противники. Так что на пути роста влияния Распутина ничего не стоит, и он стремится к его вершинам.
Александра еще более изолирована, чем прежде. Энергично защищая Распутина от любой критики, от кого бы та ни исходила, тревожась о том, чтобы не утратить «святого человека и божьего советчика» и «спасителя наследника», — как она по-прежнему думает, — царица сделала своими врагами не только членов правительства, но и почти всех ближайших родственников царя. Круг ее общения, — не считая лиц, которым предоставляется аудиенция, и наушников, — ограничен подругами: Лили Ден и прежде всего Анной Вырубовой. Вырубова находится при ней ежедневно, часто докучая Александре, она действует в качестве посредницы между царицей и Распутиным. Когда Александра хочет лично увидеться с ним, то, во избежание слухов ввиду отсутствия царя, встречи происходят в доме Вырубовой. Женщина эта становится ей ближе собственных дочерей, о которых царица пишет мужу:
«…при всей их любви ко мне у детей все же совершенно другие мысли, и они очень редко разделяют мой взгляд на вещи; когда я им рассказываю, как воспитывалась и как надлежит вести себя, они не могут этого понять; Ольга все чаще нелюбезна, стоит мне ей что-либо сказать, даже если в итоге и слушается; когда же я строга, они всегда насмехаются…»
Алексей в основном находится с царем в Генштабе; к этому решению пришли оба родителя, чтобы — как они открыто объясняют учителю Жильяру — дать ему возможность повзрослеть и приобщиться к обязанностям царя, «чтобы он познакомился с ними раньше, чем его отец, и таким образом избавился от застенчивости и развил в себе больше самоуверенности, чем тот…»
Против родственников царя, критически настроенных к ней, царица выступает открыто. Иногда в ее письмах Николаю встречаются призывы послать того или иного великого князя на фронт. Зато со своей свекровью она ведет себя осмотрительно, так как бессильна против уважения царя к своей матери. Николай не только лично привязан к Марии Федоровне, но все еще обращается к ней за советом. Когда царь передает, что в очередной раз услышала царица-мать о Распутине от министров, Александра комментирует: «…к сожалению, даже Мама относится с доверием ко всем этим сплетням и слухам. Ты должен ее разубедить…»
Александра осознает свою изоляцию. В начале 1916 года она пишет в записной книжке: «У меня больше врагов, чем когда-либо…» Однако нисколько не сомневается в правильности своего пути и уверенно следует по нему, чтобы — как она считает — сохранить для сына корону в неприкосновенности.
В начале года царь посещает Думу — чрезвычайное событие — и призывает ее к объединенным усилиям перед лицом тяжелого военного положения. Его инициативы по созданию необходимых условий для материально-технического обеспечения и снабжения фронта, начатые в предыдущем году, оказываются успешными. Сюда следует прибавить уже упоминавшуюся широко разветвленную организацию на базе комитетов при земствах, занимающуюся удовлетворением военных нужд. И, наконец, боевой дух поднимает личный контакт царя со своей армией на различных участках фронта.
Таким образом ситуация многообещающая. На фронте и в столице заметно облегчение; критика правительства становится тише, а вместе с ней пропаганда депутатов парламента левоэкстремистского крыла, более или менее четко провозгласивших своей целью свержение царя и заключение мира. Они связаны с агентами германского министерства иностранных дел и получают оттуда деньги. 26 января 1916 г. германский посланник в Копенгагене Брокдорфф-Ранцау, которому агенты предоставляют информацию о положении в Петрограде (в том числе и протоколы заседаний Думы), докладывает своему начальству в Берлин, что, хотя «решение [революционной] организации приступить к действиям остается неизменным», однако ввиду «принятых царем мер и улучшения положения революционные настроения ослабли и от немедленного выступления необходимо воздержаться; сумма в один миллион рублей уже поступила в Петроград и передана по назначению…»