Из Соединённых Штатов есть возможность наладить сношения с Архангельском. Но для этого необходимо: 1) верные адреса в Архангельске; 2) полномочие от ЦК на имя хотя бы товарища Семкова.
Соответствующие сообщения и распоряжения вы можете прислать мне. Теперь я опять надолго основываюсь в Христиании и, надеюсь, наши сношения будут регулярны.
У редактора Виднеса нашла 30 крон, которые я оставила у него. Уезжая, Александр почему-то не взял их. Что с ними делать?
Пишите лучше не на «Turist-hotel», а на «Socialdemocraten», так как я, вероятно, устроюсь на жительство в самой Христиании. Имели ли вести от Александра? Вообще, что делается на свете? Помните, ведь в Америке — всё равно что на Луне.
Надеюсь, дорогая Надежда Константиновна, что Ваше здоровье не слишком Вам докучает и что пребывание в горах принесло свою пользу?
Жду скорого ответа.
А пока шлю самые тёплые и сердечные пожелания и приветы,
Ваша А. К.»
ИЗ ПИСЬМА В. И. ЛЕНИНА -А. М. КОЛЛОНТАЙ ИЗ ЦЮРИХА В ХРИСТИАНИЮ
«17 февраля 1917 года
Дорогая А. М.! Сегодня получили Ваше письмо и очень были рады ему. Мы долго не знали, что Вы в Америке, и не имели от Вас писем, кроме одного с известием об отъезде вашем из Америки.
Я написал Вам числа 7—8 января (день отсылки письма из Стокгольма — прямо отсюда в Америку всё перехватывают французы!), но Вас это письмо (со статьёй для «Нового мира») явно уже не застало в Нью-Йорке.
Этакая свинья этот Троцкий — левые фразы и блок с правыми против циммервальдских левых!! Надо бы его разоблачить Вам хотя бы кратким письмом в «Социал-демократ».
Циммервальдская правая, по-моему, идейно похоронила Циммервальд: Bourderon + Merrheit в Париже голосовали за пацифизм, Каутский тоже 7 января 1917-го в Берлине, Ту рати (17 декабря 1916-го!) и вся итальянская партия тоже. Это смерть Циммервальда!! На словах осудили социал-пацифизм (см. кинтальскую резолюцию), а на деле повернули к нему!!
Завтра (18 февраля) съезд шведской партии. Вероятно, раскол? Кажись, у молодых разброд и путаница дьявольские. Знаете ли вы по-шеедски? Можете ли наладить сотрудничество (моё и других левых) в газете шведских молодых?
Отвечайте, пожалуйста, хоть кратко, но быстро, аккуратно, ибо нам страшно важно наладить хорошую переписку с Вами. Лучшие приветы!
Ваш Ленин».
После вынужденного безделья в Патерсоне с каким наслаждением окунулась она в работу. Сразу же засела за брошюру «Кому нужен царь и можно ли без него обойтись?». Задание было нелёгким: надо было простым языком, понятным для народа, разъяснить необходимость свержения монархии. Получилось вроде неплохо. Двадцать страниц написала за два дня. Удовлетворённая сделанным, поехала в Христианию, в редакцию «Socialdemocraten», надо было выполнять ленинские поручения. На обратном пути торопилась на электричку и не успела купить вечернюю газету.
В вагоне сосед развернул «Афтенпостен». На первой странице аршинными буквами было написано: РЕВОЛЮЦИЯ В РОССИИ. Сердце задрожало. Сразу почему-то поверилось: это не газетный блеф, это серьёзно.
— Когда прочтёте, можно будет у вас одолжить? — обратилась она к соседу. — Понимаете, я русская и, естественно, заинтересована событиями.
— Пожалуйста, только всё это, вероятно, не более как газетная сенсация. Завтра, наверное, будет опровержение.
Дрожащими руками Александра взяла газету, но строчки прыгали и расплывались перед залитыми влагой глазами.
Она отложила газету и взглянула в окно. Поезд, мерно постукивая колёсами, плавно поднимался в гору. Чтобы скрыть свои слёзы, Александра сделала вид, что разглядывает пейзаж за стеклом. Но вместо едва различимых в мартовских сумерках елей она почему-то увидела освещённые ярким южным солнцем скалистые вершины балканских гор и шестилетнюю Шуриньку, которую переносил на плечах через бурлящий поток генерал Тотлебен.
Александра закрыла глаза. Всё тело было наполнено музыкой. Смутно-неясные грёзы-желания обволакивали её. Она поняла, что с этого момента наступает другая жизнь, в которой будут новые встречи, радости, разочарования, взлёты и падения... И смерть... «Tot-Leben, Tot-Leben, Tot-Leben...» — шептала она в такт покачивающемуся вагону.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Столетья царями теснимы,
Прозрели в предвешние дни:
Во имя России любимой
Царь свергнут, — и вот мы одни!
Из России каждый день поступали сообщения — одно невероятнее другого. Николай отрёкся от престола в пользу своего брата Михаила, который потом от трона отказался. Сформировано Временное правительство во главе с Львовым, Милюковым и Гучковым. Образован и работает Совет рабочих и солдатских депутатов. Из Петрограда Шляпников прислал телеграмму: «Дана амнистия всем политическим эмигрантам».
Сердце билось от радостного волнения. Душа ликовала и горела, как праздничное пламя. Скорее в Россию!
Однако вскоре пришла другая телеграмма, от Ленина из Цюриха с указанием дождаться его письма Русскому бюро ЦК. Значит, надо отложить отъезд на пять-шесть дней.
4 марта Ленин телеграфировал: «Наша тактика: полное недоверие, никакой поддержки новому правительству; Керенского особенно подозреваем; вооружение пролетариата — единственная гарантия. Никакого сближения с другими партиями. Телеграфируйте это в Петроград».
5 числа из Стокгольма приехал Ганецкий, из Берлина — Парвус. Обсуждали, как лучше организовать приезд Ленина, кому ехать, кому временно остаться для связи между Швейцарией и Россией. Всем не терпелось на праздник революции. Всё же решили, что Ганецкий останется для связи в Стокгольме.
В ожидании писем от Ленина она жила в каком-то хмеле радости и волнения. Всё ещё не верилось, что путь в Россию открыт.
Наконец 22 марта были получены ленинские директивы, вошедшие в историю как «Письма из далека». Александра тотчас же послала телеграмму в Цюрих: «Две статьи и письмо получила. Восхищена Вашими идеями. Коллонтай».
Спрятав на себе несколько бумажных листков с ленинскими письмами, Александра с волнением двинулась в путь. Надо было добраться до Хаппаранды на севере Швеции, единственного открытого шведско-финского пограничного пункта. (Разрешения на транзитный проезд через Швецию добился для неё лидер шведских социал-демократов Брантинг).
До Хаппаранды поезд шёл целые сутки. Всё это время она не сомкнула глаз. То, ради чего она в молодости ушла от мужа, ради чего носилась по свету, — неужели это уже наступило?
У неё было чувство, будто она едет навстречу сбывшимся грёзам.
Когда в Хаппаранде Александру усадили в низкие финские саночки с лошадью рыжей масти, она почувствовала себя дома. На таких же саночках, с такими же лошадками приезжали финские крестьяне в Питер на масленицу, и самое большое удовольствие детей было покататься на этих «вейках».
Звеня бубенчиками, резвые лошадёнки перевезли Александру через замерзшую бухту к русскому пограничному городку Торнео.
Ехать было приятно и всё-таки чуть неспокойно. Чем-то и как встретит её «новая Россия»?
У закрытых ворот заставы появился солдат-часовой.
— Паспорт есть?
— Я политическая эмигрантка Александра Коллонтай.
— Так о вас уже телеграмма имеется.
— Телеграмма?
— Ну да, чтобы беспрепятственно вас пропустить.
— От кого?
— От Исполнительного комитета... Это мы вам свободу-то завоевали. Без неё бы вы ещё долго по чужим местам мыкались, — с гордостью добавил солдат.
Сколько добродушия было при этом в его беззаветных русских глазах!
В здании таможни к Александре подошёл офицер без погон, с красным бантом на груди.
— Коллонтай, Александра Михайловна? — спросил он, целуя ей руку. — Как же, как же. Есть распоряжение пропустить вас беспрепятственно. У вас есть документы, письма, бумаги? Будьте любезны, сложите это всё в багаж. Комиссар на Финляндском вокзале выдаст их вам...
Поезд медленно плёлся среди снежных лесов и перелесков. Но на станциях было людно; и на первом плане выделялись солдаты, солдаты революции, герои дня, с красными бантами, с горделиво улыбающимися лицами. И будто все чего-то ждали.
Как тут не выскочить на платформу и не поддаться соблазну произнести речь! На каждой станции происходили митинги, а вслед удаляющемуся поезду неслось многоголосое «ура» в честь революции и её героев.
Россия, новая Россия — она есть, это не грёза, не фантазия. Она осязаема. Сколько в ней перемен! Сколько великого, свершённого под напором воли народной!
От счастья кружилась голова.
В Белоострове в вагон вбежали Щепкина-Куперник с мужем и Шляпников.
— Шурочка!.. Танечка!.. Неужели это не сон! — восклицали женщины, обнимая друг друга и не скрывая своих слёз.
Сдержанно, по-товарищески, обнялась Александра со Шляпниковым.
— Ну как ты? — тепло спросил он.
— Что я? У вас все новости, ты рассказывай.
— Александр Гаврилович у нас теперь важное официальное лицо — член Исполнительного комитета Совета депутатов рабочих и солдат, — с иронией, но не без почтения произнёс муж Щепкиной-Куперник — Полынов, импозантный петербургский адвокат.
— В чём функции Совета? Как вы делите власть с Временным правительством? — сразу перешла на деловой тон Александра.
— Да в том-то и дело, —начал было Шляпников, но его перебил Полынов.
— Александра Михайловна, ну нельзя же так сразу погружаться в политику, вы же ещё не успели приехать.
В это время всех пассажиров, приехавших из-за границы, попросили пройти в таможенное отделение. Начался второй досмотр.
Здесь уже не было такого порядка и предупредительности, как в Торнео.
— Согласно последнему распоряжению министерства внутренних дел, провоз в Российскую Республику медикаментов и косметических товаров запрещён, — сухо предупредил Александру чиновник.