Не обращая внимания на реплику, Гуров заправил в пишущую машинку бланк протокола, плавным движением подвинул микрофон, включил запись.
— Ваша фамилия, имя, отчество, год и место рождения?
— А что, вы не знаете, кто я есть?!
— Знаю, но существуют формальности, которые нам с вами, хотим мы этого или нет, придется выполнить.
Корнилов для вида слегка погримасничал, но в конце концов подчинился.
— Подпишите, пожалуйста, здесь, что предупреждены об ответственности за дачу ложных показаний. — Разгладив слегка свернувшийся лист, Борис Платонович показал нужное место.
— Только этого мне не хватало! Ничего подписывать не буду. Судите, если можете! — Петя демонстративно принялся ковырять спичкой в зубах.
— За отказ от свидетельских показаний я действительно могу передать ваше дело в суд, — холодно разъяснил Гуров. — Надеюсь, вам, как и мне, ни к чему подобная канитель?
— Мое дело?! — взвился Корнилов. — Это оскорбление! Нет у вас на меня никакого дела!
— Вы совершенно правы, Петр Васильевич, нет… Но оно появится, если вы и далее станете отказываться от выполнения своих обязанностей. Мы в прокуратуре приучены чтить букву закона.
— Я никому ничем не обязан.
— Ошибаетесь. У каждого из нас есть равные обязанности перед обществом.
— И права тоже!
— Совершенно верно, и права. Обвиняемому, например, закон дозволяет уклониться от дачи показаний, свидетелю — нет… Надеюсь, вы не сделаете из этого неверный вывод, что положение обвиняемого предпочтительнее?
— Что вы все плетете свои юридические кренделя? — Петя без спросу выхватил сигарету, раскурил, закашлялся и затушил в пепельнице. — Ведь вы даже не удосужились объяснить мне причину вызова! Сразу какие-то требования, угрозы… Чего вы добиваетесь?
— Как? — удивленно заморгал Гуров, медленно снимая очки. — Неужели я допустил подобную промашку? Вы вправе жаловаться, Петр Васильевич, честное слово, вправе… Это не оправдание, но я просто-напросто забыл. Впрочем, я был уверен, что вы знаете…
— Ничего я не знаю и знать не желаю. Оставьте меня в покое раз и навсегда. Это единственное, чего я хочу!
— Вы хорошо знаете Георгия Мартыновича Солитова? — успокоительно кивая, осведомился Гуров.
— Ну, знаю, и что с того? — не проявляя признаков волнения, поморщился Петя. — От меня вам чего надо?
— Правдивых показаний, не более, — отрезал, замкнувшись, Борис Платонович. — Ставлю вас в известность, что профессор Солитов при невыясненных обстоятельствах пропал без вести, и вы были последним, или одним из последних, с кем он общался в тот день.
— Быть того не может, — отмахнулся с явным облегчением Петя Корнилов. — Мы не виделись с ним месяцев пять-шесть.
— Можно занести ваш ответ в протокол?
— Хоть в газете пропечатайте.
— Подписывать будете? — Гуров услужливо пододвинул ручку.
— Вот напасть на мою бедную голову! Ну, давайте, давайте, раз вам так хочется. — Петя поставил размашистую закорючку. — Мне ведь правды бояться нечего. Я перед законом чист.
— Вот и ладненько… Надеюсь, далее у нас с вами все пойдет как по маслу? Значит, когда вы видели его последний раз?
— Весной вроде…
— Поточнее нельзя? В марте? В апреле?
— В апреле, кажется. Лужи уже подсыхали.
— У вас во дворе?
— У меня, у него — какая разница?
— Разницы никакой, — согласился Борис Платонович, неторопливо возвращая назад листки перекидного календаря. — Но для освежения памяти мы с вами попробуем возвратиться в недавнее прошлое. «Машину времени», конечно, помните?
— Ваш эксперимент скорее напоминает «Между двух миров» Финея. Воссоздание обстановки.
— Не читал, к сожалению, но насчет воссоздания вы попали в самую точку… Значит, лужи уже подсыхали, мальчишки гоняли мяч, о девочки прыгали через веревочку… Или, может, чертили на асфальте классы?
— Ну-ну, — покровительственно усмехнулся Корнилов. — Поглядим, что у вас получится.
— Без вашей помощи у меня ничего не получится, Петр Васильевич… Вы когда были у Солитова? Вечером? Днем?
— Ближе к вечеру.
— На даче?
— Зачем на даче? В Москве.
— И по какому, позвольте полюбопытствовать, поводу?
— Одна, но пламенная страсть, гражданин следователь. Книги.
— Надо полагать, привезли какую-нибудь редкость?
— Ничего я ему не привозил. И вообще за кого вы меня принимаете? Книги — мое хобби. Я коллекционер, а не торговец. Иногда, конечно, продаю кое-что, но больше меняюсь со знакомыми библиофилами. Имею право?
— Экий вы, голубчик, чувствительный. — Гуров неторопливо снял очки и, подышав на стекла, протер их кусочком замши. — У меня и в мыслях не было покушаться на ваши права. Обменивайтесь себе на здоровье. Речь ведь идет лишь о воссоздании обстановки. О чем вы беседовали с профессором, не припомните?
— Допустим, об Альбрехте Дюрере. Вас это устраивает? О факсимильном альбоме.
— Вполне… А от Солитова куда направились?
— Думаете, я помню? — Петя негодующе пожал плечами. — Надо полагать, прошелся по ближайшим букинистическим и вернулся домой… А может, в кафе поужинал. Это в детстве один день на другой непохожим казался. Нынче время летит, мешая события и лица. Все, как в мясорубку, проваливается.
— Своеобразное сравнение, Петр Васильевич, ничего не скажешь… Однако предположим, что в тот вечер вы вернулись домой, даже после ужина в ресторане… Что по телевизору показывали, не обратили внимания?
— Я уже забыл, когда врубал ящик. Каждый день одно и то же.
— Позвольте мне вмешаться в вашу беседу. — Люсин слегка привстал с дивана. — Если я не ошибаюсь, профессор Солитов переехал на дачу в последних числах марта, двадцать седьмого, коли быть абсолютно точным. Как вы полагаете, Петр Васильевич, почему он оказался в тот день в Москве?
— А я знаю? Он же в институте работает, на кафедре. Мало ли какие могли быть дела… Вспомнил! — Петя торжествующе рассмеялся. — У них на другой день субботник намечался! Так что Георгий Мартынович загодя прибыли.
— Вот мы и установили с вами точную дату. — Борис Платонович вернул календарь на прежнее место. — У них, как вы изволили выразиться, намечался субботник. Больше вы с ним не виделись?
— Нет.
— И не звонили?
— И не звонил.
— Боюсь, что на сей раз память вас основательно подвела. Мы располагаем сведениями, что вы все-таки говорили с ним по телефону после той встречи. По крайней мере один такой разговор имел место шестнадцатого августа.
— Интересное кино! — Петя закинул ногу на ногу, обнажив спущенный носок, к которому пристали какие-то колючие семена. — У них, видите ли, сведения есть, а я вот почему-то не помню. Поглядим, что вы мне шьете…
— Были за городом недавно, Петр Васильевич? — благодушно поинтересовался Люсин.
— Так-так… Похоже, я нахожусь под колпаком. Мои телефонные разговоры подслушивают, за мной следят и все такое прочее. На каком, хотелось бы знать, основании?
— У вас мания преследования, Корнилов! — Люсин порывисто поднялся и, пройдя к окну, слегка прислонился к широкому подоконнику. — Кому вы нужны? Просто я совершенно случайно обратил внимание на облепившие вас колючки… Однако должен предупредить, что вам действительно грозят серьезные неприятности, если вы не перестанете валять дурака. Имейте в виду, что профессор Солитов пропал без вести сразу же после вашего звонка. Это немаловажное обстоятельство. Вам придется напрячь свои мозговые извилины и сообщить нам, где вы были в тот день и что делали, минута за минутой… Надеюсь, с августом дело пойдет легче, чем с более отдаленным апрелем… Извините, пожалуйста, Борис Платонович.
— О чем вы говорите, Владимир Константинович! — улыбнулся Гуров. — Вполне существенное замечание… Так как насчет шестнадцатого августа, Петр Васильевич?
— А как насчет тридцать первого июня, инспектор? — Петя хмуро покосился на Люсина. — Вы, например, можете вспомнить, как провели этот день?
— Похоже, вы не вняли добрым советам, Корнилов. Кстати, для вашего сведения, в июне всего тридцать дней.
— Ну и бог с ним, мне без разницы. Меня в создавшейся ситуации интересует совсем другое: как обстоят нынче дела с социалистической законностью? С презумпцией невинности?
— Не путайте невиновность с невинностью, Корнилов. Это смешно. — Люсин, словно бы потеряв всякий интерес к разговору, отвернулся к окну.
— Действительно, Петр Васильевич, по части юриспруденции у вас в голове полнейший хаос, — как бы вскользь заметил Борис Платонович. — Ваша ссылка на нарушение социалистической законности абсолютно беспочвенна. В чем вы усматриваете такое нарушение?
— Когда тебя обвиняют неведомо в чем, когда шьют дело…
— Стоп-стоп! — Гуров предупредительно постучал по столу. — Не увлекайтесь. Вы находитесь здесь лишь в качестве свидетеля, о чем были своевременно предупреждены и дали соответствующую подлиску. Насчет обвинений не было сказано ни слова.
— Пока, — уточнил Люсин, вглядываясь в беспросветное небо над крышами. — Хотелось бы напомнить, что профессор Солитов имел при себе крупную сумму денег.
— И что с того? — Корнилов вскочил, резко отбросив стул. — Я его ограбил? Убил? Вы это хотите доказать? Это?!
— Сядьте, — не оборачиваясь, бросил Владимир Константинович. — И постарайтесь усвоить, что подобными заявлениями вы сами свидетельствуете против себя. Да простит меня Борис Платонович, но я питаю на ваш счет серьезные сомнения, Корнилов.
— Да-да, — подхватил Гуров. — Ваши реакции не всегда, как бы это поточнее сказать, адекватны.
— Это с одной стороны. — Люсин словно бы отстаивал свою, несколько отличную от Бориса Платоновича, точку зрения. — А с другой, думается, будет правильнее, если мы скажем свидетелю, что знаем, ради чего он пригласил в тот день, шестнадцатого августа, профессора Солитова.
— Интересно, — выдавил из себя Корнилов, пряча слегка задрожавшие руки.
— Я думаю, Владимир Константинович, что будет лучше, если Петр Васильевич расскажет сам, — вкрадчиво заметил Гуров.