— Будто я вас не знаю! Слава богу, вот уже… Сколько лет мы с вами знакомы? Десять?
— Пятнадцать, Аркадий Васильевич.
— Вот видите! А вы все не меняетесь. Вынь да положь! Судьба ваша зависит от этих минут? Жизнь?
— Иногда и зависит. Не моя, конечно, чужая.
— Но ведь так у всех здесь. Не у вас одного.
— Судите сами: бесследно пропал человек, кстати, ваш коллега-химик. На его даче до или после произошел взрыв. И хотя «после этого» не означает «вследствие этого», какая-то связь между этими событиями, несомненно, есть… Кстати, вам не встречалось имя Георгия Мартыновича Солитова? Может, в научных трудах?
— Э, друг мой, нынешняя химия, что твой океан! Я и по специальности-то далеко не все читать успеваю. Полистаю иногда реферативный журнал, и будет с меня, пенсионера… Значит, взрыв, говоришь. Что же, вполне реальная штука. Смесь паров эфира и спирта — это не шутка.
— Как эфира? — Люсин не сдержал удивленного восклицания. — Разве не спиртобензол?
— Кто сказал подобную ересь?
— Крелин… Правда, предварительно.
— Тоже мне эксперт! Химик! Трассология, баллистика, извини меня, кровь — это его дело, тут он кумекает.
— Не суть важно, пусть будет эфир. А маслянистые пятна тогда откуда?
— Смолы и прочие экстрактивные вещества. Жутко трудная смесь. Нам в ней не разобраться. В пору специальное НИИ создавать. Да и спирт не простой оказался. Я бы даже рискнул сказать — особенный. Нечто вроде коньячного.
— Шутить изволите.
— Нет, я серьезно. Твой профессор самогоноварением не увлекался?
— Только этого мне не хватало… Силу взрыва рассчитать сможете? В самом первом приближении?
— Элементарно.
— Большего мне пока и не надо. А на смолы не обращайте внимания — не до научных открытий…
— Спасибо, Люсин, снял камень с души. У меня от этих смол головокружение. Все хроматографические колонки загружены.
— Извините. Это мы по безграмотности задание неправильно сформулировали. Главное — взрыв… Мы еще вам корешок какой-то сдавали. Если не очень сложно…
— Попробуем, чем черт не шутит.
— Возможно, мы узнаем тогда, какой гомункул вызревал в реторте, — пошутил Люсин.
Визит в лабораторию, несмотря на полное отсутствие каких бы то ни было конкретных результатов, все же принес известную разрядку. Люсин был рад и тому, что хоть немного успокоился, переключился. На своем столе он нашел должным порядком оформленное заключение дактилоскописта. Обнаруженные на стеклянных предметах отпечатки принадлежали одному и тому же лицу, которое в картотеке не значилось.
Скорее всего, сам Солитов — напрашивался единственно приемлемый вывод.
Глава пятаяМАЗЬ ВЕДЬМ
По пути в управление Люсин ухитрился забежать в сберкассу, где сделал широкий жест, оплатив телефон на полгода вперед. Этот в значительной мере символический акт — прочие квартирные платежи были заморожены до получки — помог ему окончательно сбросить унизительное бремя забот, которые почему-то считаются мелкими. Окрыленный удачей, он позвонил в МХТИ и сразу попал на ученого секретаря кафедры — Наталью Андриановну Гротто. Если б кто знал, как нужна была ему эта неуловимая женщина! Одна из немногих, кого Солитов дарил безраздельным доверием. Не опуская трубки, Владимир Константинович соединился с гаражом. Через семь минут он уже был на Миусской, где за чугунной оградой сквера пламенели, предчувствуя близкую осень, роскошнейшие в старой Москве клены.
Институт жил отголосками приемной страды. В сумрачном вестибюле слонялись еще сохранявшие надежду абитуриенты, чьих имен не оказалось в списках, и как в воду опущенные родители. С какой завистью смотрели они на оживленно-озабоченных парней и девушек с набитыми консервными банками рюкзаками! Зачислены, распределены по группам и едут теперь на картошку — счастливцы! Настоящие баловни судьбы.
Люсин, чье обычно безотказное удостоверение оказалось малодейственным в сложившейся обстановке, был вынужден чуть ли не клясться, что он не к ректору и вообще не по приему.
Взлетев по широкой старинной лестнице на третий этаж, он быстро нашел дверь с табличкой «Кафедра биоорганической химии». На другой, привинченной чуть пониже, перечислялись научные титулы Г. М. Солитова. Отчужденно, как с надгробной плиты, блестели амальгамированные буквы.
Наталья Андриановна приняла Владимира Константиновича в кабинете шефа.
— Есть какие-нибудь известия? — Ее зеленоватые глаза тревожно расширились. — О Георгии Мартыновиче?
— К сожалению, ничего нового. — Люсин взглянул на темные резные шкафы и старые кожаные кресла. Пожалуй, ничто в этой сумрачной комнате, сберегавшей канцелярский стиль минувших эпох, не выдавало эксцентричных пристрастий владельца. И прежде всего корешки за стеклянными дверцами: пузатые справочники на русском, немецком и английском языках, химические журналы, учебники. Никакого золотого тиснения. Сплошь сиротский коленкор отчетов и диссертаций.
— У нас дважды было полное переоборудование. — Она по-своему истолковала его ищущий взгляд. — Но Георгий Мартынович попросил ничего не трогать… Садитесь сюда, тут вам будет удобнее.
— Я рад, что наконец смог увидеться с вами. — Люсин сначала присел на вытертый до блеска краешек, а потом осторожно продвинулся вглубь. — Вам передавали, что я звонил?
— Да, мне говорили… Я ведь ничего не знала. Только вчера вернулась в Москву, и на тебе… Кошмар какой-то! До сих пор в себя не приду. Как, по вашему мнению, есть хоть какая-нибудь надежда?
— Надежда на что, Наталья Андриановна? — спросил он с печальной прямотой.
— Найти Георгия Мартыновича, — затрудненно сглотнув, пролепетала она.
— Найти, — вздохнул Люсин, включив портативный магнитофон. — Ничего, если я запишу наш разговор? Ведь никогда не знаешь заранее, какая мелочь может неожиданно пригодиться…
— Пожалуйста, — с несколько нарочитой небрежностью разрешила Наталья Андриановна. — Есть хоть какие-нибудь шансы на то, что он… еще жив?
— Вы сами верите в это? Ведь сколько времени прошло…
— Вы правы, конечно. — Наталья Андриановна развела и тотчас вновь соединила кончики пальцев. — Но старики иногда уходят из дома. Вы понимаете? Мой покойный отец однажды пропадал целых два дня… Впрочем, что я болтаю? Простите.
— Разве у Георгия Мартыновича наблюдались сенильные[5] проявления? — Люсин заинтересованно подался вперед.
— Нет. — Она взволнованно поежилась. — Конечно же, нет.
— Вы уже знаете подробности? Я имею в виду взрыв и все прочее?
— Да, от коллег.
— Как бы вы прокомментировали подобное происшествие? Забывчивость? Рассеянность? Ведь он ушел, не отключив нагреватель. Значит, случилось нечто экстраординарное, его куда-то спешно вызвали или он сам вдруг о чем-то вспомнил…
— Забывчивость? — Она медленно покачала головой. — Только не в таком деле. Он же вообще не должен был ничего отключать.
— То есть как? — настороженно удивился Люсин.
— Экстракция, дистилляция, перегонка — все эти процессы он вел обычно беспрерывно, много дней. Собственно, лишь по этой причине работы выполнялись на дому, в каникулярное время.
В учебном институте, согласитесь, не так просто наладить, как у нас говорят, непрерывный цикл.
— У меня нет слов, Наталья Андриановна. Сами того не зная, вы ответили на один из главных моих вопросов.
— Нет, я знала, что вы об этом спросите, — возразила она. — Как же иначе?
— Знали? Но почему?
— Разве можно без помощи специалиста разобраться в том, чем занимался Георгий Мартынович и что в конце концов послужило причиной взрыва? Для меня никаких неясностей тут нет. Узнав подробности, я сразу же восстановила полную картину.
— Вы очень обяжете меня, если поделитесь своими соображениями.
— Это мой долг. Что вас в первую очередь интересует?
— Меня интересует все. И разговор у нас, если позволите, будет долгим. — Люсин доверчиво улыбнулся. — Начнем поэтому с главного. Вы сказали, что Солитов не должен был отключать нагреватель. Ведь так?
Она согласно закивала.
— И тем не менее он вышел из дома, оставив свои колбы благополучно кипеть?
— Не иначе рассчитывал скоро вернуться.
— Во всяком случае, до того, как выкипит водяная баня?
— Но почему-то не возвратился. — Гротто задумчиво сцепила пальцы.
— Это «почему-то» и есть главное, Наталья Андриановна. — Люсин припечатал ладонью кожаный валик. — А теперь расскажите про вашего шефа. Мне необходимо понять, что он за человек.
— Редкий, прекрасный, каких теперь не бывает. — Она медленно отвела потемневшие глаза.
— Продолжайте, пожалуйста, — тихо попросил Люсин.
— Я не умею так… Слишком много всего, разного… Это ведь жизнь, большой отрезок жизни. Всего и не перескажешь. Вы лучше спрашивайте.
— Пусть будет так. — Люсин сосредоточенно сдвинул брови. — Почему Георгий Мартынович, человек весьма пожилой и не очень здоровый, вел столь оригинальный образ жизни? Вместо того, чтобы отдыхать, вкушая сельские прелести, он работает. И как работает! Даже ест у себя в кабинете. Невзирая на отпуск, днем и ночью что-то варит, анализирует. Добро бы еще выращивал на грядках всякие сорняки — мало ли бывает увлечений? — но он кипятит какие-то корешки, разлагает, смешивает и все такое… Подвижник, которого заклинило на моноидее? Экстравагантный фанатик? Вдохновенный творец, нащупавший золотую жилу?..
— Трудно ответить определенно. — Сдерживая волнение, она никак не находила нужных слов. — Его образ не вмещается ни в одно из ваших определений. Все значительно проще, чем вам кажется, и вместе с тем намного сложнее. Георгий Мартынович действительно очень увлеченный человек, и ему удалось многое сделать в науке, но как бы это сказать?.. Он всегда стоял чуточку выше. Выше себя самого, своих увлечений и тем паче заслуг. Вы понимаете, что я имею в виду? Он воспринимал жизнь немножечко иронично. Вдохновение, творчество, о фанатизме я и не говорю — это не из его лексикона. Он стеснялся высокого штиля. К нему, пожалуй, больше подходит слово «любопытство». Он отличался удивительной, обаятельной любознательностью и плюс к тому редкой работоспособностью. Вообще в нем неуловимо сочетались самые противоположные качества: умудренная зрелость и детская наивность, неутомимость и резкие перепады настроения… Не знаю, поняли ли вы меня, но то, что в другом человеке могло показаться чуть ли не экстравагантным, было для него органичным, естественным.