— Скажу, если вы сочтете возможным заранее поставить меня в известность,
— Ясно, куда целите. И поделом мне, дубарю. Поторопился с Натальей, пережал. С кем не бывает?.. Тем более что знахарочку вашу я за три версты обхожу. Уговор помню… Вы из нее, кстати, ничего такого не выжали?
— Человек не виноград, Борис Платонович, — чувствуя, что вот-вот сорвется, процедил Люсин. — Я, извините, не приемлю такую терминологию… Но давайте лучше о деле, коль уж вы затронули. Я навел кое-какие справки. Аглая Степановна действительно ездила на свадьбу к своей крестнице Галине, оператору машинного доения. Молодой она привезла в подарок финские сапоги, а жениху — чайный сервиз, так сказать, на обзаведение. Что же касается ее лесных походов и ваших сомнений, вполне резонных, и насчет осеннего сбора, то тут у меня душа спокойна. Хотите знать почему?
— Интересно послушать.
— Аглая Степановна не скрыла от меня, что и с какой целью искала. Даже урожай свой продемонстрировала, хоть я в таких материях, мягко говоря, слабо ориентируюсь.
— Я тем более. И это наша общая беда.
— Но я все же проконсультировался со специалистами, даже литературу кое-какую полистал. Вот краткие заключения насчет собранного Аглаей Степановной растительного сырья. — Люсин раскрыл записную книжку. — Шерошница душистая, или ясменник пахучий — асперула одората. — Он со вкусом подчеркнул латинское звучание. — Собирают после цветения… Прошу обратить внимание: после. Применяется для общего улучшения обмена веществ, действует на печень и мочевой пузырь, хорошо зарекомендовала себя при лечении камней. Подходит?
— Пока согласуется.
— Пойдем дальше. Буквица лекарственная — бетоника оффициналис. Собирают ее весь период цветения, который продолжается с июня до сентября, влияет на работу печени. Наконец, третье — жеруха.
— Блатное, однако, названьице.
— Это уж как взглянуть, Борис Платонович. Это уж дело вкуса… Если не нравится, называйте по-латыни: настуритум. Цветет она с мая до конца сентября. Употребляется исключительно в свежем виде, поскольку при сушке теряются лечебные свойства. Особенно показана при нарушениях функции печени и желчнокаменной болезни… Вас устраивает? Диагноз, поди, не забыли?
— Выходит, почти кругло, — признал Гуров. — Если, конечно, исключить возможность заранее заготовленной легенды.
— Такого подарка нам с вами никто, Борис Платонович, не приготовил. Можете сомневаться сколько угодно, но, извините, про себя.
— Это я понимаю! — кисло улыбнулся Гуров. — И чту священный принцип презумпции невиновности во всей его… Не знаю чего… Вы, кстати, что кончали?
— Юридический факультет МГУ, заочно.
— Узнаю изысканную латынь. Школа! Альмаматер!
— Отчасти. А вообще-то я довольно сносно владею французским. С детства.
— Уж не голубых ли кровей?
— Увы, самых обыденных, хотя, не скрою, знавал титулованных особ, знавал.
— Это при каких же обстоятельствах?
— Досталось как-то одно непростое дело, но неохота рассказывать. Да и долго.
— Жаль, я бы с удовольствием послушал… Ничего, расскажете, когда, даст бог, разопьем бутылочку по случаю благополучного, если можно так выразиться, завершения. Ведь расскажете?
— Отчего же нет? — не слишком охотно пообещал Люсин.
— А насчет этой Марины я все-таки наведу справки. Не возражаете?
— Ваше полное право.
— Вы бы, конечно, не стали?
— Почему? Если бы возникло вдруг такое сомнение, не замедлил бы.
— Вдруг? Вдруг, дорогой мой Владимир Константинович, ничего не случается. На все есть своя невидимая причина… Ничего у меня, кроме благодарности, к этой девахе нет. Ни боже мой! Но резануло словечко, не скрою. Уж больно кстати припомнила!
— Кстати, если учесть последующие события. Едва ли она ожидала, что Вера Петровна скажет про дверь.
— Явно не ожидала. Даже вскинулась сперва, что тоже наводит на размышления.
— По-моему, нормальная реакция.
— Думаете?
— Почти не сомневаюсь. Но вы проверьте, Борис Платонович, для очистки совести. Чем черт не шутит.
— Эх, времени жалко! Ведь тут явный след обозначился! Я же так и знал, что все просто в подлунном мире. Сложности — не для наших клиентов. Они вьют круги, запутывают, но в основе всего — примитив. Да и чего ждать? Если ты способен убить человека из-за… словом, из-за бумажек, то грош тебе цена как мыслящей личности. Ты уже не гомо сапиенс и вообще никакой не гомо. Так, протоплазма с навозом… Чего делать-то будем?
— Первым делом пройду я этим путем, до станции. Как только погода позволит.
— А пока?
— Продолжу расшифровку. Мне эта кабалистика солитовская покоя не дает. По ночам снится вместе с дурманом и белладонной всяческой.
— Неужели вас все еще волнуют эти чудачества, чепуха, можно сказать, на постном масле? Уж теперь-то мы знаем что к чему!
— Знаем? Не слишком ли сильно сказано?.. Кстати, Борис Платонович, утром меня снова затребовали на ковер.
— Что, торопит любимое начальство? Так ведь и меня, грешного, теребят.
— К тому, что торопят, я привык. На то и щука в реке, чтоб карась не дремал. Не первый год служу и наловчился выслушивать понукания вполуха. Но одна фраза, скажу вам по чести, меня проняла.
— Что же это за фраза такая особенная? Уж не намекнули ли вам на понижение в должности? — Гуров сочувственно рассмеялся. — Не берите на сердце.
— Понижение мне не грозит, — непроизвольной улыбкой ответил Люсин, — как, впрочем, и повышение. Просто мне напомнили, Борис Платонович, что патенты Солитова принесли стране миллионы в валюте. Миллионы!
— Ну и что?
— А то, уважаемый коллега, что любая неясность в таком деле невольно наводит на размышления. Самого разнообразного свойства. Надеюсь, вы понимаете? Поэтому я и хочу досконально во всем разобраться.
— Но ведь только что…
— Да, вы правы, только что впервые обозначился след. Версия, примитивная и железная в своей однозначности версия вырисовывается почти без участия серого вещества. Но как раз это меня и настораживает.
— Почему, позвольте спросить? Разве речь идет не о весьма значительной сумме? Таксиста на прошлой неделе из четырнадцатого парка по голове стукнули за меньшее. У него, судя по счетчику, тридцать шесть рубликов было.
— Да знаю я, — устало отмахнулся Люсин. — И про то, как алкоголики из-за пятерки насмерть порезались, не в газете прочитал… И все же!
— Ну, не мне вам советовать, Владимир Константинович. Тем паче, что с собачкой не погуляешь: остыл след. Мозгами ворочать надо. Разгадывайте свои иероглифы, раз уж возникла такая нужда. Прошу пардону, если осложнил вам с Натальей Андриановной.
— Боюсь, что так. — Люсин озабоченно почесал макушку. — Пошлет она меня куда подальше и будет права.
— Она-то? Уж это точно. Она может… Хотите, я у нее официально прощения попрошу? На любые унижения пойду, чтоб только простила?
— Издеваетесь? — Люсин неодобрительно покосился на не в меру разговорившегося напарника. — Как-нибудь обойдемся без жертв.
— Обиделись никак?
— Напротив. Начинаю понимать, что с вами все-таки можно сосуществовать. Без последнего куска хлеба не оставите.
— Уж не идея ли наклюнулась какая?
— Может, и наклюнулась, только нипочем не скажу.
— Да знаю я ваши милицейские штучки! Хотите на спор?
— На пиво.
— Что так дешево?
— Проиграть боюсь.
— Ну, пиво так пиво, хоть я его и в рот не беру… А думаете вы, милейший, что надо вдарить по темному элементу. Проверить, короче говоря, местную клиентуру. Станете отпираться?
— Не стану, — Люсин задумчиво покачал головой. — Куда от вас денешься? Прямо рентген… Ориентировку мы, конечно, пошлем, хотя чует мое сердце, что пользы от нее будет, как от козла молока. Но на пиво вы заработали.
— Ой хитрите, майор! — Гуров проницательно прищурился. — Другое у вас сейчас на уме.
— Верно, другое. Жалею, что не завернули к Аглае Степановне. Придется позвонить. Хочу справиться, когда дождь кончится.
— А она знает?
— Уж будьте уверены!
Глава девятая. УЧЕНИК ТРУБАДУРА
Вечер за вечером косматая комета — вестница бед, вставала над перетекающим горячими струями горизонтом. Горная чаша догорала воспаленными сполохами отуманенного заката, и над долиной расплывался зеленоватый болезненный сумрак. Жгуче отсвечивали в дымной полумгле красные точки. Словно и впрямь хвостатая звезда, напоминающая срезанную голову, изливала горячую кровь на истерзанную землю. Одинокими обелисками возвышались сквозящие дырами колокольни.
На железных столбах, опутанных цепями, черными от огня, сидели зловещие вороны. Сыто расклевывая развеянный ветрами прах мучеников, их черные стаи тянулись над разъезженной, еще римлянами мощенной дорогой, полого взбиравшейся на горный склон.
Частокол копий неровно вставал в зареве. Конные рыцари и пешие латники далеко растянулись по дороге от Каркассона к Монсегюру, держа арбалеты на облитых кольчугой плечах. Флажки и хоругви тяжко покачивались над гремящей железом колонной. Корчились на ветру кровавые кресты плащей и летела над всем огненная королевская орифламма, обретая странное сходство с набирающей силу кометой.
Под этим знаменем кончалась война, которую вот уже почти сорок лет вели, с благословения Рима, против собственного народа французские короли.
Впервые орифламма, что буквально означает «златопламенная», была развернута в сражении с соплеменниками — с мирными обывателями, населявшими щедрые лангедокские земли, дающие здешним лозам их удивительный солнечный аромат. Суверенное графство, где все, от мала до велика, начиная с самого Раймунда Седьмого и кончая последним школяром, дали увлечь себя на путь опаснейшей ереси, простиралось от Аквитании до Прованса и от Пиренеев до Керси. Династия Раймундов, графов Тулузских, была настолько славна, а сами они так могущественны и богаты, что их называли «