Таротный путь восхождения человека к Знанию связан с несколькими находящимися в достаточно сложных числовых, символических и логических отношениях арканами – Влюбленным (№ 6), Отшельником (№ 9), Повешенным (№ 12) и Дураком (№ 21 или 0). Художник, который, по Дарреллу, именно и представляет «взыскующую» ипостась человека, выступает в «Квартете» в обличьях как минимум четырех мужских персонажей – самого Дарли, Персуордена, Арноти и Китса. Связанные, казалось бы, только сюжетно, они в действительности представляют собой варианты одной и той же «внутренней судьбы», а по большому счету – и варианты одного и того же персонажа, истинного протагониста тетралогии. Недаром авторский голос различим прежде всего в «партиях» этих четырех действующих лиц. Романтическая многослойность субъективного дополняется у Даррелла множественностью субъекта, который зеркально отражает самого себя порой под весьма неожиданным углом, на каждом отдельном уровне.
Из всего разнообразия возникающих между четырьмя персонажами и четырьмя арканами связей Боуд углядел лишь одну, выведя Персуордена на Дурака. «Он идентифицируется с таротным Дураком, который ни в коем случае не является фигурой комической, но представляет собой воздушную (легкую, веселую, эфирную – В. М.) космическую энергию. На карте он изображен несущим через плечо посох, к которому прикреплена котомка или кошель (фамилия персонажа переводится как «страж кошеля». – В. М.). Застежка на кошеле – глаз, внутри него – вся сумма человеческого опыта. Персуорден выступает в качестве хранителя того, что Даррелл называет “универсальным человеческим анекдотом”. В самом деле, он – это глаза Даррелла. И Дурак, и Персуорден оба ассоциируются с Венерой и с культурной деятельностью» [449].
Не буду спорить, Персуорден действительно связан с Дураком. За доказательствами далеко ходить не нужно – в посвященном ему и весьма важном для Дарли [450] отрывке из комментария Бальтазара весьма неожиданные (при общем весьма почтительном отношении к предмету обсуждения) определения вроде «простак», «глупец» и даже прямо – «дурак» звучат чересчур навязчиво, чтобы быть случайностью. Но как быть с настойчивыми попытками Персуордена уподобить Дарли себе – да и сам Дарли приведенные выше определения достаточно часто повторяет в собственный адрес. Как быть со сходными пассами в сторону Арноти, со странным, пророческим предсказанием смерти Китса, которому «суждено быть убитым в пустыне, в полном расцвете дурости»? И как быть с тем фактом, что Персуорден не менее явно сопоставляется с Повешенным и – несколько менее явно, так как для него это уже пройденный этап, – с Влюбленным?
Дурак в Таро – всего лишь ступень на пути человека к истинному знанию, после Влюбленного и Отшельника, в преддверии Повешенного, и смысл его навсегда и за всех истолковал Гете – в «Фаусте» (если помните, Фауст, едва явившись перед читателем, говорит о себе, превзошедшем все мыслимые и немыслимые науки: «Однако я при всем при том / Был и остался дураком» (пер. Б. Пастернака), – не говоря уже о прочих многочисленных отсылках). К художнику нельзя быть снисходительным, нельзя прощать ему остановки в развитии («мгновение, повремени!») и творческой мелочности. Оттого такой скрытой нежностью к идущему следом собрату по духу проникнуты жестокие, унизительные порой строки «Разговоров с Братцем ослом», записок Персуордена, обращенных к Дарли («Клеа»). Персуорден здесь – та самая мертвая собака, что из-за грани между жизнью и смертью продолжает висеть на пятках собрата-Дурака. По той же причине, что и на Персуордена, не обижается Дарли и на пришедшего с войны в краткосрочный отпуск Китса, из одержимого журналистским зудом поденщика незаметно превратившегося в художника – хотя тот и обещает отнять у него и женщину, и «след» Персуордена («Клеа»). «Расцвет дурости» убитого вскоре в пустыне Китса в данном контексте – лишь должное, воздаваемое ему чуть приотставшим товарищем. Необходимая жестокость, не дающая остановиться, и невольная нежность к преодолевающему те же трудности, что и ты (одно из старых имен таротного Дурака – Товарищ, Попутчик), неразделимы у даррелловских художников. И в конце «Разговоров» Персуорден оставляет для Дарли прямо-таки карты и кроки.
Не дает Даррелл забыть и о другой, более привычной ипостаси Дурака (прошедшей мимо Боуда) – о Джокере, Шутнике. Здесь, конечно же, на авансцену вновь выходит Персуорден, автор трилогии «Шутник ты мой, Боже», не различающий смех и любовь как две стороны единого искони присущего человеку свойства, чем весьма озадачивает Жюстин, для которой познание мира есть дело серьезное и мучительное. Кстати, именно он и излечивает ее от «проклятия», первым из мужчин отказавшись потакать ее страсти к самокопанию и заставив ее против желания смеяться над самыми сокровенными мыслями и чувствами. Комедийная, карнавальная стихия вместе с образом Персуордена врывается и в чересчур серьезно себя самое воспринимающее повествование Дарли, не уступая по яркости, но явно превосходя по тонкости игры балаганный комизм Скоби. Самого себя Персуорден безусловно считает героем комического жанра, подбирая себе, однако, весьма авторитетных партнеров. «Почему, к примеру, никто не узнаёт в Иисусе великого Ирониста, комедиографа, каковым он по сути и являлся? Я уверен, что две трети заповедей блаженства – шутки или сарказмы в духе Чжуан-Цзы. Поколенья мистагогов и педантов просто порастеряли смысл. Я уверен в этом хотя бы по той причине, что он просто не мог не знать одной простой истины: Правда исчезает в процессе произнесения слова правды. Намекнуть – можно, приговорить и утвердить – нельзя; а ирония, мой друг, единственный возможный инструмент для задач такого рода.» [451]. Впрочем, о Персуордене и Иисусе поговорим в послесловии к «Клеа». Сейчас же мы подошли к центральной во всем «Квартете» «шутке» Персуордена – к его самоубийству.
Бальтазар, в числе первых увидевший Персуордена после смерти, пишет для Дарли: «Лицо мертвого Персуордена очень напомнило мне лицо мертвой Мелиссы [452], у них обоих был такой вид, как будто им только что прекрасно удалась изящная шутка весьма личного свойства – и они уснули, не успев до конца погасить улыбку в уголках рта». Летальной шутки Мелиссы коснусь позже, она не столь заметна в тетралогии (хотя в конечном счете последний пас Персуордену отдала именно она), вокруг же самоубийства Персуордена, как вокруг той самой оси, которую он завещает Дарли в «Разговорах с Братцем Ослом», в той или иной степени вращается действие всех четырех романов «Квартета». Различные сюжетные версии того, что же послужило истинной причиной этого неожиданного для всех шага со стороны вполне разумного и удачливого человека, сменяют друг друга с типичным для Даррелла результатом – каждая дает вполне приемлемое в данном контексте объяснение, но при расширении контекста, при изменении угла зрения, выглядят все же слишком натянутой, чтобы полностью объяснить случившееся. Для понимания истинных мотивов этого самоубийства необходимо обратиться опять же к старшим арканам Книги Таро. По логике вещей, в колоде должен быть двадцать один старший аркан, ибо они строго разбиты на три седмицы: первая – «Непостижимый Абсолют», или Бог, вторая – «Душа Абсолюта», или Человек, и третья – «Тело Абсолюта», или Универсум, Вселенная. Но два последних аркана имеют по две позиции: Абсолют – 21 и 22 и Дурак – 21 либо 0 [453]. Дурак есть необходимая ступень к постижению Абсолюта, но при прохождении этой ступени, при достижении цели, он должен исчезнуть («переходность» природы Дурака). Абсолют, перейдя на 21 позицию, включается в строгую систему трех седмиц. Дурак же «умножается на ноль», уходит, чтобы встать впереди Мага, но уже – вне системы, вне мира. Растворив в Абсолюте прошедший через него импульс, вернув свет Свету, Дух – Богу, он уничтожает себя в отъединенности и ограниченности своей как ступень к гармонии, которая по достижении оной более не имеет смысла. Таково таротное содержание этого самоубийства. Перед самой смертью, представляющей собой, как то выяснится позже, целый каскад «шуток» для остающихся в мире мужчин и женщин, снимающий с себя маску Персуорден успевает еще раз пошутить над своей прежней, уже ненужной ролью. Цианистый калий, с помощью которого он выйдет из игры, он возьмет у секретаря посольства, «чтобы отравить пса», явно имея в виду и себя самого, и ненужного более вечного спутника таротного Дурака, не дающего спать на ходу.
Путь Дурака от двадцать первой позиции к нулевой в случае Персуордена лежит еще через один аркан – через Повешенного, чей номер (12) в системе оккультного счисления равен 21, номеру Дурака. Для Даррелла важно и то обстоятельство, что 12 зеркально отражает 21, повторяя возникший еще в «Жюстин» образ Персуордена как уходящего из пространства Александрии, из мира зеркал.
Фигура Повешенного на карте повторяет своими очертаниями алхимический знак точного осознания человеком своего места в мире – перевернутый равносторонний треугольник с крестом над ним. Один из смыслов Повешенного – преодоление личности, личной отъединенности. Человек, постигший те законы, что движут миром, не может сделать большего, нежели способствовать их исполнению, отринув личностную ограниченность и действительность, включившись таким образом в процесс самодвижения Абсолюта. Истинность понимания Божественного Промысла тем или иным человеком может определяться лишь правильностью выбора точки доступного ему применения силы (как вам понравится в данном контексте общеизвестная Архимедова похвальба?). Так и в «Квартете» самоубийство Персуордена послужило толчком, приведшим в движение сразу несколько механизмов, причем персонажи, вовлеченные в этот процесс, при всем желании не могут остановиться и отойти в сторону. Камень упал, и круги пойдут все шире.