. Жюстин выходит замуж за Нессима, человека действия, чтобы стать его боевым товарищем (не верьте тому, что в «Бальтазаре» Жюстин рассказала влюбленной в нее дурочке Клеа!), но ее восхищение мужем и самоотверженная готовность пойти на все «ради дела» быстро сменяются ненавистью и презрением, когда Нессим терпит поражение и вынужден бездействовать. Когда же в самом конце тетралогии появляется возможность реванша, «семейное счастье» возвращается.
Отражает приведенная выше последовательность арканов и характерологически-ролевые нюансы членов семьи Хознани. Высокая Жрица, будучи вторым членом («хе») первого тернера арканов, несет в себе мощный заряд негативного, отрицающего и отражающего начала (Инь восточной традиции). Император открывает второй тернер и обладает теми же свойствами, но активно, как воплотитель, и на более высоком структурном уровне. Широкомасштабная подпольная антианглийская деятельность Нессима, его изначальная склонность к политике, причем к политике деструктивной – к заговорам и т. д., – вероятно, как раз и отражает эту особенность Императора. Но недаром и Маунтолив, и Персуорден в какой-то момент начнут («Маунтолив») видеть за антианглийской деятельностью Нессима фигуру Лейлы. Еще более тесный характер носит связь между Высокой Жрицей и Жрецом, ибо жрец занимает во втором тернере то же место, что и Высокая Жрица в первом, а их номера в сумме также дают семерку. Достояние Жреца, как и Высокой Жрицы, – тайнознание и интуиция, но книга перестает быть нужной Жрецу, его проповедь становится устной и в результате привхождения активного мужского начала – практически направленной. Уродливый Наруз, не умевший никогда в жизни связать двух слов, на коптском религиозном празднике внезапно обретет дар вдохновенной проповеди («Маунтолив»). Обладающий прекрасной памятью – отец когда-то использовал его в качестве подручного хранилища фактов национальной истории, – Наруз, неожиданно для Нессима, который сам же и заставляет его говорить, завораживает аудиторию могучим талантом поэтической импровизации и умением соединить в обладающий опасной силой поток души самых разных людей. Это совсем некстати для Нессима, ибо здесь же присутствует в качестве представителя английских «интересующихся кругов» Персуорден, который замечает, что Наруз «мог бы возглавить большое религиозное движение» [457]. А по возвращении братьев в Карм Абу Гирг Лейла совершенно по-новому встречает именно Наруза, хотя до этого момента всегда отдавала предпочтение интеллигентному и рассудительному Нессиму. Более подробно о линии Нессим / Наруз имеет смысл говорить в послесловии к «Маунтоливу», сейчас же мне важен сам подход Нессима и Наруза к одной и той же идее – национальному возрождению коптов. Для Нессима это – политика, в которой хороши все средства, ослабляющие основного противника – арабов и поддерживающих их англичан. Поэтому он и занимается не собственно коптским Египтом, а подготовкой еврейского восстания в Палестине, поставляя тамошним евреям оружие (здесь, кстати, отражен еще один таротный феномен. В младших арканах эта деятельность Нессима и Жюстин связана с мастью мечей, отвечающей за разрушение и ненависть). Нарузу же политика нимало не интересна, для него коптское возрождение – вопрос духовного свойства (недаром Жрецу соответствует буква «хе», имеющая примитивное иероглифическое значение дыхания – символ откровения и божественного вдохновения). Он тоже не против «силовых приемов», но единственный приемлемый вариант войны для него – это священная освободительная война. Этот коптский пассионарий во всем зеркально отражает старшего брата. Даже не зная ничего о переброске оружия в Палестину, он также живет отраженным блеском мечей, ставя Нессима в известность о том, что в случае необходимости готов осуществить параллельную акцию – вооружить бедуинов. Наруз – тоже отрицание. Но вследствие его таротной позиции – отрицание двойное, то есть содержащее позитивный, созидательный элемент (речь о духовном созидании, каковому равно чужды и Лейла, и Нессим).
Наруз же выводит нас еще на одну пару персонажей – на Мелиссу (Сдержанность, № 14) и Клеа (Звезда, № 17). Его неразделенная любовь к Клеа, носящая, опять же, в первую очередь характер духовный, окончательно окрашивается в темные дьявольские тона лишь после его смерти и полного перехода в хтоническое царство мифологической стихийности. Но элемент тьмы, потенциальная ее возможность, содержится в этой линии изначально. Уже в первом описании Наруза заложены как прямые указания на неминуемость столкновения этого персонажа с Клеа, так и намеки на противоборство света и тьмы, которое получит развитие в этой линии тетралогии. «Глаза его были великолепны: голубые и невинные, почти как у Клеа…» И тут же рядом заячья губа, причина его патологической замкнутости, названа «темной звездой (!), тяготевшей над жизнью Наруза». То же противопоставление света и тьмы, любви духовной – и древней, жестокой азиатской Афродиты мы находим в яркой сцене, несколько раз, под разными углами зрения, появляющейся в «Квартете». Еще в «Жюстин» подвыпивший Дарли вламывается в кабинку проститутки, где застает в процессе коитуса толстую шлюху и мужчину с корявым телом – мужчину он в темноте принимает за Мнемджяна, одного из александрийских «духов места». Восприняв сей эпизод в первую очередь как комический, он, тем не менее (что вполне характерно для Дарли), находит в нем почву для рассуждений о «суровом, лишенном разума лице доисторической Афродиты». В Бальтазаровом Комментарии Дарли натыкается на ту же сцену, но поданную под совершенно иным соусом (у «духов места» своя игра, и «в пас» они играют безупречно). Мужчина был Наруз, обманутый, зачарованный «манком» – голосом Клеа, который говорит к нему из темноты. Однако даже и это слабое утешение ему не суждено (как позже Клеа «не сможет» приехать к нему, умирающему буквально с ее именем на устах) – войдет, хихикнув, Дарли и осветит взглядом чужака и отблеском адского пламени праздника то, что реально держит в своих руках Наруз. И даже в «Бальтазаре» Дарли не подозревает, что, сам того не желая, он выполняет роль посланца злой воли Города и не дает взыскующей душе Наруза пробиться к любви. Побеждает тьма, и после смерти Наруз – уже Дьявол.
Рисунок 17-го аркана, Звезды, изображает обнаженную девушку, которая стоит на одном колене и льет на землю Воду Универсальной Жизни («живая вода») из двух кувшинов. За ней – заросли, на одном из цветов сидит бабочка (вариант – ибис на ветке кустарника). Над головою у нее – семь звезд и еще одна, очень яркая. Это, пожалуй, наиболее безмятежный и жизнеутверждающий аркан во всей колоде (ср. традиционное восприятие звезды как символа надежды), хотя стоит он между двумя самыми мрачными – «упадком и крахом» Падающей башни (№ 16) и мертвенной стылостью Луны (№ 18). Девушка, изображенная на рисунке, такой же сквозной персонаж колоды, как и мужчина – герой Влюбленного, Отшельника, Повешенного, Дурака и Мага. До конечного воплощения в Звезде (и окончательного – в Абсолюте, № 22) она фигурирует еще в трех арканах – Справедливости (№ 8), Силе (№ 11) и Сдержанности и рассматривается Дарреллом, очевидно, как вероятный архетип восхождения женской души. Такое толкование в названной последовательности арканов не выглядит безупречно логичным, но, по сути, непротиворечиво. Клеа, которая завершит собой череду александрийских возлюбленных Дарли и вырвется параллельно с ним из тенет Города (читай – мира) во вселенную свободы и творчества, в таком случае вполне логично завершает таротную цепочку в роли Звезды.
Звезда – знак вечного обновления и бессмертия, возрождения из мертвых и преодоления ограниченности телесного. Клеа, умершая было («Клеа») для мира и творчества в морской пучине возле островка Наруза, возрождается обновленной. Буква Фхе, соответствующая Звезде, имеет примитивный иероглифический смысл «рот и язык» и символизирует Слово. Астрологическое соответствие Звезды – Меркурий, к Слову-Логосу добавляется слово как область Гермеса, параллельное таротной масти денариев. Имеется в виду также и третья функция слова – творческая, целительная и инструментальная, область Гермеса Трисмегиста. Что ж, образ достаточно емкий для создания ассоциативного фона для новой Клеа, преодолевшей творческую ограниченность, свойственную Клеа прежней, которая жила без любви, лишенной чувства юмора (что может быть страшнее у Даррелла!) «ганноверской гусыни», словно замороженной в ожидании волшебного пробуждения. Этот же комплекс идей заодно бросает отсвет и на «прорвавшегося» одновременно с ней Дарли.
Аркан Мелиссы, Сдержанность, связан со Звездой достаточно прочно – и общим персонажем (на рисунке изображена та же девушка, но одетая и переливающая воду жизни из золотого сосуда в серебряный), и числовыми закономерностями (для арканов с 13 по 18 базовое число – 31. 14 + 17 = 31). Связь эта вполне отчетливо прочитывается и в тексте. Клеа принимает смерть Мелиссы, и та просит добровольную сиделку «заменить ее для Дарли». Так в «Бальтазаре» подготовлена вполне очевидная для того же Дарли параллель между Мелиссой и Клеа, которая возникнет в последнем романе «Квартета». Дарли встретит Клеа после возвращения в город в том же кафе, за тем же столиком и в той же позе, что и Мелиссу когда-то, далее то и дело будут возникать «параллельные» ситуации, уже звучавшие фразы, уже мелькавшие образы.
Таротная Сдержанность связана с идеей незаметного наполнения материи духом, а также с индивидуализацией существования в его телесной оболочке. Буква Нун, соответствующая этому аркану, находясь в конце слова, обладает свойством индивидуализировать его значение. Сходна и роль Мелиссы в дуэте с Дарли. Незаметная маленькая танцовщица из второразрядного ночного клуба, которая подрабатывает проституцией и откровенно проигрывает в сопоставлении с яркой, ни в чем не знающей себе отказа интеллектуалкой Жюстин, именно и создает те условия, в которых происходит становление творческой индивидуальности Дарли. Жюстин же (не говоря о том, что она просто использует Дарли) способна лишь вампирически тянуть из него необходимую ей энергию. Некоторые сюжеты прочитываются даже на аллегорическом уровне. Так, Мелисса, «выкупившая» долги Дарли у Да Капо, – это Сдержанность, спасающая Влюбленного из тенет Дьявола. Сделав свое дело, она еще и предупреждает Дарли: «…и никогда не имей с ним больше дела. Он – другой, не такой, как ты». Женская душа, живущая в Мелиссе, безнадежно привязана к материальному миру, больна им: именно в этом, если разобраться, и заключается диагноз, который старый греческий доктор ставит ей еще в самом начале тетралогии, и именно от этого заболевания лечит лекарство, прописанное ей Амарилем, – «если бы она могла быть хоть немного любима». В романе «Жюстин»