Однако Ботян почти не сомневался в искренности своего собеседника. И не потому, что он такой доверчивый — всё как раз наоборот.
«У папы было воистину звериное чутьё на опасность! Только потому он вышел целым и невредимым из всех своих передряг, — рассказывала нам дочь героя Ирина Алексеевна. — Он всегда знал, где и что его может поджидать, а потому как-то избегал всех ловушек. Именно — звериное чутьё!»
«Он мог бы сотни раз быть убитым, а уж десятки — это точно! — подтверждает Георгий Захарович Санников. — Если бы не его врождённое чувство опасности, на каком-то генетическом уровне… Мне кажется, он кожей опасность чувствовал, спиной ощущал чужой взгляд. В общем, интуиция, основанная на опыте, — и что-то врождённое, наверное. К тому же великолепная реакция — поэтому он всегда на долю секунды опережал того противника, который нажимал на спусковой крючок. Кстати, у него до последнего была очень хорошая реакция! Ботян и в сто лет стрелял без промаха…»
Есть ещё и такой вариант: Алексея Николаевича хранили некие высшие силы — и не надо тут скептически улыбаться!
Однажды Ирина Алексеевна рассказала, как уже давным-давно, после войны, ехали они с папой куда-то к знакомым партизанам, по пути попали в жуткую грозу и заблудились. В конце концов Ботян остановил машину, чтобы узнать у гаишника дорогу. Тем временем к милиционеру кто-то подошёл… Но только Алексей Николаевич вылез из машины, как почувствовал, что у него развязался шнурок, и он, ругаясь, стал его завязывать. И тут вдруг в тех двоих шарахнула молния, и они, как сказала Ирина Алексеевна, просто развалились! Гаишник с тем вторым… А он подойти не успел. «Шестое чувство», судьба или действительно какие-то высшие силы?
В общении с Дяченко Ботян никакой опасности или угрозы не уловил, а потому по возвращении в отряд без всяких сомнений доложил обо всём Карасёву. Конечно, опытнейший Виктор Александрович понимал, что возможность нарваться на гитлеровскую «подставу» весьма велика, но, всецело доверяя Алексею, распорядился кратко: «Займись этим вопросом!»
В данном случае Ботян рисковал больше всех, хотя провал мог погубить и всю оперативную группу. А потому, хотя Алексей безусловно поверил этому Дяченко — ну или почти поверил, — он тщательно подготовился к следующей встрече. Через доверенных лиц в Овруче удалось кое-что узнать про того самого Каплюка: нормальный мужик, не шкура, перед немцами не выслуживался, но работал на должности завхоза добросовестно и оккупанты ему доверяли. За домом старшины было установлено скрытое наблюдение, не давшее никаких результатов. Видели, что Григорий всё так же трудился по хозяйству, никуда не уходил, никого у себя не принимал.
Но всё это ровным счётом ничего не значило! Ботян прекрасно понимал, что самая незначительная мелочь — стоящий на подоконнике цветок или задёрнутая занавеска — может быть тем сигналом, который «снимет» какой-нибудь неприметный сосед, десять раз в день торопливо проходящий туда-сюда мимо окон Дяченко, и сообщит о появлении партизан, допустим, пастуху… Ну и так далее, по цепочке, пока информация не дойдёт до того самого гебитс-комиссариата, где честно трудится родственник Дяченко или кем он там был на самом деле — вполне возможно, что такой же «подставой». Что может быть дальше, оставалось только гадать.
И всё-таки через три дня, 18 августа, под утро, Алексей, скрытно расставив троих своих бойцов вокруг дома старшины, осторожно постучал в дверь. Поздоровавшись, не стал вдаваться в разговоры, спросил сразу:
— Как Каплюка увидеть?
— Поехали! — спокойно и так же сразу предложил Григорий, явно ожидавший такого вопроса. — Садись на повозку! Полицаи меня все знают, проедем.
Ничего себе! Ехать в самое «логово» с человеком… ну, скажем так, не совсем проверенным. Чтобы решиться на это, нужно быть либо бесшабашным авантюристом высшей пробы, либо отважным человеком, способным просчитать всё до мелочей. Ботян просчитал: «в залог» Дяченко оставляет молодую красивую жену и всё своё справное хозяйство. Как крестьянин, Алексей понимал, что его жизнь получает более чем надёжное обеспечение, и отвечал с де-ланым легкомыслием:
— Ну что ж, поехали! Запрягай!
— Подожди, тебе переодеться надо, — остановил его Дяченко.
Вскоре Алексей был одет так, как ходили местные жители: в длинную рубаху, широкие штаны-шаровары. Такая одёжка была ему привычна и никоим образом не напоминала «маскарадную», что произошло бы, окажись на его месте городской житель. Григорий дал ему в руки какой-то кувшин:
— Держи вот это!
Вещь всегда как-то отвлекает внимание от самого человека, который её держит. Да и понятно: едет мужик на телеге, кувшин везёт — вопросов нет. А вот когда просто праздный мужик едет, то всякий невольно спросит: куда и зачем?
Каким-то путём у Григория даже оказался немецкий документ на имя некоего Роговского, жителя села Малая Черниговка, который он и передал Алексею.
Ботян подозвал одного из прятавшихся в кустах бойцов — пусть заодно старшина видит, что дом окружён, — и отдал ему свой автомат. Пистолет и гранату он засунул под рубаху, куда же без этого? Мало ли что может произойти — даже совершенно случайно…
«Ну, пришли мы к этому дядьке, познакомились, — рассказывал Алексей Николаевич, а мы, что называется, «превратились в слух», боясь пропустить хоть слово. — Причём Гриша так прямо ему и говорит: “Это советский партизан!” Вижу, что Каплюк не испугался, ничего, глаз не отводит. Хорошо! Тогда я говорю: “Яков Захарович, ты что, с немцами собираешься уезжать?” — “А что мне делать? У меня двое детей, жена — мне жить надо как-то”. Прав он, по-своему, конечно! Вы ж не забывайте, сколько людей оказалось на временно оккупированной территории и не по своей вине. У многих из них семьи, дети, родители-старики, хозяйство. Если человек один, то он запросто в лес уйти мог. Хотя тоже нужно было знать, куда и к кому, а то ведь ещё и в банду какую попадёшь или в отряд лжепартизанский. А таким, семейным, им-то, действительно, что делать? Даже если крепкий и здоровый мужик… Про это ж соображать нужно, когда с местным населением общаешься! Иначе ни ты их не поймёшь, ни они тебя. Говорю: “Давай подумаем, что тебе делать. У немцев ты пользуешься доверием?” — “Хожу во все места, ничем не ограничен. Мне немцы очень доверяют”, — он мне честно признаётся. Он был теплотехник, заведовал всей отопительной системой здания гебитскомис-сариата. Я быстро понял, что это нормальный, надёжный мужик, что немцев он не любит, а про советскую власть сохранил достаточно тёплые воспоминания. Наша с ним беседа продолжалась длительное время, и мы сразу же подробно обсудили и скорректировали предложенный мною план. “Всё, — сказал я на прощание, — не беспокойся! Мы вывезем и тебя, и твою семью. Только давай, помоги нам!” Я вам сейчас так скажу: и он, Яков Захарович, и жена его, Мария, очень красивая женщина, — это была семья хорошая, великолепная! Замечательные люди оказались!»
Об успешной вербовке Алексей не без гордости доложил Карасёву, который ответил, что он и не сомневался в результатах… Так ли было на самом деле, сказать теперь трудно. Когда постоянно играешь со смертью, вряд ли можно быть в чём-то уверенным на все 100 процентов.
Буквально на следующий день Ботян повёл по направлению к деревне Малой Черниговке целый партизанский «караван» — 15 бойцов, нагруженных взрывчаткой. Где-то на лесной поляне, подальше от посторонних глаз, взрывчатку упаковали в мешки и, вынеся из леса, уложили на телегу; поверх этих мешков уложили точно такие же, но с картошкой. «Груз» принял Григорий Дяченко, который совершенно спокойно повёз взрывчатку, килограммов, примерно, 150, в Овруч, прямо на квартиру Каплюка.
После того как все мешки были перенесены в подвал — родственники, Каплюк и Дяченко, настолько неторопливо и уверенно таскали их на глазах у немцев, что эти действия не вызвали никакого подозрения, — к Якову Захаровичу опять наведался Ботян.
«Составив схему здания гебитскомиссариата и уточнив квартиры, где проживает руководящий состав немцев, я решил подорвать здание при помощи детонации двумя зарядами на расстоянии друг от друга 25 метров. Указал по схеме Каплюку место укладки зарядов (схема вместе с материалами нашего отряда зарыта в лесу в р-не дер. В. Мальцы).
Проработав окончательно схему укладки зарядов, я приступил к обучению укладке зарядов и производства взрывов. Обучение происходило один день у него на квартире», — писал Алексей Николаевич в своём «Докладе по Овручской операции»[72]. Уникальный этот документ теперь хранится в Архиве Службы внешней разведки.
«Гебитскомиссариат, где работал Каплюк, находился в четырёхэтажном здании старинных, ещё дореволюционных, полковых казарм, — рассказывал Ботян. — До войны там располагались наши красноармейцы, поэтому казармы стали называться “будённовскими”. Теперь там немцы, всё областное руководство, так сказать, расселилось. Там же были и все их административные службы… Придя на квартиру к Каплюку, я научил его, как подсоединять детонирующий шнур, как установить туда капсюль, подсоединить часы, чтобы взрыв в нужное время был. Была составлена подробная схема здания и определено, куда именно закладывать заряды… В конце концов мы заминировали казарму, её подвалы, в тех частях здания, где немцы в вечернее время находились, и ждали момента, когда гитлеровцев там соберётся как можно больше…
Можно говорить, что заминировать здание гебитско-миссариата было не так уж и сложно: заведующий тепло-хозяйством мог беспрепятственно ходить по подвалам, таскать с собой большую коробку с инструментом, и на него немцы просто не обращали внимания, как не обращают внимания на добросовестную обслугу, чётко выполняющую свои обязанности. В здании тепло, вода из кранов течёт, унитазы не подтекают — что ещё нужно? Гораздо сложнее было доставить взрывчатку в саму казарму. Тут уж её под видом картошки не пронесёшь, тем более что немцы имели обыкновение проверять всех входящих в здание местных жителей, как бы они им ни доверяли. Да это просто странно было бы, если бы кто-то из здесь работающих что-то с собой нёс в ту или в другую сторону. Чего ему было вносить или выносить? Все инструменты должны быть на работе, воровать отсюда ничего нельзя…