«Почему именно Алексей Николаевич этой работой занимался? — продолжает разговор Михаил Петрович. — Работа эта очень деликатная, и нужен был по-настоящему душевный человек. У Ботяна имелось такое золотое качество — на мой взгляд, он, пожалуй, с любым человеком легко мог найти общий язык. Он не ко всем одинаково относится, я это знаю, но вот поддерживать контакт, быть интересным собеседником, это он преспокойно мог по отношению к любому человеку. А такое не всем дано! Иногда пара вопросов, и уже не знаешь, что собеседнику сказать… Но Алексей Николаевич — нет, не такой. К тому же он сам обладал огромным боевым опытом и многое знал как бы изнутри. Наверное, поэтому ему и поручили такой участок. Почему ещё, сказать затрудняюсь. Но мне известно, что он очень многих немцев, наших агентов-нелегалов, знал и, соответственно, знал их семьи, которые жили в Берлине или где-то в ГДР. Не исключаю, что когда возвращались нелегалы и очередная поездка предстояла, — он участвовал в выработке задания, определении линии поведения и т. д. Ведь для этого нужно знать обстановку дома, характер человека — не только оперативные вопросы надо знать, но и составляющие человека, о чём у него душа болит. Так что не исключаю, но детально мне это не известно… Может быть, он и операции планировал, вот только гадать мы не будем!» Сегодня всем, наверное, известно, что так называемые «легальные» разведчики — то есть те, кто не изображают из себя иностранцев, работают под каким-то прикрытием. Чаще всего — посольства или консульства, чтобы иметь дипломатический иммунитет, позволяющий в случае провала быть благополучно высланным из страны, а не оказаться в местной тюрьме. На территории дружественной ГДР подобные казусы советским разведчикам не грозили, но для контактов с местными жителями, например с семьями тех же нелегалов, Ботяну была нужна надёжная крыша. Таковой стала для него роль представителя нашего Аэрофлота. И эту роль следовало играть с полной серьёзностью и самоотдачей.
А потому перед поездкой в ГДР Алексею пришлось пройти в Москве соответствующую подготовку. Его сразу предупредили, что представитель Аэрофлота должен быть коммерсантом и одной из основных его задач является привлечение туристических компаний…
«Приехал я в Берлин, стал представителем Аэрофлота, и дела там у меня пошли очень хорошо. — Чувствовалось, что Алексей Николаевич рассказывал об этом с искренним удовольствием. — Хотя гэдээровцы — они же хитрые были! Между марками, то есть валютой, ГДР и ФРГ разница большая была, а потому они на свои самолёты сажали западных немцев, а на наши, аэрофлотовские, — своих граждан. Я это быстро разгадал, поехал в Западный Бер-лин и стал напрямую договариваться с их туристическими компаниями. Стал заказывать чартерные самолёты, а там по сто и более человек, и вот один самолёт отправляю, другой… Все западные компании, которые направляли сюда своих туристов на отдых, я перехватывал! А гэдээровцев сажал на их самолёты — у них же был Интерфлюг. Однажды произошёл случай, когда немцы на свой Интерфлюг не могли посадить свою правительственную делегацию! Всё было забронировано. Они обращаются ко мне, и я сажаю немецкую правительственную делегацию на свой Аэрофлот. А на свой Интерфлюг они не могли! Всё очень хорошо получилось! Я всё время загрузки им давал — давал Аэрофлоту прибыль. Наверное, и везло мне, да я и соображал в этом деле — вот всё и пошло».
…Помнится, когда однажды в Москве праздновали очередной юбилей Ботяна, один из его коллег сказал так: «Ему бы там, в Берлине, спокойно сидеть, а он начал с коррупцией среди немцев бороться!» Очень интересная подробность, но вдаваться в неё не будем — незачем ворошить прошлое. Тем более что Алексей Николаевич объяснял так:
«У меня с немцами были очень хорошие отношения, особенно с немками. Они “Алэксэй” меня звали. Жизнь была весёлая… Немки — интересные женщины! Они любили иностранные сигареты, а я всегда имел хорошие отношения с западными лётчиками — прошу, привези мне сигареты вот такие-то. Платил им гэдээровскими марками, это им тоже было выгодно. Ну а я сигаретами подкупал…»
В общем, всё было хорошо, весело и легко. По крайней мере, так казалось большинству окружающих. А ведь была у него и совершенно иная жизнь. В разговоре с нами Ботян чуть-чуть «приподнял занавес»:
«Я с немецкими пограничниками, демократическими, установил такой хороший контакт, что если откуда-то прилетает наш человек и нужно было, чтобы никто не знал, что он сюда приехал, то я его забираю и веду через служебный вход, через контрольный пункт — без проверки. Только говорю: “Со мной!” — и всё… Хорошая работа была! И у московского аэрофлотовского руководства ко мне очень хорошее отношение было. Мне даже предлагалось другое место — в другом государстве. Приехал из Москвы генерал из Аэрофлота и, видя, как у меня хорошо дела идут, сказал: “Я обращусь в ЦК, чтобы вас перевели на нашу работу”. Не знаю, если бы не ввод наших войск в Чехословакию в 1968 году, то я, наверное, и пошёл бы дальше по линии Аэрофлота…»
В Берлине существовало Представительство КГБ при МГБ ГДР (в разные годы оно называлось по-разному). В его состав входило несколько отделов, в которых проходили службу порядка трёхсот человек.
Года через два после приезда Ботяна в Германию Представительство возглавил генерал Иван Анисимович Фа-дейкин (1917–1979), очень толковый начальник и вообще легендарный человек. Судите сами: ровесник Алексея Николаевича и даже на полгода его младше, он, журналист по профессии, начал Великую Отечественную войну заместителем начальника политотдела стрелковой дивизии, а закончил в должности комдива. В 1949 году, после Военной академии имени М. В. Фрунзе, полковник Фадейкин был направлен в Высшую разведывательную школу Комитета информации, по окончании которой сначала служил во внешней разведке, а затем был переведён в военную контрразведку и возглавлял её — 3-є Управление КГБ при СМ СССР — с февраля 1963-го по февраль 1966 года, после чего был направлен в ГДР.
«Фадейкин — толковый мужик, жаль, что он так рано умер! — помнится, искренне сожалел Ботян. — У нас хорошие результаты были. И сама работа была интересная…»
Отделом, в котором он тогда служил, руководил Мариус Арамович Юзбашян[107]. С Алексеем Николаевичем его сблизило, во-первых, то, что в 1944–1945 годах он также находился за линией фронта, был заместителем командира партизанского отряда. Точнее — оперативной группы. Потом работал в территориальных органах госбезопасности, после чего приехал в представительство и в 1967 году возглавил отдел. Во-вторых, Юзбашяна и Ботяна сдружило то, что оба они были просто отчаянными волейболистами.
«Мы как-то очень сильно сблизились благодаря спорту, — вспоминает Михаил Петрович. — Волейбольную нашу команду возглавлял Мариус Арамович. Коллектив у нас был сильный, который, в том числе, участвовал и в соревнованиях с “друзьями”, то есть с сотрудниками немецких спецслужб. Мы то в Дрезден ездили, то в Лейпциг, то здесь, в Берлине, время от времени играли. Было правило: каждую среду хоть умри, но… Если ты начальнику отдела говоришь, что не можешь пойти на волейбол, потому что занят по работе, то он говорил: “Как же ты планируешь свою работу, если знаешь, что в среду у нас волейбол?”».
Говорят, что Юзбашян здорово «подыгрывал» Ботяну — не на волейбольной площадке, а в службе. Ну и что плохого? Думается, он был этого достоин. И вообще, о работе разведчика, особенно — о её результатах, судить очень сложно.
Герой Советского Союза Эвальд Григорьевич Козлов говорил так:
«В нашем деле задавать лишние вопросы было просто неприлично. И обстановка конспирации была жёсткая: когда ты приходишь в кабинет к своему другу-товарищу, то он обязательно закроет папку с документами, с которыми работал. Но всё воспринималось как должное…»
Это понятно: никто в нашей жизни не застрахован от предательства, от измены и вообще от каких-то чрезвычайных обстоятельств, вплоть до нелепой случайности.
Между тем чрезвычайные обстоятельства не заставили себя ждать.
Вот что писал в своих воспоминаниях Маркус Вольф:
«1968 год был отмечен в США, во Франции и в Федеративной республике кульминацией студенческих волнений и движений протеста…
В начале 1968 года студенческие волнения в странах Запада приняли драматические формы. Это занимало моё внимание гораздо сильнее, нежели события у наших восточных и западных соседей, поэтому я и осознал критическое обострение ситуации в Чехословакии относительно поздно.
Годом раньше, во время государственного визита шаха Реза Пехлеви в Западный Берлин, полицейским был убит западногерманский студент Бенно Онезорг[108], что вызвало волну возмущений в тамошних университетах. Едва она спала, как весной 1968 года неонацист совершил покуше-ниє на одного из лидеров внепарламентской оппозиции Руди Дучке, и за этим последовали новые волнения.
Восстание студентов во Франции дошло до уличных боёв с полицией. Профсоюзы объявили забастовку солидарности, имевшую следствием массовое стачечное движение. Рабочие и студенты занимали предприятия.
Для целого поколения события 1968 года являются историческим рубежом. Протест против дальнейшей эскалации вьетнамской войны перерос в выступления против существующих властей. Движение протеста в Федеративной республике вылилось в политическое противоборство с целью воспрепятствовать принятию бундестагом чрезвычайных законов…»{180}
Примерно такую же оценку обстановки дал и Герой Советского Союза генерал-майор Геннадий Николаевич Зайцев, легендарный (ну никуда от этого слова не деться, ибо речь идёт именно о таких людях, так что даже повторим его в одном предложении дважды!) командир легендарной группы «Альфа»:
«То был год, когда в разделённом Вьетнаме американцы пытались любой ценой добиться коренного перелома в затянувшейся войне, используя всю мощь своей армии, включая напалм, — однако им это, как изв