Вот и Ростислав Михайлович считает, что Ботян был, как он выразился, «рыбак очень хитрый»: «Он, когда ездил в ГДР на рыбалку, всегда брал с собой пистолет. А там же очень много дичи. Он едет — и косулю хлоп! Бросит в багажник. Немцы спросят, говорит: “Да машина сбила, я же не мог не взять!” Юзбашян ему: “Ещё раз пистолет возьмёшь!..” Он: “Я для самообороны! На всякий случай…”».
С тем, что её папа был, скажем так, очень непрост, согласна и Ирина Алексеевна. Рассказала, что несколько лет назад, когда они были в Белоруссии, то ходили на рыбалку, и Алексей Николаевич поймал немного какой-то мелочи. А на обратном пути встретили мужичка, который нёс хороших карасиков или что-то подобное. Ботян сразу сориентировался, купил у него всю рыбу и потом с гордостью говорил, что это он сам поймал.
А вот ещё одна легенда, которую рассказывает Ирина Алексеевна: «У него был друг из Питера, тоже заядлый рыбак. И они поймали щуку, метра полтора, старую-престарую, которую привезли домой, просто чтобы показать. Она жила у нас в ванне дня четыре. Мама сказала: “Нет, я ничего с ней делать не буду”, — и есть фотография, где они её выпускают. По Представительству в Берлине тогда ходила шутка: “Как, Ботян выпустил рыбу?! Такого быть не может!” Иногда — и даже часто! — мама объявляла забастовку, говорила: “Чистить рыбу не буду! Я на неё смотреть не могу!”».
В общем, как кажется, всё было хорошо, легко и весело.
Но вот о чём стоит задуматься: если Алексея Николаевича «держали» в ГДР семь лет, свыше всяких сроков (и ведь понятно, что без всякого «блата»!), то, значит, работал он очень результативно. Если же при этом о его работе нам ничего не известно, то, значит, и противник остался в полнейшем о ней неведении. Для разведчика — лучший вариант! Особенности этой профессии: как правило, известными становятся те разведчики, которые проваливаются по тем или иным причинам. А самые-самые лучшие даже награды свои надевать не имеют права.
Ирина Алексеевна говорит: «Там хорошая жизнь у них была! Конечно, работали много, очень много, но и отдыхать хорошо отдыхали. Друзья к нам часто приходили. Хорошо сочетали работу с отдыхом. Собирались на праздники всем коллективом… И вообще, они тогда ещё молодыми были!»
Впрочем, порой ведь и молодые ни работать, ни отдыхать не умеют.
В 1972 году командировка Ботяна в конце концов завершилась. Он считал, что должна завершиться и служба — всё-таки ему было уже 55 лет, армейских полковников в таком возрасте увольняли в запас.
Кстати, у кого-то в кадровых органах, где любят «блюсти букву закона», было желание отправить Ботяна на покой ещё раньше: в то время старались отправлять в запас сотрудников, не имевших соответствующего высшего образования, чтобы, так сказать, открывать дорогу молодым и образованным. А ведь те, которые были немолоды и не слишком образованы, в подавляющем своём большинстве прошли Великую Отечественную войну, имели уникальный боевой и оперативный опыт. Именно по этой причине, когда кадровики пытались «наложить лапу» на Ботяна, непосредственные руководители решительно вставали на его защиту и говорили, что лишиться такого ценного и опытного сотрудника никак нельзя! Они ведь и сами прошли в то же самое время «партизанскую академию», поэтому не только понимали оперативную ценность Алексея Николаевича, но и горой стояли за «своего человека», фактически — боевого товарища.
Это определило и дальнейшую судьбу Ботяна.
Алексей Николаевич вспоминал: «Вернулся я сюда и сказал руководству, что мне пора на пенсию — мол, я оперативный работник, своё выслужил… “Куда тебе на пенсию? Пойдёшь в 13-й отдел. Отдел боевой!” — отрезало руководство. Вот и проработал я здесь ещё длительное время».
«Он вернулся и работал в том подразделении, которое соответствовало его фронтовому, военному опыту, — уточняет Михаил Петрович. — В основном там был народ, прошедший партизанское движение…»
Довольно скоро на месте 13-го отдела «был организован отдел “В” ПГУ КГБ при СМ СССР, который в отличие от 13-го отдела имел более широкую организацию… В функции отдела кроме непосредственного проведения террористических актов входили сбор информации о военно-стратегических объектах НАТО, подготовка чрезвычайных планов, которые предусматривали диверсии в различных коммунальных службах, на транспорте, на объектах связи и управления в зарубежных странах в случае начала войны или возникновения кризиса, способного привести к войне…»{188}
Несколько позже по известным обстоятельствам, о которых рассказывать можно долго, а информацию теперь найти несложно, в Центре произошла очередная реорганизация.
«В 1976 году функции отдела “В” были возложены на 8-й отдел (прямые действия, диверсии) управления “С” (нелегальная разведка) ПГУ КГБ… 8-му отделу подчинялась Группа специального назначения “Вымпел”, созданная по решению Политбюро ЦК КПСС 19 августа 1981 г.»{189}.
Кстати, просто умиляет оценка отдела «В», данная в книге «Первое управление» небезызвестным бывшим генерал-майором Олегом Даниловичем Калугиным: «Одно из наиболее shadowy (это слово переводится как «тёмный», «смутный», «неясный», «мрачный». — А. Б.) подразделе-ний КГБ — Отдел “В” — задачей которого была подготовка чрезвычайных планов террористических актов и диверсий на случай войны»{190}.
Генерал-майор Дроздов, имевший ко всем этим подразделениям непосредственное отношение, был гораздо менее категоричен:
«Наше управление не решало каких-либо вопросов, связанных с террористической деятельностью. Всё, что опубликовано в последние годы за рубежом о причастности 8-го отдела Управления “С” к терроризму — не более чем свободный полёт фантазии авторов.
После окончания Великой Отечественной войны в течение ряда лет подразделения спецназначения бывшего IV Управления МГБ СССР, действовавшие в тылу противника и против оставшихся в живых бандитов и пособников нацистов, были свёрнуты.
8-й отдел Управления “С” сформировался к середине 1970-х годов из некоторых бывших сотрудников этих подразделений, был не чем иным, как информационной и научно-исследовательской разведывательной структурой, отслеживавшей оперативными средствами всё, что касалось сил специального назначения стран НАТО. Отдел, естественно, проводил подготовку спецрезервистов на случай возможных военных действий, как это делается в любом государстве»{191}.
В общем, никакого «shadowy».
Ботян в этом подразделении занимался подбором «спецрезерва», то есть тех людей, которые во время «особого периода» должны были быть «призваны под знамёна». (Сейчас эта система изменена коренным образом.)
Именно тогда он познакомился с Сергеем Александровичем:
«Я работал в Управлении кадров КГБ СССР, где курировал Первое главное управление, то есть разведку, по военной, чекистской и физической подготовке. Познакомились, близких контактов тогда не было. Он казался мне человеком незаметным. Не выпячивался, ничего такого… Были гораздо более яркие какие-то личности: те, кто, например, побывал во Вьетнаме, — тогда только закончилась вьетнамская война, они выступали, рассказывали… А он не рассказывал, и я к нему не подходил. Принцип у нас был один: не вылезай, если тебя не просят. Это потом уже я узнал, что он тот, тот и тот, — но не от него, от других: кое-что о нём рассказывали, в допустимых пределах, конечно…»
«Ботян прошёл очень серьёзное испытание — уже и в послевоенное время, — рассказывает Михаил Петрович. — Его дважды представляли к званию Героя Советского Союза, представляли даже и в третий раз в 1965 году, но документы на Политбюро поступили на день позже и снова не прошли… А такое испытание не каждый выдерживает достойно. Кто-то может начать ходить по кабинетам: да как так, да я такой! Иной может за поддержкой “в массы” обратиться. Но от него я никогда никаких разговоров на эту тему не слышал, хотя с 1968 года мы вместе очень много были. У Льва Толстого, по-моему, есть повесть: “Бог правду видит, да не скоро скажет”. Вот так и у него получилось — сказали! Хорошо, что о нём вспомнили!»
«Мне кажется, для него Герой — это много больше, чем для других, — считает Ростислав Михайлович. — Когда человек совершает подвиг, а затем следует заслуженная награда, то это нормально, это замечательно, так и должно быть! А он эту награду выстрадал…»
«Знали, что Ботян ветеран войны, но он сам об этом молчал как рыба — и мы ничего не знали о его боевых деяниях, — рассказывает Герой Советского Союза Эвальд Григорьевич Козлов. — Он никогда на эту тему не распространялся. Хотя мы и работали рядом восемь лет, но у каждого был свой участок работы, и по этому участку, как правило, в нашей системе конспирации ты докладываешь только своему непосредственному начальнику. Со своими товарищами-друзьями ты делишься только постольку, поскольку находишь нужным спросить: “Запятую нужно в этой фразе поставить или не нужно?” Так что об успехах или недостатках его работы в отделе ничего абсолютно не могу говорить. Единственное, что могу о нём сказать — что он был очень живой, жизнерадостный. Особенно эта жизнерадостность проявлялась в обеденный перерыв, когда играли в шахматы. Если он выиграет, то это была граница его радости! Были ли у него друзья — не знаю, мне кажется, у него были ровные отношения со всеми. Вообще, мы как там, в отделе, жили? Вот, нет его на месте какой-то период — ну, думаешь, он, наверное, в командировке. А может быть, и в отпуске…»
Да, не прост был наш Алексей Николаевич, хотя так на него поглядишь: душа-человек, весь нараспашку и добротой аж светится! Однако профессия наложила на его характер серьёзнейший отпечаток.
Что там коллеги по службе! Родная дочь про Алексея Николаевича почти ничего не знала! Даже из того, что, кажется, вполне можно было бы рассказать…