Лёгкий стиль этого послания не может не вызывать восхищения! Прямо по Гоголю: «Лёгкость в мыслях необыкновенная!» Классика!
Так что советской разведке следовало активно готовиться к «особому периоду».
Вот почему Ботян превратился в разведчика-нелегала.
«В 1947 году было заключено соглашение между СССР и Чехословакией, что чехи, проживающие на территории Киевской, Житомирской и Волынской областей, имеют возможность выехать в Чехию. Почему? Потому, что немцев выселили из Судетской области — и, так сказать, свободные места были, — объяснял нам Алексей Николаевич. — Я познакомился с молодыми чехами и под видом чеха, в качестве репатрианта, поехал вместе с ними в Чехословакию. Звали меня теперь Алоиз Дворжак. Каким предлогом я объяснял своё решение „возвращаться на родину“, уже и не помню, но я был молодой, мог придумать всё что угодно. Причём у меня не было абсолютно никаких соответствующих документов — ни по рождению, ни по образованию — ничего, никакой справки! Объяснял, что, мол, нас бомбили, все мои документы погибли при бомбёжке, всех своих родных я потерял в оккупации, остался на белом свете один-единственный и никому не нужный. И эта „легенда“ сошла, тем более что никто её не проверял. Я знал польский язык — это мне помогло, что не русский, так было гораздо проще. Отношения с Чехословакией тогда были самые дружеские, а людей без роду без племени после войны были многие тысячи».
Кстати, тут можно возразить: было широко известно, что между спецслужбами социалистических государств существовали договорённости не работать друг против друга. Но, во-первых, тогда такой договорённости ещё не существовало, а во-вторых, Ботян и не работал, как это говорится, «по Чехословакии». (Как известно, разведчики работают не «против такой-то страны», но «по такой-то стране».) Там он должен был провести некоторый отрезок времени, «натурализоваться», почувствовать себя настоящим чехом, после чего эмигрировать в некую страну, откуда реально исходила угроза для Советского Союза. В какую именно? Ну откуда мы знаем! Мало ли тогда таких стран было?
«Приехали мы в Чехию, там распределение было такое, что нас направили километров на сто западнее Праги: Судетская область, город Жатец, — продолжал вспоминать Ботян. — А дальше — кто куда. Как оказалось, у всех чехов, которые ехали отсюда, специальность была: кто был мясником, кто — столяром, кто ещё чёрт знает кем, но места они себе находили. А мне что делать, при моём слабом знании чешского языка? Учителем в школу не пойдёшь. Про другие мои навыки, как понимаете, на это время вообще надо было забыть… Вот и решил я идти работать на завод в город Хомутов, что неподалёку от Жатеца. Там было предприятие по производству бесшовных труб для нефтяной и газовой промышленности. Мне предложили работать слесарем. Ну ладно, пошёл, хотя я никогда не работал слесарем и даже никакого представления об этом деле не имел! Но я никогда не унывал — чего не знал, про то спрашивал. Мне говорят — я если не понимаю, то прошу повторить или показать… Люди там ко мне очень хорошо относились, очень любезно — понимали, что я реэмигрант, что никого у меня не осталось, поэтому сочувствовали и помогали. Для товарищей я был Лозико, Лео… Не хочу себя хвалить, но соображал я быстро, так что в скором времени стал там настоящим слесарем. Но я своим мастерством не гордился и в дальнейшем старался побольше спрашивать, чтобы как следует во всё вникнуть… Что ещё? Жил как все. Получил небольшую комнатку, ходил на работу, кормили сносно; сам себе носки штопал. Тяжело, конечно, жилось в послевоенной Чехословакии…»
Но самое сложное заключалось в том, что у Алексея не было никакой связи с Центром. Ни связи, ни, соответственно, помощи оттуда, словно бы в далёкой Москве про него вообще забыли. Боевой офицер советской госбез-опасности, кавалер двух орденов Красного Знамени превратился в простого чешского слесаря, и всё! Причём неизвестно — надолго ли? Ведь вполне могло статься, что и навсегда, до конца жизни.
Именно так получилось с одним из друзей Ботяна, тоже из омсбоновцев, входивших в группу Карасёва. Немногим старше Алексея, он до войны служил в НКВД, в одном из территориальных управлений, был оперуполномоченным. Хороший, толковый парень, но, как это порой случается с людьми, невезучий по своей природе. Как куда ни пойдёт, что ни начнёт делать — всё обязательно не так получается, как бы хотелось и как было нужно. Он был направлен в Чехословакию одновременно с Ботяном, осел где-то под городом Пльзень, куда-то устроился на работу грузчиком, потому как иной специальности, кроме специальности опера, не имел. А потом у него вдруг резко ухудшилось здоровье, разведчик тяжело заболел. Возможно, сказались многие месяцы пребывания в лесах за линией фронта. Об этом сообщили в Центр; было принято решение вывести его в СССР, но это почему-то не удалось, а может, и не успели, так как вскоре он умер и был похоронен под своей чешской фамилией…
Сотрудник этот был женат, его семья оставалась в Советском Союзе, и потом, уже довольно давно, к Алексею Николаевичу обратился сын этого товарища с просьбой помочь найти могилу отца. «Вряд ли найдёте…» — обречённо ответил Ботян, не только не знавший, где и на каком кладбище, но и давно уже не помнивший, под какой оперативной фамилией был похоронен его друг.
Подобная судьба вполне могла ожидать и его самого. Ведь не «Штирлицем» же он был — в самом центре, «в логове», так сказать, у всех на виду да ещё и с «радисткой Кэт» для постоянной связи с Москвой, а простым работягой на европейских задворках. Сгинет такой, так о нём завтра здесь никто и не вспомнит, а Москва долго ничего не узнает… Если вообще узнает, потому как в Центре было тогда абсолютно не до него и не до многих, ему подобных.
Советские спецслужбы тогда вновь лихорадили очередные преобразования. Генерал-лейтенант Судоплатов писал:
«Война показала, что политическая и военная разведка не всегда квалифицированно справлялась[271] с оценкой и анализом всей информации, которую она получала по своим каналам. И тогда Молотов, который перед Ялтинской конференцией несколько раз председательствовал на совещаниях руководителей разведслужб, предложил объединить их в одну централизованную организацию. Сталин согласился с этим предложением — так появился на свет Комитет информации, куда вошли 1-е управление МГБ и Главное разведуправление Министерства обороны[272] (ГРУ). Что касается Министерства госбезопасности, то решено было также сохранить в его составе специальную службу разведки и диверсий — на случай возможной войны или локальных военных конфликтов на Ближнем Востоке, в Европе, на Балканах или на Дальнем Востоке. Аналогичное спецподразделение было сохранено в Министерстве обороны»[273].
И то — слава богу! Отдел «ДР» всё-таки оставался в системе МГБ.
Всё это — «информация к размышлению». А далее следуют выводы. К сожалению, большого энтузиазма не вызывающие: «Оглядываясь на прошлое, я вижу, что вполне здравая идея создания единого аналитического центра для обработки разведывательной информации была реализована на практике не так, как следовало. Оперативное руководство разведывательными операциями не надо было передавать в чужие руки. Что же касается нового Комитета информации, то его задачи надо было ограничить анализом материалов разведки»[274].
И ещё более печальные размышления признанного аса разведки: «Прежнее разведуправление НКВД — НКГБ, являвшееся основным инструментом обеспечения интересов госбезопасности за рубежом, по существу превратилось в придаток Министерства иностранных дел, основная деятельность которого — дипломатия, а не разведка. Как и Комитет информации, министерство находилось под контролем Молотова…»[275]
Просто обрываем цитату, потому как больно! Но ведь давным-давно утвердилась в России такая традиция, что во все времена политики и чиновники считали себя самыми умными — умнее профессионалов и профессоров, умнее писателей и художников, умнее всех широких народных масс. Всех они учили, как жить, всех наставляли, всем давали «ценные указания», перестраивая всё по своему разу-мению.
Понятно, что большим руководителям в Центре за всеми пертурбациями было уже совсем не до того, чтобы заниматься судьбой какого-то разведчика-нелегала в лейтенантском звании, только ещё готовившегося проникнуть в некую далёкую страну. Даже при том, что эта страна представляла немалый оперативный интерес!
Но, как известно, «спасение утопающих — дело рук самих утопающих». В России давно это усвоили и, соответственно, поступают по обстоятельствам.
Вот и Ботян совсем не тот человек, который будет смиряться с обстоятельствами и покорно плыть по воле волн, тревожно ожидая: «Когда же это Центр обо мне вспомнит?!» Ведь жизнь, между прочим, даётся человеку один раз — и прожить её надо по-человечески.
«Ну, отправили меня наши туда и плевать им на эту страну! Я понимаю!» — рассказывал Алексей Николаевич, и видно было, что даже много десятилетий спустя это не оставляло его равнодушным.
Чувствовалось даже, что некоторая обида на прежнее своё руководство у него всё-таки оставалась. Или это просто была боль за нереализованные возможности? Ведь, к огромному сожалению, в послевоенном Союзе на те ответственные посты, которые совсем ещё недавно занимали герои войны, смелые, инициативные и решительные люди, вскоре стали приходить разумные и достаточно осторожные чиновники-тыловики.
Впрочем, тогда Алексей пока ещё жил перспективами, не сомневаясь, что о нём вспомнят. Но и спокойно сидеть на месте — с его-то неуёмной энергией! — он не мог.
Всё ещё не до меня? Ну ладно, я сам найду, как с пользой скоротать время!
«Вот я и задумался, — с улыбкой рассказывал Алексей Николаевич, которому явно было приятно вспоминать свою молодость, пусть и совсем нелёгкую, — сколько же я ещё буду слесарем работать? Не весь же век! Надо куда-то выходить. Оказалось, что в нашем городе можно получить среднее техническое образование — здесь находилась так называемая Высшая промышленная мотостроительная школа. Конструкторский факультет. Но для того чтобы туда попасть, надо было закончить ФЗУ