Постановление Совета министров СССР № 640 «Об утверждении Общего положения о министерствах СССР». 10 июля 1967. [ГА РФ. Ф. Р-5446. Оп. 1. Д. 811. Л. 168]
Первая встреча длилась пять с половиной часов. На брифинге для журналистов Джонсон был откровенен:
— Мы не пришли к новому соглашению, этого нельзя достичь в результате одной беседы, но мне кажется, что мы достигли лучшего взаимопонимания.
Косыгин его поддержал:
— Действовать надо не спеша.
Вторая встреча продолжалась в два приема: четыре и три часа. Однако конкретных результатов вновь достичь не удалось. Но стало очевидным, что Советский Союз, Косыгин это подтвердил публично, не намерен оспаривать результаты Шестидневной войны и не пойдет на столкновение с Соединенными Штатами на Ближнем Востоке[433].
Примерно о том же Алексей Николаевич говорил в послании Линдону Джонсону от 19 ноября 1967 года: «Правительство Соединенных Штатов по-прежнему стоит за скорейшее политическое урегулирование на Ближнем Востоке, но не выдвигает никаких новых условий или новых толкований по альтернативным проектам резолюции… США и СССР во избежание потери времени должны предложить согласованный проект резолюции по политическому урегулированию на Ближнем Востоке для обсуждения его в Совете Безопасности ООН».
Далее следовали чисто идеологические штампы, которыми был «богат» и текст косыгинского выступления на сессии ООН:
— Советский Союз исходит далее из того, что Ближний Восток играет и будет играть большую роль в системе мирового хозяйства и в международной жизни. Агрессор получил награду за свои действия в виде территорий, которые ему не принадлежат, или любой другой форме. Израильские экстремисты, охваченные шовинистическим военным угаром и волной авантюризма… Недопущение и обуздание агрессии…
…Советское правительство исходит, прежде всего, из необходимости безотлагательного устранения последствий израильской агрессии против арабских стран и восстановления мира и прежде всего решения самого острого, коренного вопроса — вывода израильских войск с оккупированных ими территорий арабских государств… Не думаем, однако, что возобновление поставок американского оружия Израилю — стране, совершившей и продолжающей агрессию против арабских государств, будет способствовать пробуждению у израильских руководителей чувства реальности. Последними наглыми военными провокациями Израиль явно пытается осложнить путь к урегулированию, перечеркнуть работу, которая ведется в интересах выработки какой-то общей платформы. Советский Союз исходит и намерен исходить из того, что государства не могут жить по политическому календарю, который удобен для Израиля[434].
Предполагаем, что в большей степени эти идеологические «ремарки» — дань идеологии, времени и особенностям советской дипломатии… Вообще Алексей Николаевич был очень осторожен, тем более если речь шла о международной обстановке. И, что называется, правильно делал. В тех случаях, когда он все же не сдерживался, о его словах докладывали лично генеральному секретарю ЦК КПСС. Так, Л. И. Брежнев в своем дневнике оставил от 23 января 1970 года такую запись: «Вечером Д. С. Полянский[435] по телефону рассказал мне, как Алексей Николаевич звонил ему, [был] очень мил и клеветал на Нассера [глава Египта в то время. — В. Т.], что он не вождь, не лидер, и т. д.»[436].
Почему всеми этими вопросами не занимался министр иностранных дел А. А. Громыко? Эта сфера — не Косыгина, по сути.
Объяснить это можно было только одним — тем авторитетом, которым Алексей Николаевич Косыгин пользовался среди мировых лидеров — президентов, дипломатов, политиков, и той завистью, которую испытывали к Косыгину советские лидеры. Конечно, они тщательно скрывали подобные настроения, но «следы» остались — в дневниках и мемуарах.
Но, как у всякого дипломата, — «ничего нельзя было прочесть на твердом, опрятно прибранном лице» Косыгина[437].
Однако… Один из руководителей советских спецслужб Вадим Кирпиченко вспоминал, как они летали вместе в Египет:
«По возвращении во дворец уже поздно вечером Косыгин имел обыкновение минут двадцать гулять по дворцовому парку… Здесь он уже отвлекался от политики, от арабского мира и переключался на более интимные темы. Говорил он и о своем возрасте, о состоянии здоровья, о необходимости не поддаваться наступающим недугам и немощам. При этом он распрямлял плечи, словно показывая, как надо это делать. На второй этаж дворца он тоже пытался быстрой, молодцеватой походкой подниматься по лестнице, минуя лифт.
— В следующем году мне будет семьдесят лет — это уже много…
Однажды, уже совсем неожиданно, Алексей Николаевич заговорил о том, что несколько лет назад потерял жену, что она была очень образованной и доброй женщиной, настоящим другом. И от этих откровений, сделанных, по существу, незнакомому человеку, мне стало как-то тоскливо. Я вдруг почувствовал, что он очень одинок, что ему надо выговориться, что невмоготу хранить в себе свои тяжелые мысли. Очевидно, предположение о его душевном одиночестве было верным: к тому времени прошло уже семь лет после смерти жены, а говорил он об этом так, будто эта невосполнимая утрата была совсем недавно, чуть ли не на днях. Жизнь все больше пригибала его, он чувствовал наступление дряхлости, да и отношения с Брежневым были крайне напряженными, если не сказать враждебными. От моих встреч с Алексеем Николаевичем остались у меня ощущение безысходной грусти и теплое чувство к большому человеку…»[438]
Все-таки о Косыгине советский обыватель знал мало: да, скромен, да, спокоен, да, выделялся на общем фоне других членов Политбюро ЦК КПСС. Но многое из его деятельности оставалось вне поля зрения современников…
…Действительно, после смерти жены Косыгин старался чаще бывать вне стен своего дома… Все здесь ему напоминало ушедшую из жизни супругу. Чаще задерживался в рабочем кабинете, старался чаще выезжать в санатории в Подмосковье, несмотря на солидный уже возраст, он не отказывался от многокилометровых пешеходных прогулок, продолжал увлекаться рыбной ловлей (готовил отличную уху), греблей на байдарке… Широкую известность и озабоченность, последнее — у руководства КГБ СССР, лично Ю. В. Андропова, и Министерства здравоохранения Советского Союза, лично Е. И. Чазова, — получил его поход через Главный Кавказский хребет в паре с президентом Финляндии Урхо Калева Кекконеном. Вместе они прошли около 200 км, поднялись на Клухорский перевал (2 782 м) и спустились к Черному морю. Часто стал бывать в Кисловодске, который полюбил и где проводил несколько недель каждое лето.
«Воспоминания» С. Ю. Витте (М., 1960). [Из открытых источников]
Много читал, однако меньше всего какие-то экономические трактаты. Но внимательно изучил три тома воспоминаний Сергея Юльевича Витте, которые еще в 1960 году были подготовлены к публикации научными сотрудниками Академии наук. Воспоминания Витте оказались настоящей находкой, удивительным открытием для Косыгина, который хотел получить представление о том, как складывалась и как действовала система управления экономикой Российской империи. «И почему я не открыл их для себя раньше?» — спрашивал себя Алексей Николаевич, проглатывая страницу за страницей…
И что же Витте? И что же Косыгин? Есть ли, было ли что-то общее в их видении мира, экономики общества, реформ?
Вот что писал Витте и что могло заинтересовать Алексея Николаевича: «Конечно, были такие люди, которые понимали, что металлическое обращение лучше, нежели бумажно-денежное обращение, но и они были все-таки против меня, боясь моей энергичности и решительности, — которые и вели к успешности. Я же со своей стороны отлично понимал, что если я не проведу это дело быстро, то оно, по той или по другой причине, совсем не удастся…»[439]
Выступление председателя Совета министров СССР А. Н. Косыгина на торжественном заседании Московского городского и Московского областного советов депутатов трудящихся, посвященном 50-летию Октябрьской революции. 6 ноября 1967. [РГАКФД. Ед. хр. 349880]
Как будто прямо для Косыгина написано: завистников много, причем таких, которые понимают важность реформы, но завидуют «энергичности и решительности»…
В то же время, Алексей Николаевич, действовать надо быстро, так как любое торможение есть «смерть» реформам. Что, в сущности, и произошло…
И вновь находил у Витте подтверждение последней мысли о важности времени: «Вообще из последующего моего государственного опыта я пришел к заключению, что в России необходимо проводить реформы быстро и спешно, иначе они большей частью не удаются и затормаживаются. Так как уже в то время знали мой нрав, то многие лица боялись этого нрава, то есть в том смысле, чтобы я эту реформу, задуманную мною, не совершил быстро и решительно, предпочитая медленность и систематичность»[440]. Конечно, нрав у Косыгина совсем не тот, что у Витте, совершенно разные люди, но цель одна и видение путей одно — это «сближало».
Косыгин был полностью согласен с Витте в том, что «против… реформы внутри России были те лица, которые вообще, по тем или другим причинам, желали меня если не свергнуть, то обесцветить»[441]. Такие «лица» были во все времена, «свергать» Косыгина, конечно, вряд ли кто собирался, но «обесцветить» — это сколько угодно.
Председатель Совета министров СССР А. Н. Косыгин принимает главного редактора американского журнального объединения «Тайм Энд Лайф Интеркорпорейшн» Х. Донована (в центре) и главного редактора журнала «Лайф» Г. Ханта (слева). Москва. 19 января 1968. [РГАКФД. Ед. хр. 315833]