Иногда Алексей Михайлович облачался в Большой наряд в самой церкви. Тогда это было уже не просто облачение, а возложение царского сана, напоминание о сакральной природе власти государя, обретенной под церковными сводами в день венчания. Снятие же знаков царской власти по окончании службы — поучительная демонстрация кротости и смирения. Второй Романов, проникнутый чувством благоговения, всенародно покидал храм, умерив свой блеск и величие. Наконец, само шествие с патриархом, властями, духовенством, «честными крестами», мощами и святыми иконами, в сопровождении придворных — все это зримо и осязаемо соединяло в одно целое атрибуты царской власти с атрибутами священного происхождения.
Пытаясь типологизировать царские выходы, историки еще в XIX веке разделили каждый из них на три части. Самая торжественная и великолепная — первая — шествие царя из дворца в церковь. Вторая часть — пребывание в самой церкви, где кроткий царь земной смиренно склонял голову пред Царем Небесным. Заключительная часть — торжественное, но часто уже лишенное прежнего величия возвращение во дворец. Примечательно, что этот сценарий был отличен от византийского. Василевсы не были склонны поступаться даже пред Богом, не говоря уже о византийском духовенстве, занимавшем в их шествиях куда более скромное положение в сравнении с московским[402].
Божественное и высокое соседствовало в праздниках с приземленным, «низменным», имеющим прямое отношение к прозе придворных буден. При этом современники, умевшие прочитывать заключенный в обрядах смысл, тотчас делали необходимые для себя выводы. В этом плане церемонии, или, точнее, сбои и казусы в них, служили своеобразным барометром атмосферы при дворе со всеми положенными в таких случаях на шкале делениями от «спокойно» до «переменно» и «бури». Достаточно вспомнить, что в канун открытого разрыва Алексея Михайловича с Никоном государь не явился на праздник Казанской Божией Матери. Отсутствие царского выхода в день, когда по обыкновению выход случался, свидетельствовало о многом. Ведь в праздник службы справлял сам патриарх, к тому же накануне по традиции звавший царя с боярами к себе. Царь же не явился, проигнорировал приглашение! Здесь уж самому неискушенному стало понятно, что над головой Никона сгустились грозовые тучи.
Нет ни необходимости, ни возможности описать все царские выходы Тишайшего. Остановимся лишь на самых главных, чтобы можно было хотя бы в общих чертах представить, из чего «складывался» год жизни Алексея Михайловича.
Январь открывался праздником Богоявления, который отмечали с большой торжественностью и почти с ежегодным участием в нем царя и патриарха. Центральный момент праздника — крестный ход 6 января на Иордань. При Алексее Михайловиче шествие отличалось особым великолепием и многолюдством. Едва ли когда-нибудь тема сакральности и величия царской власти и ее носителя утверждалась с такой полнотой и видимой убедительностью, как в этот день.
Государь выходил из покоев около 4 часов дня (то есть, по нашему времяисчислению, около 12 часов), о чем возвещали колокольным звоном с Ивана Великого. Затем Алексей Михайлович шел в придел Димитрия Солунского Успенского собора, где менял платье. То было, как уже отмечалось, ритуальное облачение в наряд Большой казны с провозглашением многолетия и молитвами перед иконами и святыми мощами.
В Успенский собор вместе с царем входили только высшие чины — думные и ближние люди. Остальные придворные ожидали царя и патриарха на площади. После службы патриарх и духовенство, выйдя из западных ворот, начинали ход на Иордань. Алексей Михайлович присоединялся к шествию, покинув храм через южные ворота.
Ход открывали стрельцы, отобранные из Стремянного и других полков числом до 600 и более человек. За ними двигалось духовенство, расставленное по степеням — младшие впереди старших. Одних приходских священников и дьяконов в иные годы набиралось до пятисот человек! Еще величественнее выглядело шествие архиереев и архимандритов, возглавляемое самим патриархом. Следом шел царь с придворными. Все были одеты чрезвычайно богато — шубы, бархатные и «в золотах» кафтаны. Огромным было стечение народа. Иностранцы, явно преувеличивая, вели счет в сотни тысяч. Толпу разрезал двойной строй стрельцов, по которому двигалась процессия. Строй змеился от Успенского собора, мимо Ивана Великого и Архангельского собора, к воротам под церковью Черниговских Чудотворцев и далее к Тайницкой башне, напротив которой, на льду Москвы-реки, и устанавливалась специальная сень — искусно сделанная беседка с крестом. По углам сени располагались изображения евангелистов, внутри — апостолов и Крещения Господня. Здесь же была прорубь — Иордань. Для Алексея Михайловича и патриарха делались особые места. Сени и царское, и патриаршее места обносились решеткой, а все пространство покрывалось красным праздничным сукном[403].
По пришествии государя к Иордани патриарх осенял крестом царя и его окружение, раздавал всем свечи, кадила и совершал водоосвящение по чину. По освящении патриарх наполнял святой водой специальную государеву стопу для дворца — из нее впоследствии брали воду и окропляли все внутренние покои; затем, взойдя на свое место, здравствовал Алексея Михайловича, давал целовать крест и кропил святой водой. Затем к кресту прикладывались и окроплялись все остальные участники церемонии. Одновременно два архимандрита отправлялись кропить святою водою всех православных — войска и народ. Вода, освященная в день Богоявления, ценилась особо. Считалось, что благодать Святого Духа нисходит на нее в этот день в несколько раз сильнее, чем в день простого, так называемого «малого» освящения воды.
За годы царствования Алексея Михайловича «сценарий» шествия не претерпел существенных перемен, лишь приобрел большую торжественность и величие. Свои поправки вносили события придворной жизни: после удаления Никона водосвятие совершали иерархи, занимавшие место патриарха. В 1667 году, по низложении Никона и в отсутствие собственного патриарха, водосвятие и литургию совершали патриархи Макарий и Паисий. Случалось водосвятие и с оглядкой: в 1649 году ходили слухи, что стрельцы вознамерились во время церемонии расправиться с вернувшимся в Москву боярином Б. И. Морозовым.
С Иордани Алексей Михайлович обыкновенно возвращался в Кремль в санях. Если ход случался до обедни, шел на Троицкое подворье, в церковь Богоявления. Торжества заканчивались столом у государя, за которым Алексей Михайлович одаривал своих гостей — духовных властей и придворных.
Приближение Великого поста — времени суда над всеми делами и помышлениями человеческими — Тишайший встречал в напряжении всех своих душевных сил. Для него это были дни особых благочестивых упражнений, призванных отрешить человека от житейских страстей и вселить в душу покаянное настроение. Сам царь должен был в этом служить всем примером. В «неделю мясопустную», то есть в воскресенье перед Масленицей, Алексей Михайлович задолго до рассвета отправлялся в обход тюрем и богаделен. Он собственноручно раздавал деньги узникам и колодникам, а некоторых тут же отпускал на свободу.
Заметим, что христианские добродетели — нищелюбие и милосердие — приводили Алексея Михайловича в эти мрачные места по несколько раз в году. В Дворцовых разрядах, Дневальных записях и просто в делопроизводстве приказов то и дело упоминаются случаи выходов Алексея Михайловича «со своим государевым жалованьем» к нищим, в богадельни и тюрьмы. Все это было делом обыкновенным и необходимым для благочестивого и богобоязненного жития, нравственной потребностью, приближающей Алексея Михайловича к тогдашнему идеалу добродетельного монарха. Чаще всего подобные царские ходы случались по большим церковным праздникам, в канун царских именин и в поминальные дни. Облегчение колодникам приносили радостные или, напротив, печальные события в царской семье — смерти и рождения. Раздача обыкновенно начиналась очень рано: царь подымался за два-три часа до рассвета и в сопровождении нескольких лиц отправлялся с милостыней.
Эти раздачи, как по сумме затраченных средств, так и по числу людей, «пожалованных милостью», достигали цифр очень внушительных. Приведем несколько примеров. 4 июля 1669 года на Тюремном дворе царь «пожаловал» 766 человек, на Земском дворе — 231, в приказах — еще 87. Не прошел Тишайший в этот день и мимо монастырских богаделен: здесь милость получили еще 1274 человека. Это — не считая поджидавших царя нищих. Тех было «безщетно»[404].
В 1664 году, в Рождественский сочельник, царь ходил по тюрьмам. Источник перечисляет места и приказы, где находились тюремные сидельцы: «А роздано… в опальной поляком 98 человеком по рублю, в барышкине 98, в заводной 120, в холопе 68, в сибирке 79, в розбойном 160, в татарке 87, в женской 27, тюремным сторожем 8, всего 647 человеком по полтине». Далее Алексей Михайлович заглянул к пленным на Английский двор. Людей здесь было меньше, зато траты оказались значительнее, поскольку царь, строго говоря, уже не нищелюбствовал, а «жаловал» — здесь сидело немало знатных пленников. Полковнику было дано 40 рублей, остальным офицерам — в соответствии с чином. При этом самым низшим — гайдукам, челядникам, черкасам и прочим — досталось по полтине. Но зато таких набралось 407 человек.
Затем Алексей Михайлович принялся одаривать раненых солдат полка Агея Шепелева. Одновременно в Китае и Белом городе от имени государя стали раздавать милостыню нищим. Обошлось в этот день царское нищелюбие в немалую сумму — 1131 рубль и 4 алтына[405].
Но, пожалуй, особенно опустошительным для казенных сундуков были раздачи в Великий пост, прежде всего в Страстную неделю, а также на Пасху, когда отворялись двери острогов и тюрем и сидельцам объявляли: «Христос воскрес и для вас». От царского имени всех одаривали пасхальными яйцами, одеждой и милостынью для разговенья. Понятно, что в такие великие дни нельзя было раздавать меньше или наравне с обычными днями. Суммы стремительно росли, особенно если государственные дела шли неудачно или в царском семействе кто-то хворал. Подобное воспринималось Тишайшим как наказание за прегрешения, требующие искупления и молитвенного заступничества.