. У Алексея Викторовича были родственники за границей — этот пункт многостраничной советской анкеты ему было чем заполнять. А Бессарабия в те годы еще не входила в состав СССР.
А тем временем шла работа по созданию генерального плана реконструкции Москвы, начатая еще в 1931 году, после июньского пленума ЦК ВКП(б), посвященного вопросам коренной перестройки советской столицы:
«Иосиф Виссарионович Сталин с гениальной прозорливостью наметил основные пути реконструкции Москвы. Некоторые архитекторы предлагали отказаться от городской застройки и превратить Москву в скопление небольших домиков, растянувшихся на 70–100 километров. Другие, напротив, требовали чрезвычайно плотной застройки Москвы огромными зданиями. По этому вопросу товарищ Сталин дал исчерпывающие указания. В предстоящей перестройке города нужно вести борьбу на два фронта. Для нас неприемлема позиция тех, кто отрицает самый принцип города и тянет к тому, чтобы превратить Москву в большую деревню и лишить всех жителей преимуществ коммунального обслуживания и культурной городской жизни. История строительства городов показывает, что наиболее рациональным типом расселения в промышленных районах является город, дающий экономию на водопроводе, канализации, освещении, отоплении. С другой стороны, для нас неприемлема и позиция сторонников излишней урбанизации, то есть тех, кто предлагает строить город по типу капиталистических городов с их чрезмерной перегруженностью населения. Сталинский план реконструкции Москвы исходит из сохранения основ исторически сложившегося города, но с коренной перепланировкой. Улицы расширяются и выпрямляются, а кроме этого появится много широких магистралей. Застройка должна вестись целостными архитектурными ансамблями. План предусматривает сдвиг Москвы на юго-запад, в сторону незастроенного пространства за Ленинскими горами. Площадь Москвы по плану реконструкции расширяется до 60 тысяч гектаров. За пределами этой территории намечено создать лесопарковый защитный пояс радиусом до 10 километров — резервуар чистого воздуха и место для отдыха москвичей»[189].
В подтверждение вышеозначенного объявляется конкурс на лучший план реконструкции, для участия в котором приглашаются и зарубежные зодчие — Шарль Ле Корбюзье, Ханнес Мейер и другие. Но в итоге в 1933 году предпочтение отдается своим — авторской группе Владимира Семенова и Сергея Чернышева. После неоднократных доработок, вызванных вмешательством в процесс самого Сталина, «сталинский генеральный план реконструкции Москвы» (как его назвали), наконец-таки, 10 июля 1935 года был утвержден Советом народных комиссаров СССР и ЦК ВКП(б).
Но часть этого плана уже была осуществлена и потому влилась в его основные положения:
1. Строительство Дворца Советов.
2. Строительство метрополитена.
3. Создание новой транспортной системы.
4. Обводнение Москвы системой канала Москва — Волга. Сооружение новых мостов и набережных.
5. Озеленение Москвы. Создание Центрального и районных парков культуры и отдыха. Возведение нового стадиона в Измайлове.
Планы были громадные. И для их осуществления Москву нужно было изрядно подчистить и, как следует из приведенных выше указаний товарища Сталина, оставить лишь некие «основы». Таким образом, большевики развязали себе руки в уничтожении старой Москвы. А тем немногим, кто попробовал выразить беспокойство, вождь сказал: «Не волнуйтесь, мы построим лучше!». Но лучше ли? Перечень уничтоженных в прошлом веке памятников архитектуры Москвы безбрежен, как перспектива построения коммунизма.
Интересно, что планы западных архитекторов по переустройству Москвы оказались еще более радикальными, чем предложения их советских коллег. Так, Корбюзье мечтал расчертить советскую столицу на прямоугольники, стерев сложившуюся за века радиально-кольцевую планировку. Прямоугольники следовало застроить жилыми домами. Все старое — снести. Из памятников Корбюзье обещал оставить Кремль (при условии освобождения его от «некоторых загромождающих и ценных строений»), мавзолей («огромная историческая ценность!»), храм Василия Блаженного, ну и еще по мелочи — Большой театр, да кое-какой ампир. Но ему дали построить лишь здание Центросоюза на Мясницкой улице. Щусев называл дома Корбюзье «стекляками».
Зато, когда над Центросоюзом сгустились тучи, Алексей Викторович заступился за здание: «Объявили, что это тюрьма, „остановить“, „переделать“, „вызвать К[орбюзье]“. Так что пришлось даже мне стать защитником конструктивизма и авторитета Корбюзье»[190] — так рассказывал он Евгению Лансере 17 мая 1933 года. К Щусеву, конечно, прислушались.
Во главе 2-й Мастерской Моссовета: «Его называли Мастером»
«Дорогой Папа! Дома все благополучно, все здоровы… Я сейчас в отпуску, который провожу на даче… В мастерской особенных новостей нет. Много разговоров о реорганизации и разделе в связи с постановлением о реконструкции Москвы», — из письма Михаила Щусева отцу 22 июля 1935 года[191].
В середине 1930-х годов Щусев оказывается очень востребованным. Применение находят и его организаторские способности. Возглавляя с 1933 года 2-ю Архитектурно-проектную мастерскую Моссовета (во главе других мастерских встали Жолтовский и Фомин), он ставит честолюбивую цель: «Мы будем стремиться к тому, чтобы в качественном отношении превзойти лучшие образцы классики. Это стремление должно стать боевым девизом мастерской № 2»[192].
Каким образом была поставлена работа в мастерской Щусева? И как ему удавалось достичь большой результативности? Коллектив зодчих был разбит на несколько авторских бригад по четыре-пять человек, каждая из которых занималась конкретным проектом во главе с бригадиром. Одни занимались проектом театра в Ашхабаде, другие — застройкой Ростовской и Смоленской набережных и реконструкцией улицы Горького, третьи — проектом здания Академии наук, четвертые — проектом здания Наркомата иностранных дел. Сам Щусев руководил собственной бригадой, включавшей до половины всех сотрудников мастерской.
У Щусева был довольно интересный метод организации труда архитекторов: он постоянно тасовал состав бригад и их руководителей. «Каждый новый архитектор, приглашенный в бригаду, вносил свою долю творческой инициативы в разработку проекта, — жаловался архитектор Е. Г. Чернов в 1937 году. — Использовав знания и талант архитектора, Щусев затем отстранял его от проекта, переводил на другую работу, а в свою бригаду привлекал другого архитектора. Сам Щусев не работал, не давал никаких самостоятельных решений. Он предоставлял полную творческую свободу своим помощникам. Осторожно подталкивая молодого архитектора, он терпеливо ждал, когда тот найдет, наконец, правильную нить, оригинальное решение. Затем уж этот архитектор не интересовал руководителя мастерской. В результате, ни один из архитекторов не мог сказать, какая часть проекта принадлежит ему. Щусев сознательно внедрял в свою бригаду обезличку, пропускал через одну доску многих архитекторов. Люди тасовались, как карты в колоде. Этот „метод“ Щусев называл „методом совершенствования проектов“. Его бригада была своеобразным конвейером, через который проходили люди различной квалификации, одаренности. Их дарованиями и питался сам Щусев»[193].
И еще «Ему советовали: попробуйте такого-то архитектора. И Щусев пробовал. Выйдет у того хорошо, новое свежее решение будет разрабатывать дальше кто-то другой. Не выйдет — тоже не страшно. Ни сроки, ни средства на проектирование не беспокоили маститого архитектора».
Но были и другие мнения, которые важно учитывать для создания объективного портрета нашего героя. Своя точка зрения на необычную манеру работы Щусева у Виктора Кокорина, ценившего его как учителя и наставника: «А. В. вспоминается как воспитатель. Он стремился привить своим многочисленным ученикам и помощникам чувство художника — любви к красоте, любовь к любимому делу. Всем известная требовательность А. В. к работе помощников, его нетерпеливое ожидание хороших результатов и его меткая верная критика — приводили нередко к растерянности помощников. У них опускались руки, они теряли почву под ногами.
Появлялся другой А. В. — в руках у него книги, альбомы… а на лице довольная улыбка. Он нашел решение. Он знает, как выправить неудачное. Он поясняет, рисует, убеждает примерами. Он говорит об уверенности, в исходе дела, — о необходимости веры в свои силы.
Свою любовь к национальной архитектуре А. В. объяснял преданностью своему народу. Он вселял в души молодых помощников представление о любви к традициям народа, их жизни, быту, к соблюдению и изучению местных особенностей. Он говорил, что без преданности любимому делу невозможно быть художником… И во многом он преуспевал.
Об одном из многих примеров преданности к любимому делу своих молодых последователей, одаренность и учения можно сказать на примере пощади Комсомольская-Кольцевая. Когда после кончины своего учителя группа молодых архитекторов дружно провела большую работу по осуществлению последней замечательной работы А. В.»[194].
Сам же Щусев решал и вопросы оплаты своих подчиненных. В специальных карточках отмечалось количество отработанных ими часов, иной раз он мог и подкорректировать сумму оплаты за работу, в зависимости от имеющегося у него субъективного мнения о сотруднике.
Из этой мастерской вышли многие талантливые зодчие, чье творчество в будущем составит славу советской архитектуры, а также два главных архитектора Москвы — Дмитрий Николаевич Чечулин и Михаил Михайлович Посохин. И неудивительно, поскольку обстановка в мастерской способствовала творчеству:
«В 1933 году, — рассказывает архитектор Ирина Александровна Синева, — я поступила во Вторую проектную мастерскую Моссовета, которой руководил Щусев. Среди разных работ мне приходилось и копировать. Однажды, получив задание скопировать шаблон решетки станции метро „Комсомольская площадь“ (шаблон был выполнен архитектором К. К. Орловым), я, вместо того чтобы сделать простую линейную копию, сделала штриховой рисунок пером. Когда калька была уже окончена, но еще не снята с доски, я отлучилась из комнаты, а вернувшись, застала около своего стола группу архитекторов с Алексеем Викторовичем в центре. Я испугалась, так как хорошо понимала всю бессмысленность моей работы (ведь только синьки были негативами калек), но, когда я подошла к столу, Алексей Викторович, улыбаясь, спросил меня: „Это вы делаете гравюры?“ Вскоре после ухода Алексея Викторовича и его спутников к нам стали заглядывать сотрудники из других комнат и смотреть мою кальку, так как Щусев рассказывал им об этой работе.