Мне очень не хотелось бы выглядеть излишне хвастливой. Дело в том, что такого рода оценки работы сотрудников для Алексея Викторовича были обычны. Он искренне радовался проявлению живого интереса к удачным решениям, рисункам или акварелям. О каждой отмеченной им работе он рассказывал, и поэтому хождение друг к другу для ознакомления с тем, что Алексею Викторовичу понравилось, было нередким.
Вторая архитектурная мастерская Моссовета размещалась на втором этаже дома № 3 на Кузнецком мосту (позднее она заняла и часть первого этажа). Мастерская объединяла несколько творческих групп (бригад) архитекторов, каждая из которых имела своего руководителя и огромное количество работы. Объявлялись многочисленные конкурсы, проектировались, но, увы, не строились, театры, дворцы культуры, вокзалы. Наконец приступили к строительству первой очереди московского метрополитена.
Алексей Викторович был настоящим творческим руководителем. Под его началом находились архитекторы с различными индивидуальными свойствами, но он не подавлял их своим авторитетом. Совершая регулярно обходы всех рабочих помещений, Алексей Викторович в присутствии помощников никогда не распекал авторов, хотя, не исключено, что он это делал без нас. Замечания, которые он высказывал, всегда были обоснованы и преподносились в такой форме, что не учесть их в дальнейшем становилось невозможно. Например, я помню, что в одном из проектов башня увенчивалась высоким барабаном, покрытым многорядным рельефом, на котором стояла огромных размеров статуя. Алексей Викторович указал на несоответствие такого сочетания, сказав, что „статуя давит виноград“ и при этом он даже потопал ногами, как это делают давильщики. Конечно, после приведенного сравнения рельефы были стерты, отчего статуя значительно выиграла.
Разница между Щусевым — ведущим общее руководство и Щусевым — ведущим собственное проектирование огромна.
В мастерской Алексея Викторовича называли МАСТЕРОМ. МАСТЕР сказал… когда придет МАСТЕР… МАСТЕР недоволен…
В те времена работали подолгу. Каждый вечер сами сотрудники устраивали чай. Буфетчица оставляла ключ от шкапа с посудой. Продукты покупались в ближайших магазинах. Заваривался крепчайший чай, и мне поручали приглашать к нему Алексея Викторовича. Чаще всего он принимал приглашение и приходил к нам. Чай он пил без сахара и никогда ничего не ел. Если у него бывало хорошее настроение, начинал рассказывать. Рассказывал он о разном.
Акварельный кружок. Занятия проходили в помещении того же буфета. Стоял натюрморт: на фоне светлой стены — красный поднос, стеклянный кувшин с водой, хрустальная ваза с яблоками и две тряпочки, желтая и розовая. Народу занималось много — человек двадцать.
Писали уже несколько сеансов. Я заканчивала свою акварель и отошла от мольберта посмотреть на работу издали. Появился Щусев и все закричали: „Алексей Викторович, не смотрите! Ни у кого ничего не вышло!“ ‘Как не вышло? А это чья работа?’ — и указал на мою. Он дал мне несколько советов, как довести акварель до конца. Этот натюрморт и сегодня висит у меня на стене, не потому что он мне самой так нравится, а потому что его похвалил Алексей Викторович.
Законченные проекты выносились на обсуждение мастерской. Проекты Алексея Викторовича — наравне с другими. После доклада автора начиналось обсуждение, и, если оно шло вяло или не находилось достаточного числа желающих выступить, Алексей Викторович вызывал поименно молодых архитекторов и часто своих оппонентов. Одним из таких идейных противников Алексея Викторовича был Федор Степанович Кравцов, человек убежденный и честный, не считавший возможным говорить иначе, чем думать. Так, если Кравцов не выступал сам, Алексей Викторович просил его высказать свое мнение.
Общее собрание мастерской. Клеймят позором „врага Родины“ маршала Тухачевского. Руководитель мастерской академик Щусев берег слово и говорит всем нам, что он лично знает Тухачевского и тот не может быть изменником и врагом, что он может поручиться в том, что это ошибка или клевета»[195].
Слова бывшей сотрудницы Щусева о его смелых высказываниях по поводу разворачивавшихся в то время репрессией подтверждаются воспоминаниями Н. С. Хрущева:
«И вдруг Якир и вся эта группа — враги народа? Тогда еще не было сомнении насчет того, что они могут оказаться жертвами клеветы. Суд был составлен из авторитетных людей, председателем суда был маршал Егоров. Потом и Егоров пал жертвой этого же произвола. Но тогда у нас ничто не вызывало сомнений. Единственным человеком из тех, кого я знал, высказавший сомнение в виновности Якира, был академик архитектуры Щусев. Как мне потом доложили, он, выступив на собрании архитекторов, сказал, что хорошо знал Якира и с большим уважением относился к нему. Щусев был замечательным человеком. Мы же в то время к нему относились настороженно, считали, что это человек прошлого, что он строил только церкви, был принят царем Николаем II. Он был острым на язык, говорил всегда, что думал, а ведь не всегда это импонировало людям того времени и их настроениям. Вот и в данном случае он сказал, что он сам из Кишинева и знавал дядю Якира, врача и очень уважаемого господина. Поэтому не может допустить, чтобы оказался злодеем или каким-то преступником его племянник. И он не подал своего голоса в осуждение Якира.
Все это было доложено Сталину, но Сталин сдержался, и ничего не было предпринято против Щусева. Я не говорю, конечно, что Щусев был прорицателем и видел, что обвинение несостоятельно. Это простое совпадение, но для Щусева — приятное совпадение. Я потом сблизился с Алексеем Викторовичем Щусевым, когда вновь работал на Украине.
Он неоднократно приезжал в Киев, и я беседовал с ним. Помню, как-то весной, когда еще было холодно, чтобы купаться, бродил он по Киеву, а потом я беседовал с ним: „Ну как, — говорю, — Алексей Викторович, дела?“ — „Да, вот, ходил, смотрел Киев. Прекрасный город, прекрасный“. — „А куда же вы ходили?“ — „Я поехал на Труханов остров, взял лодочку, разделся там на песочке и грелся. Потом пошел откушать пирожков на базаре“»[196].
Угрожали ли арестом самому Щусеву? Да. На это он как-то жаловался Евгению Лансере, удивившемуся тому расстроенному состоянию, в котором застал Алексея Викторовича: «„Определенно хотят моей смерти, определенно все делается с этою целью“… Каганович дал ему в заместители архит[ектора]-еврея-коммуниста, кот[орый] натравливает сотрудников-архитекторов против него, ругается с ним. Грозит его, Щусева, арестовать. „Положим, я его не боюсь, но все это расстраивает“… И потом — „меня так теребят, так повсюду требуют, и по такому вздору, из-за таких дрянных дел и людишек“… И действительно, через несколько минут за ним заехали, вести на какое-то разбирательство… Вот горькая изнанка славы, и почета, и машины…»[197]
В своей мастерской в 1930-е годы Щусев руководит созданием многих интереснейших проектов — реконструкцией Триумфальной площади, площади Крестьянской заставы, а также жилых домов на Ростовской и Смоленской набережных, где были построены соответственно Дом советских архитекторов и Дом для сотрудников Наркомата обороны.
Почти каждый из осуществленных проектов Алексея Щусева можно охарактеризовать по-своему. Какой-то из них самый большой по объему, другой — самый стильный по исполнению, третий — наиболее выразителен. Что же касается Дома советских архитекторов на Ростовской набережной, 5 (соавтор — Андрей Ростковский), то другого такого проекта, с которым связано столько мифов и предположений, пожалуй, у Щусева нет. И что только в связи с ним не писали. А причиной сему даже не сам дом, населенный в 1930-х годах видными советскими зодчими, а старинный храм, стоявший когда-то перед этим необъятным зданием.
Храм Благовещения, что на Бережках ведет свою историю с начала XV века. Здесь стояло подворье ростовских митрополитов, у которых была своя домовая церковь. Храм построили из камня в конце XVII века. Со временем рядом с ним появились трапезная и колокольня. Храм славился своим чудесным мраморным иконостасом.
Именно полукруглая форма дома архитекторов, огибающего церковь, и стала поводом для всякого рода домыслов. Дескать, у Щусева рука не поднялась снести древний храм, потому и дом такой получился, полукруглый. Утверждают также, что Алексей Викторович замаливал таким образом грехи за строительство мавзолея, потому и включил храм в общий архитектурный ансамбль. А здание стало рукотворным фоном для церкви. Занимательное повествование…
Так это или нет, уже не узнаем. Но и без сопровождающих историю строительства дома сказочных рассказов она сама по себе заслуживает внимания, поскольку здание возводилось в несколько этапов. Начиналось все оптимистично, в середине 1930-х годов, с масштабного проекта комплексной реконструкции Ростовской и Смоленской набережных на левом берегу Москвы-реки. Череда комфортабельных и многоэтажных домов в монументальном сталинском стиле с обширными дворами, прерываемая массивными колоннадами, должна была преобразить здешние места. По тем временам это считалось и красиво, и основательно. В общем, на века.
Однако, денег хватило лишь на отдельно стоящие дома, из которых дом архитекторов получился наиболее внушительным. Выстроили его в 1938 году, правда, тогда еще без боковых крыльев — их возвели более чем через два десятка лет, уже в иную эпоху. А вот храм Благовещения редкостный памятник русского церковного зодчества снесли, что явилось невосполнимой потерей для отечественной культуры. Сегодня восстановлению храма ничего не мешает.
А в доме архитекторов на Ростовской набережной проживало немало коллег Щусева — братья Веснины, Владимир Кринский, Михаил Бархин, Георгий Гольц, Моисей Гинзбург, Михаил Парусников, Яков Корнфельд и многие другие. Дом увековечен в фильме «Три тополя на Плющихе».
Во второй половине 1930-х годов в мастерской Щусева проектируется и жилой дом для членов Академии наук СССР на Большой Калужской улице. В журнале «Строительство Москвы» № 17–18 за 1939 год в статье «Жизнерадостный архитектурный облик новой Москвы» ее автор В. Кусаков пишет: «На Большой Калужской улице выстроен большой жилой дом Академии наук… Запроектированный ранее составления проекта всей магистрали, этот дом по своей архитектуре и по объемному решению несколько выпадает из ансамбля Б. Калужской улицы. Но замечательные квартиры этого дома не оставляют желать ничего лучшего. Их планировка, отделка и оборудование являют собой пример большой заботы о человеке». Еще бы!