альевка небольшую церковку. Говорили о своем намерении со мной, не решаясь, на ком из архитекторов остановить свой выбор… Я настойчиво рекомендовал все того же Щусева; однажды вместе с ним приехал к Харитоненко, и они скоро сговорились. Церковь в Натальевке должна была быть в древненовгородском стиле, такой же иконостас. С моей легкой руки после Абастумана Щусев пошел сильно в гору»[241].
Речь идет о проекте храма в харьковском имении Натальевка, принадлежавшем сахарному магнату Павлу Ивановичу Харитоненко. Спасо-Преображенский храм входит в ряд безусловных шедевров Щусева, работавшего над его созданием в 1908 году. Выстроен храм по мотивам древней псковско-новгородской архитектуры, а одним из художников, работавших над его оформлением, был Сергей Конёнков.
С годами покровительство Нестерова перешло в полноправное созидательное сотрудничество с Щусевым. Для нас важно одно признание Нестерова, сделанное на исходе жизни в 1940 году, которым художник определяет одновременно и свои творческие свершения и неудачи: «Трех церквей мне не следовало бы расписывать: Абастуман, храм Воскресения, в имении Оржевской. Ну, Владимирский собор — там я был молод, слушался других… Там кое-что удалось: Варвара, князь Глеб. А затем надо было ограничиться обителью да Сумами. Там свое есть»[242].
Таким образом, Нестеров подчеркивает — самые его главные работы по росписи храмов это «Марфа» и Троицкий собор в Сумах, созданные совместно с Щусевым. В этих работах Нестеров сумел найти то самое «Свое», ставшее итогом творческого содружества с зодчим, с которым у художника нередко случались и разногласия, и даже расхождения, не препятствовавшие, впрочем, созданию совершенных произведений искусства.
Щусев задумал выстроить Покровский храм Марфо-Мариинской обители в стиле так полюбившейся ему древней архитектуры Пскова и Новгорода, соответственными были и его представления об интерьере сооружения, которым занимался Нестеров. Роспись храма, по мнению Щусева, должна была уподобиться древней фреске. У Нестерова же имелось свое мнение на этот счет, причем «свое» в том же смысле, в котором он употребил это слово ранее.
У Нестерова также был старший наставник — это Васнецов, от влияния живописи этого выдающегося русского художника он и хотел освободиться, что ему не удалось в росписях Владимирского собора. А в случае с росписью Покровского храма все вышло по-другому, о чем «свидетельствуют и пастозность письма, и заметно возросшая роль пейзажа, как бы оттеняющего психологические характеристики героев композиций»[243].
Художнику удалось, несмотря ни на что, отстоять свой «нестеровский» стиль в росписях Покровского храма обители. И потому иконостас этого храма в наибольшей степени иллюстрирует достижение двумя творцами органичного и целостного итога в своем творчестве.
Не зря Щусев назвал Нестерова «пейзажистом» — это было как раз в пору творческих споров о росписи Покровского храма. Но Михаил Васильевич стоял на своем и с высоты своего старшинства не уставал по-дружески укорять Щусева: «Я любил приходить на работу рано, но как бы рано я ни пришел, всегда заставал своего помощника на лесах. Дело у него кипело. Казалось, большей противоположности очаровательному Алексею Викторовичу Щусеву трудно было придумать. Корин, при несомненной одаренности, умел быть человеком долга, глубоких принципов, правил жизни, чего совершенно лишен был Щусев, несущийся всегда „по воле волн“. Имея такого помощника, как Корин (П. Д. Корин. — А. В.), уезжая в Питер, в деревню или еще куда, я был совершенно спокоен, что без меня время не будет потеряно»[244].
Следующим совместным проектом Щусева и Нестерова, осуществление которого началось в преддверии Первой мировой войны, стала работа над иконостасом Троицкого собора в украинском городе Сумы. Здесь заказчиком выступала уже не великая княгиня, а вновь миллионер-сахарозоводчик Павел Харитоненко. Сам собор уже был выстроен по проекту архитектора Густава Шольца в стиле классицизма. Щусев должен был завершить декоративную отделку собора — иконостас, мозаичный пол, росписи стен, колокола и церковную ограду. А Нестерову предстояло написать иконы.
В этой связи Сергей Дурылин отмечал: «В Сумах, как в Киеве, Нестеров пришел в давно выстроенный храм и отстранил от себя всякую связь с архитектурой храма: не было и речи о том, чтобы он взял на себя роспись стен: он принял на себя лишь образа, далеко не все.
Столь ограниченное присутствие Нестерова в соборе было, однако, так ярко внушительно, что не поднималась даже мысль о приглашении кого-либо из других художников для росписи стен: стены остались без росписи и были украшены лишь орнаментами Щусева.
В шести больших образах — Христос, Богоматерь, Троица, Никола, архангелы Гавриил и Михаил — нет следа той нежной манеры, которой написаны лучшие работы Нестерова в Киеве и которая делает его масляную живопись похожею на акварель. Нет здесь и тех, надолго излюбленных Нестеровым, слегка затуманенных, голубовато-зеленоватых, иссиня-лиловых тонов, какие так характерны для „Беседы с мироносицами“ и „Пути ко Христу“…
Краски Нестерова в Сумах целостны, ярки, сильны то прямою звучностью цвета, то смелостью сопоставления. Но эта звучность и звонкость никогда не переходят в крик красок: дополнительные тона умеряют внешнюю звонкость красок, лишь усиливая глубину их звучания…
Художественная удовлетворенность работами Сумского собора не помешала Нестерову покончить на них свою деятельность церковного художника»[245].
Но Щусев не мог позволить себе «столь ограниченное присутствие», он должен был соответствующим образом и органично дополнить уже существующее сооружение, построенное в стиле классицизма: «В итоге за прообраз cумского иконостаса Щусев взял довольно распространенный в храмовом зодчестве России в XIX веке тип низкой алтарной преграды, лучшие образцы которого принадлежат К. И. Росси, О. И. Бове, Д. И. Жилярди… Щусев, который начал работать над заказом Харитоненко как минимум на год раньше, поставил вполне определенные задачи и ограничения перед художником, определил количество икон, их размеры и пропорции. Известно, что Нестеров не переступал порог Троицкого собора, а трудился над иконами в своей московской мастерской, испытывая влияние места, для которого они предназначались, лишь по чертежам и рисункам Щусева. Вероятно, мастера сопоставляли цвет мрамора иконостаса, стен и полов с колоритом живописи, равно как и работы других приглашенных живописцев с образами Нестерова. В этом была одна из задач архитектора: добиться согласованности всех составляющих проекта и избежать какофонии»[246].
Действительно, Щусев был уже не тем начинающим молоденьким зодчим, готовым браться за любой заказ в поисках, в том числе и хорошего гонорара. В его власти было отказаться от предложения Харитоненко, ведь хуже всего доделывать чужую работу, чем заново создавать проект.
Но здесь совсем другое дело — Щусеву было интересно поработать теперь уже в ампире, чего требовала его широкая творческая натура. Его не смущал и сам уже давно отживший архитектурный стиль, это укладывалось в его творческое кредо, базирующееся опять же на изучении национального архитектурного наследия.
Кроме того, проект оформления Троицкого собора являл собой как бы продолжение работы в Марфо-Мариинской обители. Щусев не мог отказать себе в удовольствии еще раз потрудится бок о бок с Нестеровым. Но не только с ним одним.
В РГАЛИ хранится любопытное письмо Щусева от 16 апреля 1915 года, адресованное Константину Сомову:
«Многоуважаемый Константин Андреевич!
Вера Андреевна Харитоненко изъявила свое согласие на обращение к Вам по поводу небольшого заказа на религиозную тему, а именно: в иконостасе в г. Сумах, исполненном по моим рисункам в классическом стиле (белый с золотым орнаментом). Нужны две иконки, висящие у царских врат…
Если Вы этим заказом заинтересовались бы, то нужны будут только 2 акварели в прилагаемую величину и я Вас попрошу мне несколькими словами ответить или лично передать Вере Андреевне…»[247]
Почерк у Алексея Викторовича был красивый, но размашистый. Рисовал он лучше, чем писал пером. Поэтому разобрать письмо до конца оказалось для меня весьма трудным делом. Но понятно, что сюжеты икон связаны с образом Спасителя и Богоматери с Младенцем. А упомянутая Вера Андреевна Харитоненко — это вдова главного заказчика, скончавшегося в 1914 году. Факт предполагаемого участия видного «мирискуссника» Константина Сомова в этом проекте воспринимается несколько неожиданно, учитывая круг общения и интересы этого известного художника.
Зато куда менее радикальной видится кандидатура Кузьмы Петрова-Водкина, которого Щусев привлек к созданию витража с изображением святой Троицы для собора. Они уже работали ранее вместе — при восстановлении храма в Овруче в 1910 году: Кузьма Петрович расписывал храм Василия Златоверхого.
В переписке Петрова-Водкина упоминается и заказ Харитоненко на роспись Троицкого собора: «Со Щусевым две вещи не ладятся, я не могу сейчас получить деньги, т. к. Харитоненко уехал в деревню; вечером отнесу Щусеву работу…»[248], — из письма жене из Москвы от 5 июня 1913 года. Судя по всему, в итоге Щусеву понравилось, и Кузьма Сергеевич получил аванс — 500 рублей. В сентябре 1914 года он сообщает супруге: «Я работаю над эскизами для Щусева, чтобы было, по крайней мере, что показать. Я не трогаю большие акварели, но составляю рисунки более четко, чтобы оставалось только их скалькировать»[249]