Леше и нам вместе с ним предстояло организовать заброску в базовый лагерь на Памире. В переводе на общепонятный – занести высоко в горы все необходимое для жизни двадцати-тридцати альпинистов в течение месячных сборов. Все, кроме воды. Конечный пункт по железке – Ош. Далее начинался знаменитый бездорожьем и опасностями Памирский тракт. В царство памирцев – Горный Бадахшан. Пожалуй, памирцы были самым экзотическим этносом в СССР. По преданию, когда армия Александра Македонского шла через Памир покорять Индию, часть войска затерялась в горах. То ли заблудились, то ли отстали. Но вот с тех пор они и живут там, отличаясь от местного населения внешностью, но характером – как две капли воды кулябцы или таджики.
От Хорога, столицы Горно-Бадахшанской автономной области, по горному бездорожью мы добрались до селения Рошт-Кала, отличающегося от иных горных селений только тем, что за ним уже – пустыня. Как и в каждом приличном селении, в Рошт-Кале была мечеть и чайхана, каждый дом соперничал с соседским по убранству, жизнь текла неторопливо. Мы стали лагерем невдалеке от селения, обустроились и отправились нанимать «транспортные средства» для заброски скарба в базовый лагерь. Транспортом в тех местах могут быть только ишаки.
Мы пришли в Рошт-Калу ближе к обеду, усвоив азиатское правило, что никакое дело не начинается с утра и тем более никакое не затевается с места в карьер. Следуя ему, мы пришли в чайхану, нас радушно встретили местные аксакалы, которые и решали все на свете дела. Мы пили чай, рассказывали памирцам, откуда приехали, зачем приехали, какие уважаемые люди входят в альпинистскую команду и пр. Аксакалы цокали языками, расспрашивали о жизни вдалеке от Памира, удивлялись нашей жизни и нашей непоседливости, иначе чего бы переться в горы? Так прошел час, другой, и Леша посчитал, что политес соблюден. Аксакалы просьбу подрядить ишаков для каравана восприняли доброжелательно. Сколько нужно ишаков, столько и будет – рады помочь гостям. Когда они должны быть в лагере? В пять утра? Будут в пять. Какая цена? Да договоримся, что за спешка. Расстаемся почти как родственники. Спешим в лагерь. Пакуем груз из расчета на вьюк для каждого животного. Засыпаем заполночь. В пять – на ногах. Ждем час, два и нескоро понимаем, что каравана не будет. Ближе к обеду опять идем в село. Аксакалы встречают нас, как родных. Опять сидим, пьем чай, рассказываем о житье-бытье на материке, аксакалы цокают языками – удивляются. Потом все повторяется – про количество ишаков, про цену, про выезд в пять утра. Уж теперь-то, думаем, все традиции и каноны соблюдены. Поднимаемся на рассвете, пьем чай, ждем. Восходит солнце, и мы понимаем, что ишаков нет и не будет. Собираемся, идем в Рошт-Калу, но Леша меняет маршрут и тактику. Минуя чайхану с аксакалами, он заворачивает в первый попавший двор. Есть ишаки, хозяин? Ишаки есть. Завтра в пять утра будешь? Хозяин готов хоть в четыре. Сколько твой ишак возьмет груза? Хозяин закатывает глаза: это такой сильный ишак, такой выносливый, так много повезет, что за такого ишака нужно немножко больше денег. Нескоро и непросто, но караван сформирован. Утром трогаемся в путь. Вьюки распределены по заявленной хозяевами силе ишаков. Ближе к обеду одно из животных падает на все четыре копыта, подергалось и почило. Хозяин рвет на себе халат, причитает, что этот ишак был ему, как сын, что мы бессовестно нагрузили сверх ишачьих сил, что он теперь тоже умрет с горя, а всех остальных ишаков сейчас развьючивает и идет домой. Мы понимаем, что за ишака придется платить. Спрашиваем о цене. Она чуть меньше «Волги», но больше «Жигулей». Леша называет цену ближе к стоимости велосипеда. Начинается жестокий торг. Время идет в препирательствах и взаимных обвинениях, на дохлого ишака слетаются зеленые мухи, хозяин непоколебим. Леша закипает.
– Значит так. Мы груз снимаем, забирай своих ишаков и… – путь, по которому он рекомендует отправиться хозяину ишаков, долог и непрост. Хозяин смотрит безучастно и спокойно, как мы снимаем вьюки. Случайно один из них, с алюминиевой посудой, рассыпается. У памирца алчно загораются глаза. Леша не знает, что алюминиевые миски, тарелки и кружки почему-то ценятся здесь дороже мейсенского фарфора. Но интерес владельца ишаков он замечает, а виду не подает. Скоро позиции меняются. Хозяин предлагает завезти груз за посуду, причем, погибшего и дорогого, как сын, ишака он готов забыть и списать на тяготы пути. Леша подбрасывает миски-тарелки, расхваливает их легкость и красоту, подчеркивает, что мыть алюминиевую посуду можно в ручье, потер песочком и сияет. У меня глаза лезут от изумления на лоб, я все еще не верю, что разорение нас миновало. В общем, ишак нам обошелся в пару мисок и тарелок. Урок на всю памирскую жизнь…
Хотя считается, что Кавказ – наша альпинистская родина, Памир для одесского клуба был не менее родным и интересным. В семидесятые мы там бывали чуть не каждый сезон, альпинистская карта страны украшалась новыми маршрутами и пионерными восхождениями. По традиции их называют именами первооткрывателей, и имя Алексея Ставницера встречается в этой летописи довольно часто. Его можно найти в истории восхождений на пик Ашам, на пик Отцов, на пик Лукницкого, на гору с удивительно красивым именем – Мечта. К слову, пока Леша прокладывал сложнейший маршрут на Ашам, наша группа – Наташа Тихонькова, Саша Холопцев, Саша Хорошев и я – прибавила к славе клуба восхождение на безымянный пятитысячник и назвала его пиком Багрицкого. Он стоит по соседству с пиком Бабеля, восхождение не уступало ему по высоте и сложности. Мы вернулись с него почти одновременно с восходителями на Ашам. Леша за нас искренне радовался. Он вообще умел радоваться чужим успехам.
У Леши было вполне обоснованное желание создать свою команду. И она начала формироваться, а это дело непростое. Все чаще они ходили одним составом: Николай Ческидов, Анатолий Королев, Мстислав Горбенко, Шура Рыбина, Петр Старицкий. Но когда оставалось «чуть-чуть», случалось то одно, то другое. При всей успешности семидесятых, они были богатыми на травмы. Альпинизм вообще спорт достаточно опасный, но на Памире нам еще и не везло с погодой. Я помню Лешино сожаление, когда главным образом ненастье поломало все планы при восхождении на семитысячник Хан-Тенгри. При подъеме на Ашам поломал ногу Коля Ческидов. Нужно включить воображение, чтобы понять, что это значит – спустить человека с поломанной ногой с отвесных скал, потом донести его до временного лагеря, с которого обычно поднимаются на гору, потом от временного – до базового. Это и физически тяжело, и опасно, так как альпинисты преимущественно ходят там, где ступало разве что копыто горного архара.
Мы снесли Ческидова в базовый лагерь, от него дальше лежал кружный путь вокруг горного озера. Сколько там набралось бы километров, не скажу. Думаю, в один день управились бы. Но Лешу осенило. Он взялся сооружать плот. Плавсредство получилось хлипкое, но Ческидова держало. Мы впряглись в него и потащили плот по берегу, завидуя репинским бурлакам, которые шли по речному песочку. Казалось, что вот этот бурлацкий путь и есть самое трудное. Но когда добрались до ущелья, откуда начинался 20-километровый путь с носилками по условной тропе до ближайшего селения, неудобства продвижения озерным берегом показались прогулкой.
Помню, как на обратном пути Леша по-хозяйски припрятал плот на берегу на всякий случай. Мне и в голову не шло, что случай этот не за горами и что он касается меня. Через несколько дней я попал под камнепад, сильно побился, и теперь уже с моим телом Леша тащил плот берегом, потом той же дорогой нес меня с ребятами до поселка, откуда уже машиною до больницы в Хороге.
Возможно, и есть альпинисты, спортивная биография которых вышита шелками, но я их не встречал. Никто не знает, собираясь в горы, что его там ждет.
И никто не знает, что его ждет на горе, куда он так стремится. Наш клуб двадцать с лишним лет беда обходила сторонкой. За эти годы смерть не раз ходила вокруг каждого из нас, случалось и Леше смотреть ей в глаза. Но тут уж – кто кого пересмотрит. Каждый такой случай есть поводом задуматься, если не сказать – одуматься. И ни у кого нет права судить тех, кто посчитал, что долго испытывать судьбу не нужно. У Леши была слава и репутация альпиниста расчетливого, надежного и в то же время рискованного, иногда бесшабашно удалого. Как говорила как-то его ученица Шура Рыбина, если шанс перепрыгнуть трещину равен шансу полететь вниз, то Ставницер, конечно же, будет прыгать, а не искать путь безопасный. Но если риск превышает разумный предел, он не пойдет на него никогда. Помимо умения точно оценивать ситуацию и принимать верное решение, что приходит с опытом, у Леши была сильная интуиция, что, как известно, никаким опытом не достичь.
Сразу после экспедиции 1977 года в Горный Бадахшан неожиданно вскрылся давно созревший нарыв: конфликт интересов наших лидеров Вадима Свириденко и Алексея Ставницера. Формально этот конфликт вылился в разбор итогов экспедиции, в которой произошло два несчастных случая. В научной психологии утверждается, что существование в одном коллективе двух лидеров рано или поздно приводит к конфликту. Лешу обвинили в ряде организационных просчетов и вынесли негативное решение.
Леша принял решение уехать работать на Кавказ, как мне показалось, философически – нет худа без добра. К тому вынуждала и семейная проблема – маленького Егора мучила аллергия, врачи рекомендовали сменить городскую среду обитания на чистый воздух. А где его найти, как не в горах? Аспирантурой в сельхозинституте он не сильно дорожил. А его научный руководитель, полагаю, даже вздохнул с облегчением. В его научном сознании не помещалось, как будущий кандидат наук может ездить в солидное учреждение на велосипеде, не носить галстук и пр. Ну и, само собой, Леша полагал, что на Кавказе он сколько захочет, столько и полазит по стенам, потому что горы будут – вот они. А здесь на более-менее приличную стенку нужно из Одессы ехать или на Южный Буг, или в Крым.