– Возьмите ваше письмо.
У Лили длинные ресницы поднимались и опускались, независимый носик был гордый и чужой, но вот-вот и носик, и все лицо перестанут быть чужими и рассмеются…
Он просыпался, оглядывался, – странный свет уличного фонаря лежал на стене… И снова Никите снилось то же самое. Никогда наяву он так не любил эту непонятную девочку…»
И все… И завершается повесть гимназией…
«Наутро матушка, Аркадий Иванович и Никита пошли в гимназию и говорили с директором, худым, седым, строгим человеком, от которого пахло медью. Через неделю Никита выдержал вступительный экзамен и поступил во второй класс…»
Но что же дальше? А что может быть дальше в столь раннем возрасте? Ведь говорят, что первая любовь редко переходит в любовь, завершающуюся соединением двух существ уже не виртуальным, а официальным.
Эта повесть претерпела немало изменений. Написана она в суровое время, в 1919–1920 годах, когда читатели устали от жестоких событий, от горя, трагедий. Писатель первоначально назвал ее «Повесть о многих превосходных вещах», с подзаголовком «Детство Никиты». Впоследствии оставив именно подзаголовок.
Быть может, именно потому, что мир устал от войн, небольшой детский журнал в Париже, «Зеленая палочка», и заказал ему эту повесть. Сам же автор признался, что тема увлекла: «Начал – и будто раскрылось окно в далекое прошлое со всем очарованием, нежной грустью и острыми восприятиями природы, какие бывают в детстве».
Он вернулся в детство, вернулся из «окаянных дней» революции и Гражданской войны, из эмиграции, в которой каждому русскому было несладко, а русскому писателю несладко вдвойне. Быть может, вот это виртуальное возвращение в детство и заставило почти ничего не выдумывать, а писать с натуры. Да и как еще можно писать книги? Можно ли описать края, в которых никогда не был, природой которых не любовался, поля, которых не видел, реки, в которых не приходилось купаться.
Даже название усадьбы Бострома он не стал менять. Наверное, очень хотелось сохранить его, как ставшее дорогим на всю жизнь.
«…мое небольшое дарование разовьется в нем в большой талант»
Мать стала первой наставницей Алексея Николаевича в творчестве, причем наставницей строгой. Она была автором целого ряда повестей, которые, впрочем, остались неизвестными широкому кругу читателей. Каждая эпоха выбирает писателей, которые шествуют со своими произведениями в последующие времена. Другие так и остаются в своем веке.
Забылись постепенно драмы, связанные с бегством от мужа. В 90-е годы появились новые знакомые, которые оставили добрые отзывы об Александре Леонтьевне. Так, врач Владимир Александрович Поссе (1864–1940) писал:
«…вспоминаю еще одного самарского интеллигента… Это был типичный прогрессивный земец, человек дела, а не красивых фраз, несколько суховатый и, во всяком случае, не мягкотелый. Он жил в свободном союзе с ушедшей от своего мужа графиней Толстой.
Это была умная, скромная женщина с добрыми, лучистыми глазами, несколько придавленная перенесенными страданиями. Она писала правдивые, простые рассказы. Книжку этих рассказов она подарила мне с дружеской надписью.
– Писательницей я себя не считаю, – говорила она мне, грустно улыбаясь. – Но я живу надеждою, что в моем мальчике мое небольшое дарование разовьется в большой талант. … Смотрите, какой у него умный лоб, какие живые, говорящие глаза!»
Итак, ушли в прошлое драмы родителей, впереди были его, личные драмы. А пока он сочинял рассказы и писал письма, в которых отразился его несомненный литературный талант. Ведь письмо можно написать по-разному. Одно пробежал глазами, да и бросил, а другое хочется хранить как что-то доброе…
Вот строки из письма к матери: «Какой нынче денек был! Ясный, морозный, просто прелесть. На верхнем пруду прекрасное катание. Мы уже два дня катаемся. Копчик поправился. Червончик тоже. У Подснежника натерли рану на плече. Иван стал к нему подходить, а он как ему свистнет в губу… Поросята наши сытехоньки, бегают по двору. Марья придет к ним с помоями, а они ее и свалят. Телята страсть веселые. Папа им сделал особые корытца. Третьего дня папа читал мужикам “Песню про купца Калашникова”… Мишка во время чтения заснул. Я его нынче спрашивал, зачем он заснул, а он говорит: “Вы только слушали, а я и поспал, и послушал…” Мне купили варежки в Утевке – чистые чулки. У нас часовщик починил часы, а они не пошли. Назар не будь прост – пустил их. Назар наступил ногой на иглу, и она, воткнувшись, обломилась. Ну вытащили. Папуля… ни разу на меня не посердился серьезно. Вчера у папули болел живот, и я ему читал из Лермонтова. У меня сейчас идет кровь, и я заткнул нос ватой. Целуй тетю Машу крепко. Целую тебя. Твой мальчик».
Он писал с удовольствием, не задумываясь о стиле изложения, стиль проявлялся сам, проявлялся, движимый несомненным талантом, о котором говорила мать, ощущая его и радуясь ему.
Метко делал замечания и по поводу прочитанных книг. О романе Ивана Сергеевича Тургенева «Накануне» писал: «Больно мне кажется потешным этот Шубин. То смеется, то плачет. А еще комичная личность этот Ува Иванович. Лучше всех Инсаров и Елена. Мы прочли до тех пор, как они приехали с пикника. А Шубин еще говорит, в счет Инсарова “хорош герой, пьяных немцев в воду бросает”».
А вот письмо к другу Степану Абрамову, написанное уже в шестнадцатилетнем возрасте:
«Получил сейчас твое письмо в реальном, отправился в курительную, папиросу в зубы и прочитал. Знаешь, от твоего письма повеяло совершенно другим сызранским духом, духом примерных неиспорченных мальчиков. Как тебе ни грустно будет слышать, а разница теперь между нами большая. Или может ты изменился с лета, которое мы вместе провели в Сосновке, может я, не знаю, но прежних идеальных мыслей, прежних мечтаний как не бывало, теперь я реалист в буквальном смысле слова, трезво смотрю на жизнь, каюсь, иногда приходится с товарищами зайти в пивную, но пока до пьянства, до самозабвения я себя не допускал. Особенно изменился я так около ноября месяца, на меня имела влияние (очень и очень благодетельное) одна барышня, замечательный человек, Марья Прокопиевна Болтунова. Ты представь себе, до того времени я был, не то что хлыщом, а вроде того, влюблялся в каждую попавшую юбку, вообще человек без воли, без характера. С ноября мы затеяли спектакль и у нас образовался прелестный кружок барышень и товарищей, отношения самые дружеские, тесные, откровенные, девизом его служит “нет слова, что неприлично, это не по моде, говори то, что у тебя на языке”, а главное откровенность и простота».
Он рос, развивался, мужал и уже на многие вещи имел свое собственное суждение. Мать вспоминала, что все чаще он делился с нею философскими мыслями. Алексею Аполлоновичу писала:
«Он спрашивает – для чего жить, какая цель? Наслаждение – цель слишком низкая, а на что-нибудь крупное, на полезное дело он не чувствует себя способным. Вообще он кажется себе мелким, ничтожным, не умным, не серьезным. Я много ему говорила, стараясь поднять в нем бодрость и показать, что все у него еще впереди. Я ему говорила, что человек может быть господином своей судьбы и сам себе выбрать дело по желанию и что теперь самое важное его дело, это готовиться к жизни, т. е. учиться и вырабатывать себе характер. Не знаю, насколько я на него произвожу впечатление, он такой скрытный и как-то стыдится показывать то, что чувствует. Ему необходима теперь умственная пища, разговоры с тобой. Читать теперь некогда, а умишко работает. Надеюсь на твой приезд…»
В 1899 году после путешествия по Волге, в гостях в имении Марии Леонтьевны Тургеневой, Алексей Толстой стал писать стихи.
Много в жизни бывает мгновений,
Когда тяжко и горестно жить…
Вид на Самару со стороны Волги. Начало XX в.
А это видно навеяно испытаниями начала девяностых, засухой, голодом…
В поле голодном
Страшно и скучно.
Ветер холодный
Свищет докучно.
Крадется ночью
Стая бирючья, —
Серые клочья, —
Лапы что крючья.
Сядут в бурьяне,
Хмуро завоют;
Землю в кургане
Лапами роют.
Пастырь Егорий
Спит под землею.
Горькое горе…
Он писал своему другу о том, что увлекался, о том, что влюблялся, но вот пришла первая любовь, и он отозвался на нее.
Посмотреть мне достаточно в серые очи,
Чтоб забыть все мирские дела,
Чтоб в душе моей темные ночи
Ясным днем заменила весна.
А жизнь текла и делала свои изгибы и водовороты. Он писал стихи, но писал их для себя, словно для забавы, потому-то сохранились немногие, в сохранившихся редко можно найти дату написания. Но стихи – это своеобразная тренировка для прозаических произведений.
Первый брак оказался браком
Однажды Алексей заглянул на занятия драмкружка в Самарский театр. Творчество давно уже тянуло его, и он искал, где приложить свои способности.
Ставили комедию Александра Николаевича Островского «Свои люди – сочтемся», причем сразу бросилось в глаза, что даже мужские роли приходилось исполнять девушкам. Юношей в драмкружке было очень мало.
Алексей посмотрел на эту комедию с комедией, да и решил уже уйти, как вдруг на сцене появилась барышня, которая привлекла его внимание.
«Надо бы познакомиться, – решил он. – Подойду, как занятия закончатся».
Но тут его приметил руководитель драмкружка и предложил роль в комедии. Пару минут назад Алексей сразу бы отказался, но теперь, теперь он решил, что это судьба.
Городской театр в Самаре. Старинная открытка
Сразу, конечно, на сцену его никто не пригласил. К исполнению роли нужно было подготовиться. Руководитель драмкружка тут же принес текст и сказал:
– Учи. Завтра попробуем, что получится.
Наконец занятия кружка окончились, и Алексей сразу же подошел к понравившейся ему барышне. Тем более появилась тема для разговора. Так-то ведь тоже не особо подойдешь. Что говорить-то? Можно ли с вами познакомиться? А если она ответит н