Иван Ильич захлопнул книгу:
– Ты видишь… И теперь не пропадем… Великая Россия пропала! А вот внуки этих самых драных мужиков, которые с кольями ходили выручать Москву, – разбили Карла Двенадцатого, загнали татар за Перекоп, Литву прибрали к рукам и похаживали в лапотках уже по берегу Тихого океана… Уезд от нас останется, – и оттуда пойдет русская земля…»
Это мог написать только подлинный патриот, человек, который был плоть от плоти русским, который с молоком матери впитал русский дух, подаренный ему заволжскими просторами, выросший на великой и могучей реке Волге, сила которой, неизмеримая сила, питает с самых ранних лет тех, кто прикоснется к ней, и, как советовала в великолепной песне Людмила Зыкина, «когда придешь домой в конце пути, свои ладони в Волгу опусти».
И другая любовь?
Видимо, крепко унаследовал Алексей Толстой от отца страсть к настойчивой борьбе за достижение цели и постепенное охлаждение к достигнутому. Как он добивался руки Юлии Рожанской! Добился – и все, уже через несколько дней почувствовал сомнения. Вспомним надпись на книжке… С еще бо́льшим трудом боролся за Софью Дымшиц. Добился. Снова появились сомнения, но они долгое время не оказывали влияния на его семейную жизнь. Затерялись где-то в закромах памяти.
О том, какими были отношения Алексея Толстого с Софьей через несколько лет совместной жизни, рассказала писательница Рашель Мироновна Хин-Гольдовская, хозяйка московского литературного салона, который часто посещала чета Толстых:
«Вчера обедали Толстые и Волошин. Просидели у нас до 12 часов. Толстые мне понравились, особенно он. Большой, толстый, прекрасная голова, умное, совсем гладкое лицо, молодое, с каким-то детским, упрямо-лукавым выражением. Длинные волосы на косой пробор (могли бы быть покороче). Одет вообще с “нынешней” претенциозностью – серый короткий жилет, отложной воротник a l’enfant (как у ребенка) с длиннейшими острыми концами, смокинг с круглой фалдой, который смешно топорщится на его необъятном arriere-train. И все-таки милый, простой, не “гениальничает” – совсем bon efant. Жена его – художница, еврейка, с тонким профилем, глаза миндалинами, смуглая, рот некрасивый, зубы скверные в открытых, красных деснах (она это, конечно, знает, потому что улыбается с большой осторожностью). Волосы у нее темно-каштановые, гладко, по моде, обматывают всю голову и кончики ушей как парик. Одета тоже “стильно”. Ярко-красный неуклюжий балахон с золотым кружевным воротником. В ушах длинные хрустальные серьги. Руки, обнаженные до локтя, – красивые и маленькие. Его зовут Алексей Николаевич, ее – Софья Исааковна. Они не венчаны (Волошин мне говорил, что у него есть законная жена – какая-то акушерка, а у нее муж – философ!). У нее печальный взгляд, и когда она молчит, то вокруг рта вырезывается горькая, старческая складка. Ей можно дать лет 35–37. Ему лет 28–30. Она держится все время настороже, говорит “значительно”, обдуманно… почему-то запнулась и даже сконфузилась, когда ей по течению беседы пришлось сказать, что она родилась в “Витебске”… Может быть, ей неприятно, что она еврейка? Говорит она без акцента, хотя с какой-то примесью. Он совсем прост, свободен, смеется, острит, горячится… Из всех “звезд” современного Парнаса Толстой произвел на меня самое приятное впечатление».
Р. М. Хин-Гольдовская
Что это? Субъективное представление о красоте? Ведь множество свидетельств о том, что Софья красива. Да и сам Алексей Толстой называл ее красавицей. Могла ли столь сильно измениться? Или предвзятое отношение писательницы?
Существуют, кстати, фотографии, где юная Софья весьма мила.
Впрочем, это неважно. Важно то, что мы видим пока добрые отношения между супругами, ну или, если все-таки говорить без всякого рода словесных эквилибристик, – сожителями. Видим то, что увидела писательница Хин-Гольдовская.
Дело, конечно, не во внешности. Когда полюбил, все устраивало. Рубежным стал момент, когда Алексей углубился в художественную прозу, полностью оставив живопись, а Софья окунулась в картины…
Тем не менее отношения продолжались. Толстой по-прежнему частенько заходил в студию, где работала Софья. А рядом с ней, за соседним мольбертом, он заметил барышню, которая показалась ему необыкновенно красивой. Это была Наталья Крандиевская, поэтесса, которая пробовала себя и в живописи. Чтобы показать ее внешность, сошлюсь на подлинного знатока женской красоты Ивана Алексеевича Бунина:
«Она пришла ко мне однажды в морозные сумерки, вся в инее – иней опушил всю ее беличью шапочку, беличий воротник шубки, ресницы, уголки губ, – и я просто поражен был ее юной прелестью, ее девичьей красотой и восхищен талантливостью ее стихов».
Софья представила Алексея и Наталью друг другу и вряд ли заметила, как изменилось выражение его лица.
Вскоре он узнал, что Наталья пишет неплохие стихи, что происходит она из литературной семьи. Отец Натальи был редактором-издателем «Бюллетеней литературы и жизни», постоянно вращался в кругу известных писателей. Мать Натальи – Анастасия Кузьмичева – была хорошо знакома с Максимом Горьким, Антоном Павловичем Чеховым, Василием Васильевичем Розановым, да и сама писала книги. Она окончила Высшие женские курсы, созданные в 1872 году сверхштатным профессором всеобщей истории Московского университета Владимиром Ивановичем Герье, дававшие очень хорошее образование. Впоследствии они были преобразованы в 3-й Московский государственный университет. После окончания курсов Анастасия ушла в творчество. Сохранилось упоминание о ней в письме Горького, адресованном Чехову: «Видел писательницу Крандиевскую – хороша. Скромная, о себе много не думает, видимо, хорошая мать, дети – славные…»
У ней были две дочери: старшая, Наталья, которую дома звали Туся, и Надежда, к ней с детства прилипло прозвище Дюна. Наталья стала поэтессой, а Надежда – скульптором.
В романе «Хождение по мукам» Толстой вывел Наталью в образе Кати, а Надежду – в образе Даши.
Толстой даже вложил в уста Даши строки из замечательного стихотворения Натальи Крандиевской.
Сыплет звезды август холодеющий
Сыплет звезды август холодеющий,
Небеса студены, ночи – сини.
Лунный пламень, млеющий, негреющий,
Проплывает облаком в пустыне.
О, моя любовь незавершенная,
В сердце холодеющая нежность!
Для кого душа моя зажженная
Падает звездою в бесконечность?
Даша в романе декламирует две первые строки второго четверостишия.
Первое время после знакомства Толстой вынужден был ограничиваться лишь взглядами, на какие-то отношения пойти было сложно, ведь рядом Софья. Не назначишь же при ней свидание. Единственно, на что он решился, так подарить свою книгу «За синими реками», подписав ее четверостишием:
Не робость, нет, но произнесть
Иное не покорны губы,
Когда такая нежность есть,
Что слово – только символ грубый.
Вручая книгу, признался:
– Я вас побаиваюсь. Чувствую себя пошляком в вашем присутствии.
Она улыбнулась и ответила…
Не приносите женщине проблем.
Зачем ей Ваши? – у нее свои.
Проблем и так хватает вся и всем…
Вы принесите женщине Любви.
Но на том первый диалог и окончился, ведь рядом, в нескольких шагах, стояла у своего мольберта Софья.
К тому, что Алексей подарил Наталье книгу, она отнеслась равнодушно. Писатели часто дарят свои книги, дарят и подругам своих жен. Софья слишком была увлечена творчеством, чтобы обращать внимание на то, что Алексей порой слишком уж заглядывался на молодых красивых барышень. Возможно, уже тогда и у нее наступил кризис чувств. Жизнь шла размеренно, размеренными и спокойными были отношения.
Знакомство Алексея с Натальей видимого извне продолжения не получало. Это был странный роман взглядов и жестов.
Алексей запомнил фразу: «Вы принесите женщине Любви».
Ему хотелось услышать из ее уст и другие стихотворения. Нет, не прочесть в сборнике – в сборнике прочесть просто. Именно услышать. И он в очередное свое посещение студии деликатно попросил прочитать что-то на выбор. Софья снова отнеслась к этому равнодушно.
И Наталья прочитала милым, приятным голосом, проникающим в душу и вызывающим бурю эмоций…
Рожденная на стыке двух веков,
Крещенная в предгрозовой купели,
Лечу стрелою, пущенною к цели
Над заревом пожаров и костров.
За мною мир в развалинах суров.
За мной кружат, вздымая прах, метели,
И новый век встает из колыбели,
Из пепелища истин и основ.
Еще не убран в ризы, не украшен,
Младенчески-невинен и жесток,
И дик, и наг, и наготою страшен,
Он расправляет крылья на восток.
Лечу за ним, лечу, как семя бури,
Плодотворить грядущего лазури.
Да, страшный новый век уже шагал по земле, его роковые повороты уже успели сотрясти Россию в нулевые годы, но они приближались с новой силой, они уже были у порога, но думать о них, стоя рядом с милой барышней, не хотелось, и Толстой очень тихо, чтобы не слышала Софья, попросил:
– А о любви?
– Извольте…
Н. В. Крандиевская
Наталья прочитала…
Как высказать себя в любви?
Не доверяй зовущим взглядам.
Знакомым сердце не зови,
С тобою бьющееся рядом.
Среди людей, в мельканье дней,
Спроси себя, кого ты знаешь?
Ах, в мертвый хоровод теней
Живые руки ты вплетаешь!
И кто мне скажет, что ищу
У милых глаз в лазури темной?
Овеяна их тишью дремной,
О чем томительно грущу?
Хочу ли тайной жизни реку
В колодцы светлые замкнуть?