[1587] как огонь, набросились на них, с большинством расправились саблями, некоторых взяли в плен, забрали всю добычу и, одержав большую победу, вернулись к самодержцу. Император встретил их, узнал о полном поражении врагов и возвратился в Лопадий. Там он провел целых три месяца, частично из-за отсутствия воды в землях, через которые должен был проходить (дело было летом, [1588] и стояла невыносимая жара), частично поджидая не успевшие подойти отряды наемного войска. Когда все собрались, он снялся с лагеря, разместил все войско на хребтах Олимпа и даже занял Аэр, [1589] расположенный у так называемой Малагины.
В это время императрица находилась в Принкипе, [1590] дабы иметь возможность быстрей получать известия о самодержце, который вернулся в Лопадий. Император, как только прибыл в Аэр, послал за ней императорскую монеру; во-первых, Алексей постоянно опасался приступа болезни ног, во-вторых, боялся внутренних врагов в своем войске и потому нуждался в заботливом внимании императрицы и в ее глазах, не знающих сна.
2. Не прошло и трех дней, как утром явился императорский спальник и остановился около императорского ложа. Императрица проснулась, увидела его и сказала: «Он принес нам весть о наступлении турок». Спальник начал было говорить, что турки подошли к крепости Георгия, но императрица жестом заставила его замолчать, дабы не разбудить самодержца. Алексей слышал их разговор, однако не шелохнулся и ничем не выдал себя. С восходом солнца он обратился к своим обычным делам, целиком уйдя в заботы о предстоящем. Не прошло и трех часов, как прибыл новый посланец с сообщением о приближении варваров. Самодержица находилась еще с самодержцем; она, естественно, испытывала страх, но подчинялась воле мужа. Когда же император с императрицей отправились завтракать, прибыл еще один посланец, весь в крови; он бросился в ноги самодержцу и стал клятвенно заверять, что опасность нависла над головой и варвары уже подходят. Самодержец немедленно велел самодержице вернуться в Византий. В глубине души она испытывала страх и опасения, но ни словом, ни видом не выдала своей боязни. Как та, воспетая в притчах Соломона женщина, [1591] она обладала мужественным и твердым характером и не проявила женского малодушия, какое мы наблюдаем у большинства женщин, услышавших какое-либо страшное известие; бледность выдает трусость их душ, и они издают непрерывные жалобные вопли, как будто опасность уже нависла над ними. Но императрица, если и испытывала страх, то только страх за самодержца, как бы с ним чего не случилось, и уже во вторую очередь – за себя. И в то время она вела себя не недостойно своей доблести: она покидала самодержца вопреки своему желанию, часто оглядывалась назад, смотрела на него и с трудом рассталась с императором ценой большого усилия и напряжения воли. Она спустилась к берегу, взошла на монеру, предназначенную для императорских особ, поплыла вдоль берега Вифинии, по дороге была застигнута бурей и в конце концов причалила на корабле к берегу у Еленополя, где остановилась на некоторое время. Вот и все об Августе.
Тем временем самодержец вместе с родственниками и имевшимися в его распоряжении воинами немедленно вооружился. Вскочив на коней, они все вместе поскакали к Никее. Но варвары захватили одного алана, узнали от него о наступлении императора и побежали назад теми же самыми тропами, которыми пришли туда. В это время Стравовасилий и Михаил Стипиот (услышав имя Стипиота, не подумайте, что это полуварвар; последний был купленным рабом того Стипиота, которого я имею в виду, и позже был принесен им в дар императору; этот же Стипиот был человеком знатного рода), [1592] весьма воинственные, давно знаменитые мужи, находились на Гермийских холмах [1593] и наблюдали за горными проходами в надежде, что варвары, как дикие звери, попадутся в их сети. Узнав об их приближении, они явились на равнину под названием..., [1594] завязали бой с турками и в жестокой битве разбили их наголову. Император же прибыл в неоднократно упоминавшуюся нами крепость Георгия, оттуда – в селение, именуемое местными жителями Сагудаями, [1595] но нигде не встретил турок. Узнав о поражении, которое нанесли туркам уже упомянутые храбрые мужи – я имею в виду Стипиота и Стравовасилия, – он одобрил врожденную отвагу и победу ромеев и разбил свой лагерь рядом с этой крепостью.
На следующий день император спустился к Еленополю, где застал императрицу, задержавшуюся там из-за волнения на море. Он рассказал ей обо всем случившемся: как, стремясь к победе, турки обрекли себя на несчастья, мечтая победить, были побеждены сами и обрели противоположное тому, чего ожидали. Избавив ее от великого страха, император выступил к Никее. Там он получил известие о наступлении других турок и отправился в Лопадий. Некоторое время он провел в этом городе, но, узнав, что к Никее подходит большая турецкая армия, выступил с войском к Киосу. Узнав же, что турки в течение всей ночи двигались по направлению к Никее, он вышел оттуда и через Никею направился к Мискуре. Там ему сообщили, что все турецкое войско еще не прибыло, но небольшое число воинов, отправленных Моноликом, находится в Долиле и в окрестностях Никеи с заданием следить за передвижением императора и постоянно передавать сведения Монолику. Поэтому император отправил в Лопадий Льва Никерита с войском и приказал ему быть начеку, сторожить дороги и письменно сообщать обо всем, что ему удастся узнать о турках.
Остальное войско Алексей расположил в удобных местах и предпочел пока не выступать против султана, ибо предполагал, что спасшиеся варвары сообщили всем азиатским туркам о натиске, который им пришлось выдержать, и рассказали, что повсюду, встречая ромеев, они нападали на них, но, несмотря на упорство в бою, терпели поражение, что часть из них была взята в плен, часть убита и лишь немногим израненным воинам удалось уйти; Алексей опасался, что варвары, узнав о его наступлении, отступят от Икония и все его старания пропадут даром. Поэтому он повернул коня и через Вифинию прибыл в Никомидию. Алексей надеялся, что варвары устанут ожидать его наступления, вернутся туда, где жили раньше, осмелев, отправятся в обычные свои набеги, а султан примется за прежние дела; и вот тогда-то, когда воины немного отдохнут, а кони и вьючные животные станут упитанными, император начнет еще более серьезную войну с турками и вступит с ними в жестокий бой. По этой причине, как говорилось, и отправился Алексей в Никомидию.
По прибытии на место он распределил всех следовавших за ним воинов по селениям, расположенным рядом с Никомидией, чтобы у коней и вьючных животных было много пищи (земля Вифинии богата пастбищами), а сами воины имели возможность через находившуюся вблизи бухту привозить в достаточном количестве все необходимое из Византия и его окрестностей. Он приказал им со всем усердием печься о конях и вьючных животных, не выезжать ни на охоту, ни на прогулки, чтобы к нужному времени кони были упитаны, способны легко носить всадников и пригодны для кавалерийских атак на врага.
3. Сделав такие распоряжения, Алексей как наблюдатель расположился вдали, а по всем дорогам поставил стражей. Намереваясь пробыть там значительное время, он по уже неоднократно упомянутым причинам посылает за Августой, чтобы она находилась с ним до тех пор, пока он, узнав о приходе варваров, не решит уйти из Никомидии. Императрица быстро прибывает в Никомидию.
Она видела, как некоторые злопыхатели насмехаются над бездействием Алексея, повсюду клевещут и шепчутся, что император, так хорошо снарядившись против варваров и собрав такие большие силы, не совершил ничего значительного и ушел в Никомидию; так как они бесстыдно высказывали подобные вещи не только по углам, но и на улицах, перекрестках и скрещениях дорог, императрица была этим очень огорчена и раздосадована. Однако самодержец, предвидя успех своего предприятия против врага – ведь он был искушен в делах, такого рода, – ни во что не ставил подобные разговоры и упреки, относился к ним с презрением, как к детским забавам, и смеялся над ребячливостью своих противников. Он ободрял Августу мужественными речами, клятвенно заверял ее, что то, над чем они смеются, станет причиной еще более славной его победы.
Я полагаю, что мужество в том и заключается, чтобы с умом добиваться победы, ведь отвага и энергичность без разума – качества отрицательные: это дерзость, а не храбрость. Мы проявляем храбрость в посильной борьбе и дерзость – в непосильной. Так что, когда опасность нависает над нами (мы избегаем) [1596] открытого сражения и в этом случае ведем войну другого рода и стараемся одолеть врага без помощи оружия. Первой доблестью полководца является умение добиться победы, не подвергая себя опасности. «Так и возница искусством одним побеждает возницу», [1597] – говорит Гомер. Победу, связанную с опасностью, имеет в виду и поговорка «кадмова победа». Мне кажется вполне разумным также и во время самой битвы применять военные хитрости и каверзы, если только войско по своей силе уступает вражескому. Каждый желающий может почерпнуть из истории, что победы бывают не одинаковы и не единообразны, а издавна и поныне достигаются различными способами, так что победа одна, средства же, которыми ее завоевывают полководцы, различны и многообразны по своей природе. Одни из некогда прославленных полководцев, по-видимому, побеждали противников при помощи силы, другие для достижения победы нередко прибегали к иным средствам. Что же касается моего отца-императора, то иногда он побеждал противников силой, иногда умом,