Затем Роберт разыгрывает все как на сцене и изображает, будто этот монах не кто иной, как свергнутый с трона император Михаил, у него тиран Вотаниат похитил жену, сына и все прочее, а самого же Михаила в нарушение права и справедливости облачил в монашеское платье, сняв с него диадему. «А сейчас, – заявил Роберт, – он пришел к нам как проситель».
Так публично ораторствовал Роберт и, ссылаясь на свое свойство с Михаилом, утверждал, что возвратит ему императорскую власть. Он ежедневно подчеркивал свое уважение к монаху – мнимому императору Михаилу: уступал ему почетное место, высокое кресло и оказывал большие почести. Роберт по-разному строил и свои речи: то горевал о том, сколько пришлось вытерпеть его дочери, то соболезновал свату по поводу обрушившихся на него несчастий, то подстрекал и побуждал к войне окружавшие его варварские полчища, на все лады обещая варварам кучи золота, которое, как он сулил, они отберут у ромеев.
Водя за нос всех – богатых и бедных, он покинул Лонгивардию, вернее, всю ее вывел с собой и прибыл в Салерно – метрополию Амальфи. [236] Там он удачно уладил все дела своих остальных дочерей и стал готовиться к войне. Две дочери были с ним, в то время как третья, несчастная со дня своего обручения, находилась в царственном городе. Ее юный, не достигший еще совершеннолетия жених боялся этого брака, как дети боятся буки. Из дочерей Роберта одна была обручена с Раймундом, сыном графа Баркинона, вторую он отдал замуж за не менее знаменитого графа Эбала. [237] Эти брачные контракты были заключены не без выгоды для Роберта, ведь он всеми средствами собирал и сколачивал для себя войско, причем пользовался для этой цели своим родом, властью, свойством и вообще всевозможными способами, которые и не придумать.
13. В это время произошло нечто такое, о чем стоит рассказать, так как это касается удачливости Роберта. Я считаю, что благополучному ходу дел варвара очень способствовало то, что все западные правители воздерживались тогда от нападения на него; судьба неизменно содействовала ему, помогая захвату власти и во всем другом.
Римский папа [238] (его власть могущественна и ограждена разноплеменными армиями), находясь в ссоре с германским королем Генрихом, [239] решил привлечь в качестве союзника Роберта, который стал к тому времени уже знаменитым и достиг высшей степени своего могущества.
Ссора короля и папы возникла вот из-за чего: папа обвинял короля Генриха в том, что тот жаловал церковные должности не даром, а за подношения, посвящая иногда недостойных людей в сан епископа. Такие обвинения он выдвинул. [240] Германский же король со своей стороны обвинил папу в тирании за то, что тот захватил апостольский престол без его согласия. Он обратился к папе с наглыми речами и дерзко сказал: «Если папа не покинет самовольно захваченного места, он будет оттуда с позором изгнан». Услышав такие речи, папа обратил свой гнев на послов [241] и сначала подверг их бесчеловечным пыткам, а затем остриг им волосы и сбрил бороды: волосы – ножницами, бороды – бритвой. После этих и других чудовищных злодеяний, превосходящих варварскую свирепость, папа отпустил послов.
Я бы рассказала об этой свирепости, если бы меня, женщину, члена императорской семьи, не удерживало чувство стыда. Это деяние недостойно не то что епископа, а вообще человека, носящего христианское имя. Я чувствую отвращение к замыслу этого варвара, не только к его поступку, и я осквернила бы перо и бумагу, если бы по порядку рассказывала о его деянии. Незачем доказывать его варварскую свирепость и то, что людские нравы с течением времени становятся все более дерзкими и злыми. Достаточно уже того, что я не решаюсь поведать даже о малой доле содеянного им. И это, о справедливость, сделал священник, и это сделал первосвященник, и это сделал глава всей вселенной, как его называют и каким его считают латиняне (это еще одно проявление их наглости)! Ведь когда императорская власть, синклит и все управление оттуда перешли к нам, в наш царственный город, [242] то вместе с ними перешла к нам и высшая епископская власть. [243] Императоры с самого начала предоставили эти привилегии константинопольскому престолу, а Халкидонский собор установил первенство и константинопольского епископа и подчинил ему диоцезы всего мира. [244]
Обида, нанесенная послам, была без всякого сомнения направлена против того, кто их послал; не столько потому, что папа наказал послов, сколько потому, что для надругательства над ними он сам изобрел новый способ. Этим поступком, мне кажется, он хотел проявить свое презрение к королю и разговаривал с ним как полубог с полуослом – мулом – через посредство подвергнутых издевательствам послов. Папа, совершив это [245] и отправив в таком виде послов к королю, развязал величайшую войну. А для того чтобы король, соединившись с Робертом, не стал еще более грозным противником, папа спешит предложить Роберту мир, хотя ранее и был расположен к нему отнюдь не дружелюбно.
Узнав о том, что герцог Роберт прибыл в Салерно, папа выступает из Рима и является в Беневент. Сначала они вели переговоры через послов, а затем встретились друг с другом лично. Вот как это произошло: папа выступил со своим отрядом из Беневента, Роберт с войском – из Салерно. Когда их войска оказались на достаточно близком расстоянии друг от друга, оба мужа вышли из воинских рядов, встретились, обменялись клятвами и заверениями и вернулись назад. Стороны приняли на себя такие обязательства: папа возводит Роберта в сан короля и в случае необходимости предоставляет ему союзническую помощь против ромеев; в свою очередь герцог поклялся по первому требованию помогать папе. [246] Однако данные ими обоими клятвы оказались пустыми: папа был весьма раздражен против короля и стремился к войне с ним, а герцог Роберт с вожделением смотрел на Ромейское государство и, как дикий вепрь, точил зубы и разжигал свой гнев против ромеев. Их обещания так и остались словами: не успев дать друг другу клятвы, эти варвары сразу же их и нарушили.
После этого герцог Роберт, пришпорив коня, поспешил в Салерно, а мерзкий папа (я не могу назвать его иначе, помня о бесчеловечных издевательствах, которым он подверг послов) со своей духовной благодатью и евангельским миром всеми помыслами и силами устремился к междоусобной войне. Таков этот миротворец и ученик миротворца! Он сразу же пригласил к себе саксонцев и саксонских вождей – Ландульфа и Вельфа; [247] кроме других многочисленных обещаний сулил сделать их королями всего Запада и таким образом привлек этих мужей на свою сторону. [248] С необычайной легкостью возлагал папа руку на голову королей, пропуская, по-видимому, мимо ушей слова Павла: «Рук ни на кого не возлагай поспешно». [249] Ведь папа короновал герцога Лонгивардии и возложил венцы на головы этих саксонцев.
И вот оба они, германский король Генрих и папа, подтянув свои войска, выстроили их друг против друга. Когда рог дал сигнал к бою, сразу же ринулись фаланги, и началось большое и длительное сражение. Оба войска так храбро сражались и показывали такую выдержку под ударами копий и стрел, что равнина, на которой они бились, в короткое время оказалась залитой морем крови убитых, а оставшиеся в живых продолжали бой, плавая в крови. Некоторые же воины, натыкаясь на трупы, падали и тонули в реках крови. Если действительно, как говорят, в этой битве погибло более тридцати тысяч человек, то какие потоки крови, должно быть, текли там, сколько земли было залито ею!
Пока саксонский вождь Ландульф участвовал в битве, обе стороны, как говорится, сражались с одинаковым успехом. Но после того как он получил смертельную рану и испустил дух, фаланги папы дрогнули и обратили тыл. Воины бежали, обагренные кровью и покрытые ранами. Их гнал и теснил Генрих, который продолжал преследование с еще большим пылом, когда узнал, что Ландульф пал от руки врага. Наконец Генрих остановился и приказал войску передохнуть. [250] Затем он вновь вооружился и поспешил к Риму с намерением осадить город. Тут папа вспоминает клятвы Роберта и договор с ним и отправляет к нему послов с просьбой о союзнической помощи. В это же самое время и Генрих, собираясь напасть на древний город Рим, через послов просил союзничества Роберта. [251] Оба они, добивающиеся одного и того же, показались Роберту забавными; королю он ответил устно, папе иным образом – написал письмо.
Содержание письма было таково: «Великому первосвященнику и господину моему Роберт, герцог милостью божией. Прослышав о наступлении на тебя врагов, я не очень поверил этому слуху, ибо знаю, что никто не осмелится поднять на тебя руку. Ведь кто, если только он не сошел с ума, выступит против столь великого отца? Что же касается меня, то я, да будет тебе известно, приготовился к тяжелейшей войне с народом, победить который очень трудно. Я собираюсь воевать с ромеями, соорудившими трофеи в честь бесчисленных битв на суше и на море. Тебе же я храню верность в глубине души и, когда будет нужно, докажу ее на деле».
Таким образом отослал он послов обоих просителей: от одних он отделался этим письмом, от других – обманчивыми словам