почти не осталось. А потому духовенство, не проживающее в Москве, но приезжающее в столицу по каким-либо делам на несколько дней, направлялось туда в помощь. Рассказывают, что в дни раздачи святой воды очередь за нею протягивалась от Всесвятского храма на километр и более.
Когда заканчивался год, владыка Алексий подводил черту и с немецкой педантичностью высчитывал, сколько всего было совершено им богослужений. Вот, к примеру, такая итоговая запись от 1972 года: «в епархии — 83, вне — 34, всего — 117 служб».
А запись от 1973 года резко отличается от предыдущих и последующих. В ней перечислены 22 службы в Александро-Невском соборе Таллина, 17 в Пюхтице, 5 в других храмах епархии и 15 в московских храмах. Всего 59 богослужений. Что же случилось в том 1973 году?
Несмотря на молодость и полноту сил, сказывался сердечный недуг, вызванный ещё в детстве осложнениями после частых простуд, накапливалась усталость. 3 февраля 1973 года сердце митрополита Алексия не выдержало, дало сбой. Он почувствовал резкую боль в груди, прошибло по́том. Его немедленно доставили в больницу, где был поставлен диагноз, довольно редкий в те времена для сорокатрёхлетнего человека — инфаркт миокарда. Обошлось без операции, но в больнице пришлось долго восстанавливаться. Выздоравливая, слушал по радио о развернувшейся кампании обмена партийных билетов и шутил:
— Хорошо, что мне не надо бежать.
Внешне храбрился, но в душе огорчался, что врачи запретили до лета совершать богослужения. И всё же бисерный почерк свидетельствует: «29 апреля, Пюхтицкий Успенский монастырь, литургия (Пасха)». Следующие записи уже относятся к началу июня, когда он вновь стал постоянно совершать службы, но гораздо реже, чем ему хотелось бы. Лишь с осени вернулся к прежнему ритму жизни, и в 1974 году им было совершено уже 91 богослужение, а в 1977-м число снова перевалит за сотню.
1974 год в нашей стране начался травлей Солженицына. Аккурат к Рождеству 7 января вышло постановление ЦК КПСС «О разоблачении антисоветской кампании буржуазной пропаганды в связи с выходом книги “Архипелаг ГУЛАГ”». Всюду организовывались митинги, осуждающие главного диссидента, — на заводах и фабриках, в больницах и поликлиниках, в институтах и школах, только что не в детсадах и яслях. Требовалось, чтобы своё слово сказала и Церковь. Тем более что не так давно, весной 1972 года, Александр Исаевич в своём знаменитом «Великопостном письме» обращался лично к Патриарху Пимену: «Почему, придя в церковь крестить сына, я должен предъявить паспорт? Для каких канонических надобностей нуждается Московская Патриархия в регистрации крестящихся душ? Ещё удивляться надо силе духа родителей, из глубины веков унаследованному неясному душевному сопротивлению, с которым они проходят доносительскую эту регистрацию, потом подвергаясь преследованию по работе или публичному высмеиванию от невежд... Перешиблено право продолжать веру отцов, право родителей воспитывать детей в собственном миропонимании, — а вы, церковные иерархи, смирились с этим и способствуете этому, находя достоверный признак свободы вероисповедания в том... Сумеем ли мы восстановить в себе хоть некоторые христианские черты или дотеряем их все до конца и отдадимся расчётам самосохранения и выгоды?
Изучение русской истории последних веков убеждает, что вся она потекла бы несравненно человечнее и взаимосогласнее, если бы Церковь не отреклась от своей самостоятельности и народ слушал бы голос её, сравнимо бы с тем, как, например, в Польше... Мы теряем последние чёрточки и признаки христианского народа — и неужели это может не быть главной заботой русского Патриарха? По любому злу в дальней Азии или Африке Русская Церковь имеет своё взволнованное мнение, лишь по внутренним бедам — никогда никакого. Почему так традиционно безмятежны послания, нисходящие к нам с церковных вершин? Почему так благодушны все церковные документы, будто они издаются среди христианнейшего народа? От одного безмятежного послания к другому, в один ненастный год не отпадёт ли нужда писать их вовсе: их будет не к кому обратить, не останется паствы, кроме патриаршей канцелярии...
Всё церковное управление, поставление пастырей и епископов (и даже — бесчинствующих, чтоб удобнее высмеять и разрушить Церковь) всё так же секретно ведётся из Совета по делам. Церковь, диктаторски руководимая атеистами, — зрелище, не виданное за два тысячелетия!..
Какими доводами можно убедить себя, что планомерное разрушение духа и тела Церкви под руководством атеистов — есть наилучшее сохранение её? Сохранение — для кого? Ведь уже не для Христа. Сохранение — чем? Ложью? Но после лжи — какими руками совершать евхаристию?..
Святейший Владыко!.. Не дайте нам предположить, не заставьте думать, что для архипастырей Русской Церкви земная власть выше небесной, земная ответственность — страшнее ответственности перед Богом.
Ни перед людьми, ни тем более на молитве не слукавим, что внешние путы сильнее нашего духа. Не легче было и при зарождении христианства, однако оно выстояло и расцвело. И указало путь — жертву. Лишённый всяких материальных сил — в жертве всегда одерживает победу. И такое же мученичество, достойное первых веков, приняли многие наши священники и единоверцы на нашей живой памяти. Но тогда — бросали львам, сегодня же можно потерять только благополучие.
В эти дни, коленно опускаясь перед Крестом, вынесенным на середину храма, спросите Господа: какова же иная цель Вашего служения в народе, почти утерявшем и дух христианства и христианский облик?»
Нечего возразить, слова все правильные, прожигающие сердце любого христианина. Но сей новоявленный Аввакум призывал Церковь идти в атаку тогда, когда бойцы ещё только-только отдышались в окопах, перевязывают раны, не успели собраться с силами, осознать, где враг. Такое наступление могло обернуться лишь крахом. Вот почему, в сердцах своих целиком соглашаясь с гневными и пропитанными искренней болью филиппиками Солженицына, вожди Церкви не могли встать и бросить в лицо властям: «Мы с ним, а не с вами! Бьёте его, бейте и нас!» В стране, где ещё недавно обещали показать последнего попа...
И обвинять Церковь в том, что в семидесятые она не вышла на битву против советской власти, всё равно что поносить Александра Невского за то, как он, сберегая Русь для будущих битв, не поднял её на решительную схватку с Ордой и не погубил тем самым народ до последнего человека.
12 февраля Солженицына арестовали и уже на другой день самолётом отправили за пределы страны, во Франкфурт-на-Майне. От Патриархии потребовали заявления, обозначающего позицию Церкви по этому поводу. И это заявление обязан был написать не кто иной, как управляющий делами. «Мера, применённая к А. Солженицыну Президиумом Верховного Совета СССР о лишении его гражданства СССР, является вполне правильной и даже гуманной и отвечает воле всего нашего народа, о чём свидетельствует реакция советских людей на решение Президиума Верховного Совета. Церковные люди полностью одобряют это решение и считают, что к А. Солженицыну и ему подобным применимы слова ап. Иоанна Богослова: “Они вышли от нас, но не были наши” (1 Ин. 2, 19)... Его имя и написанное им используется, особенно нашими политическими и церковными недругами, для разжигания ненависти и вражды против нашей Родины и Церкви, чтобы помешать разрядке международной напряжённости и развитию добрососедских отношений между государствами Востока и Запада... А. Солженицын не вправе выступать с оценкой деятельности Русской Православной Церкви, ибо, прежде всего, следует отметить поразительную неосведомлённость в религиозных вопросах человека, который решился обличать и поучать церковную иерархию». Это выдержки из текста резюме, написанного 17 февраля 1974 года рукой митрополита Алексия. А вот его покаянные слова по сему поводу, произнесённые много лет спустя: «Мы взяли на свою совесть меньший грех, дабы избежать греха большего. Личное совершенство иногда приходится принести в жертву ради блага других. Патриарх или митрополит, подставляющие под заведомый разгром свою паству, согрешили бы перед Богом, людьми, Россией много больше, чем компромиссом защитив церковь. Да, это больно. Но не может многомиллионная Церковь в тоталитарном государстве уйти в катакомбы. Мы грешили. Но виновны за это не перед народом. Ведь ради него, ради возможности не уходить окончательно из реальной жизни миллионов людей иерархи Церкви брали на душу грех — грех молчания. За этот грех перед Богом мы каялись всегда... Конечно, легко с позиций книжного морализма обвинять теперь Русскую Православную Церковь в том, что она заплатила “кесарю” слишком большую дань. Однако как можно при этом не понимать, что раз дань платили именно мы, то мы и переживали нравственную боль и муку несравнимо большую, чем наши далёкие судьи».
К этим словам стоит ещё добавить, что в те февральские дни не решалась жизнь и смерть Александра Исаевича и, ставя свою подпись под таким резюме, архипастырь не присоединялся к вынесению смертного приговора. Подпись не могла повредить высланному из страны диссиденту.
Вместе с митрополитом Алексием против Солженицына в печати выступили митрополит Крутицкий и Коломенский Серафим (Никитин) и Тульский и Белёвский Ювеналий (Поярков).
За два года до Солженицына из СССР был выслан Бродский. Так советская власть отправила их в нобелевское плавание. А вот Шукшину такой билет не достался. Осенью того же 1974 года во время съёмок фильма С. Бондарчука «Они сражались за Родину» он внезапно скончался в каюте теплохода «Дунай» при странных обстоятельствах, которые станут известны лишь через четверть века. Выдающийся писатель, актёр, кинорежиссёр Василий Макарович Шукшин всё больше и больше тревожил власти своим нарастающим противлением антирусской системе. Выслать и его через пару лет после Солженицына?.. Видно, решили, что будет перебор с изгнанниками. Да пора было и припугнуть кое-кого — Виктора Астафьева и Валентина Распутина, к примеру, чьи повести «Царь-рыба» и «Живи и помни» появились тогда же.