За ней закрылась дверь.
– Спасибо, – сказала Алена, возвращая пустую чашку.
– На вот, микстура, – он протянул ей зеленый пузырек и ложечку.
– Спасибо.
– Ты можешь умереть? – спросил он, глядя ей в глаза.
– Нет, – сказала она, но не очень уверенно. – Чтобы мне отсюда уйти, надо сыграть специальную музыку… Чтобы он сыграл. Больше никто не сумеет.
– Так чего мы волнуемся? – удивился Аспирин. – Ты же мне столько раз говорила, что не боишься смерти!
– Не боюсь, – подтвердила Алена шепотом. – Я другого боюсь… Я боюсь людей, которые сперва кажутся живыми… а потом оказывается, что они не просто мертвецы – они уже сгнили.
– Блин-н, – сказал Аспирин со злостью. – Я о тебе забочусь… А ты мне свои намеки гадостные намекаешь, да?
Алена снова закашлялась.
– По идее, есть молоко, – сквозь зубы сообщил Аспирин. – И сода.
– Принеси, – попросила Алена. – И дай мне еще одеяло. А то меня трясет.
Через полчаса подействовало лекарство. На бледном лбу Алены выступил пот. Она расслабилась, легла ровно, подмостив Мишутку под бок.
– Когда я тебя увидела в первый раз, – она закрыла глаза, судорожно потянулась, как будто у нее ломило суставы, – мне увиделось совершенно четко, что ты мертвый. Такой же, как все здесь. Страшный. Прошел себе дальше, и ладно… Но ты вернулся. И оказалось, что ты живой… Показалось.
– Ты бредишь, – равнодушно сказал Аспирин.
– Да, – Алена слабо усмехнулась. – Ты играешь на пианино?
– Давно. В детстве.
– А чей инструмент?
– Родительский… Ну и я на нем учился. «Как под горкой, под горой…»
Она отбросила одеяло. Струйки пота блестели на ее висках, на лбу, на шее, и несчастная футболка, в которой она ходила записываться в музыкальную школу, была мокрая насквозь.
– Тебе надо переодеться, – сказал Аспирин.
– Мне не во что, – она не открывала глаз. – Дай мне поспать…
В стопке свежего, из прачечной, белья в шкафу он отыскал свою старую белую футболку.
– Переоденься.
Она с трудом разлепила глаза.
– Спасибо… Отвернись.
Алена заснула в обнимку со своим медведем. Аспирин пошел на кухню и заварил чаю. Вторую неделю он жил в вывихнутом мире – и ничего, ходил, разговаривал, даже денег успел заработать…
Он устал. И потому сейчас думал, глядя в чашку: а может, так и надо. Может, ей в самом деле немного нужно, поживет… ладно, куплю ей скрипку… пусть ходит в свою музыкальную школу. И в один из дней исчезнет так же внезапно, как и появилась. Придет босоногий в камуфляжных штанах, сыграет песню… кстати, на чем сыграет? И Алена уйдет, откуда пришла. Где нет смерти и вообще все довольны.
Человек приспосабливается, иначе бы не выжил. Царапины затянутся, бомбилы откосят от статьи и загремят на какое-то время в дурку. Аспирин переживет: главное, не трогать эту маленькую дрянь, никак не угрожать ей и не касаться медведя руками. А потом он что-нибудь придумает. В конце концов, плюнет на все и смотается с Лондон. А девочке с мишкой не дадут визы, ох, не дадут…
В окне стояла ночь, самая черная, самая глухая, уже осенняя. Стрелка ползла к половине четвертого. Аспирин сидел на кухне один, и ему хотелось выть – от ноющей боли в надорванном ухе, от безысходности, от страха – а вдруг он сошел с ума? Вдруг он уже сошел с ума?!
Телефонная трубка – дохлый черный тюлень на белом столе – вдруг разразилась звонком. Аспирин подпрыгнул на табуретке.
– Простите, – сказал женский голос в трубке. – Вы еще не спите?
– Нет, – сказал Аспирин, обалдело хлопая глазами.
– Ей лучше?
– Да… она заснула.
– Очень хорошо… Я забыла вам сказать про уксусные обтирания. Если температура долго не падает – разбавляете уксус водой…
– Да, я знаю, – сказал Аспирин. В его памяти на секунду обозначились блеклые картинки детства – запах уксуса и противная тряпка на лбу.
– Очень хорошо, – повторила соседка и замолчала. Как будто ждала от него каких-то слов. Как будто нет ничего естественнее, чем звонить полузнакомому человеку в полчетвертого ночи. Аспирин молчал тоже.
– Так занести вам уксус? – спросила соседка.
Он налил ей армянского коньяка. Она не отнекивалась, но и пила мало – больше грела бокал в ладонях, изучала коньячные «ножки» на стекле.
– У вас есть дети? – спросил Аспирин.
Она покачала головой:
– Только племянники.
– Вы, наверное, очень добрый человек?
– Почему вы так решили?
– Ну, – Аспирин усмехнулся, – пришли мне на помощь… С уксусом… И с этим, как его… Ночью… Хотя не обязаны были.
– Ничего страшного, – она улыбнулась. – Я все равно не сплю после дежурства.
– Я тоже не сплю, – он плеснул ей еще коньяка, хотя бокал был почти полон. – Вторую ночь уже. А завтра у меня еще утренний эфир. С девяти часов.
– Я где-то читала, – женщина коснулась губами янтарной коньячной поверхности, – что иногда… в некоторых случаях… дефицит сна и напряженная работа обладают терапевтическим эффектом. При душевных травмах, я имею в виду.
– Вы психолог?
– Нет, я инженер. Технарь. Работаю на ТЭЦ. Сегодня было дежурство.
– Вам, наверное, не нравится «Лапа-радио», – предположил Аспирин.
– Почему?
– Потому что мне так кажется.
– Я человек широких взглядов, – она говорила по-прежнему спокойно, но в глазах теперь ясно читался сарказм. – Если такое кто-то слушает – значит, это кому-нибудь нужно…
– Нужно, – сказал Аспирин. – И пэтэушникам, и водителям, и офисным крысам. И вы напрасно их презираете.
Она чуть покачала головой:
– Алексей… Я ведь не спрашиваю, в чем ваша беда. Но, может быть, вам стоит поспать хотя бы несколько часов, и тогда вы сможете решить…
– Нельзя решить, – быстро сказал Аспирин. – Либо решится само, либо… не решится. Все, что я ни делаю… получается только хуже.
Она разглядывала его лицо; она тактично не спрашивала, чем надо ударить человека, чтобы получился такой вот отпечаток четырех когтей.
– Вы не пробовали обращаться с милицию?
Аспирин застонал.
– Тогда возьмите тайм-аут, – сказала женщина, снова касаясь губами коньяка. – Просто ложитесь спать.
Уже провожая ее, он вдруг спохватился:
– Прошу прощения… А как вас зовут?
– Дорогие мои, сегодня праздник для всего здравомыслящего человечества. Окончилась работа, опять пришла суббота, и нам с тобой охота, всем охота, но не все имеют возможность… Субботнее утро на «Лапа-Радио», последний уик-энд уходящего лета, за окошком солнышко, такое прикольное светило, оно утром встает, а вечером садится, и так всегда, вот если бы было наоборот! Ну что же, мы напрасно размечтались, режиссер дает мне знать, что у нас есть звонок… Есть звоночек… Алло, мы вас слышим! Говорите, кто вы и чего хотите в этой жизни! Ой, кажется, девушка испугалась и повесила трубку. Ну ничего: зато теперь мы можем спокойно послушать Ладу Дэнс, что она нам споет…
Аспирин говорил, не открывая глаз.
Минута, и еще минута. Реклама. Прогноз погоды. Минута, и минута, и минута за минутой. Ровное, бодрое, порой даже стильное бормотание Аспирина заполняло собой салоны машин и квартиры, шуршало в наушниках и вырывалось из динамиков; если я сумасшедший, думал Аспирин, на секунду размыкая веки, то и вы – ненормальные. Дурю вам голову, забалтываю, убаюкиваю, истекаю бредом, могу сейчас, не меняя интонации, рассказать всю свою историю, и ничего не изменится. Позвонит какая-нибудь дура и попросит Сердючку…
Рано утром докторша из поликлиники выслушала Алену и обнаружила у нее бронхит. Долго писала рецепты, нудно объясняла Аспирину, как именно правильно ставить горчичники и почему банки – это варварство и каменный век. Пригрозила пневмонией, которая непременно разовьется, если немедленно не принять решительные меры, и рассказала пару случаев из практики, когда детей приходилось госпитализировать, а ведь начиналось с простуды…
Аспирин выманил врачицу на кухню.
– Может, госпитализировать девочку прямо сейчас? – спросил доверительно. – А то я, знаете, очень занятой человек, и, может, ей было бы лучше…
Врачица посмотрела на него, как на людоеда:
– Знаете, первый раз в моей практике такое предложение, обычно родители, наоборот, возражают… до смешного доходит!
Аспирин почувствовал облегчение, когда за докторшей закрылась дверь.
Алена все так же кашляла и все так же горела, но уже вступил в бой антибиотик, и, по прогнозу врачицы, улучшение должно было наступить завтра – с утра или, в крайнем случае, к вечеру. Уходя, Аспирин оставил рядом с диваном термос горячего чая. На медведя, лежавшего у Алены на подушке, старался не смотреть.
Такси застряло в пробке; Аспирин оказался на рабочем месте в последнюю секунду. Надел наушники – косо, чтобы не касались раненого уха (все, кто был в студии, с любопытством воззрились на него сквозь стеклянное окошко). Закрыл глаза, чтобы не видеть их, не видеть ничего. Забормотал, как шаман молитву:
– Еще недавно все мы дружно пели про то, что лето на дворе, все заботы будут в сентябре. Вот идет сентябрь, он уже почти пришел, но нам нет до этого дела – наши заботы будут в другом сентябре, следующего года, а может, они были в прошлом сентябре, и теперь о них можно надежно забыть… Детям скоро в школу, но не отчаивайтесь – все проходит, и школьные годы чудесные вы скоро будете вспоминать, как страшный сон… Начинается новый час, и с ним начинается наша любимая игра – кончаем с «Лапа-Радио»! Разумеется, кончаем фразу, то есть, извините за это слово, заканчиваем…
Напрасно он ночью раскис. Напрасно поил соседку коньяком. Теперь та, чего доброго, захочет продолжать знакомство. С другой стороны, она в самом деле помогла: и с лекарством для Алены. И с этими ночными разговорами, будь они неладны. Он чуть не раскололся, чуть не вывалил всю историю: интересно, что бы она сделала? Не «Скорую» же вызывать в таких случаях… «Мой сосед стал жертвой психоза… Или жертвой гипноза, что немногим лучше…»