его.
Люди молчали и слушали, но никто не выходил на зов.
Аспирин вертелся, оглядываясь, расталкивая людей, все ближе подбираясь к карнизу. Она упадет, она упадет…
Новый звук лопнувшей струны. Рядом кто-то охнул.
Алена играла теперь на двух. Песня рвалась, в нее вплетались фальшивые ноты. Никто не входил в пустой круг. Алена играла, рваные струны вились вокруг ее руки, мелодия уже не была завораживающей и даже не была мелодией – это был вызов, разъяренный приказ…
Третья и четвертая порвались почти одновременно. Сделалось тихо-тихо. Девочка на карнизе постояла секунду, как изваяние, и мягко повалилась вперед – будто статуя, сброшенная с пьедестала.
Аспирин успел.
Он дотащил ее до дома на руках. Раздел, обтер зачем-то уксусом, уложил на диван. Мишутка безучастно сидел на полу. Скрипка осталась там, на мостовой.
У Алены отнялись руки, но она вовсе не казалась убитой или потерянной. Наоборот – она улыбалась.
– Сделать тебе чаю?
– Нет, Леша. Ни к чему.
– К чему, к чему… ты хочешь пить.
– Нет. Я умираю.
– Перестань! Ты сама говорила, что не можешь умереть.
– Теперь могу… Он бы пришел, Лешка. Мне не хватило всего пары минут.
– Я видел…
– Я знаю. Я бы его вывела, это точно. Уже открылась дверь… Но он не пришел. Я не смогла.
– Ты смогла, – Аспирин вливал ей чай почти насильно. – Ты смогла. Ты играла на двух струнах!
Алена тихо засмеялась:
– Этот мир такой тоненький… Я проделала в нем окошко. Окошко в оболочке. Рана, если честно. Он стал сопротивляться. Он порвал мне струны. Ваш мир. Ему, наверное, было больно. Я знала, что долго не продержусь.
Аспирин взялся за телефон – и отложил трубку. Звонить… кому? Любе из Первомайска? Все, случившееся сегодня, казалось ему бредом. Раздвоением реальности.
– Тебе надо отдохнуть. И все можно начать сначала.
– Нет, нельзя. Я проиграла. Я честно пыталась, но я проиграла, Лешка, у меня нету больше струн.
– Что же, – спросил он нерешительно, – теперь ты… будешь просто моей дочкой? Да?
Она закрыла глаза:
– Прости, Леша. Мне больше бессмысленно жить. Я уже не буду – никем.
Он взял ее за плечи.
– Слушай. Мне плевать. Если ты… да перестань, это истерика! Ты моя дочь, на остальное мне положить с прибором. Твой отчим тебя пальцем не тронет, а твоя сумасшедшая матушка…
Грянул дверной звонок.
– Скину с лестницы, – сказал Аспирин сквозь зубы. – И пусть потом жалуется, кому хочет.
Широким шагом он прошел в прихожую и, не глядя в глазок, распахнул дверь.
– Добрый вечер, Алексей Игоревич.
Из коридора дохнуло холодом. Ледяным. Зимним. Аспирин стоял, разинув рот, уставившись в глаза-буравчики – голубые с прозеленью, безмятежные и безжалостные.
Аспирин дернул кадыком. Опустил взгляд. Гость стоял босиком на линолеуме, камуфляжные штаны подвернуты, длинные узкие ступни – чистые и белые, будто из алебастра.
– Я пришел за Аленой.
– А я вас не звал, – хрипло сказал Аспирин, не двигаясь с места.
Гость чуть улыбнулся:
– Что поделаешь, Алексей Игоревич. Я, бывает, являюсь без приглашения.
И он шагнул через порог. Аспирин отступил. У него ослабели колени.
Из гостиной, где лежала Алена, не доносилось ни звука.
– Погодите, – быстро сказал Аспирин. – Одну минуту.
Гость повернул голову:
– Да?
– У меня к вам два слова, – выдавил Аспирин. – Идемте на кухню, там… замечательный коньяк…
Гость улыбнулся шире. Покачал головой:
– Нет, Алексей Игоревич. Не сегодня.
И вошел в гостиную.
Аспирин кинулся за ним. Обошел по большому кругу, чуть не опрокинув этажерку с дисками. Встал между гостем и Аленой.
– Привет, мелкая, – сказал босоногий, не обращая на него никакого внимания.
Алена медленно открыла глаза. И, к удивлению и ужасу Аспирина, вдруг улыбнулась.
– Ты пришел.
– Ну конечно.
– Ты меня не бросил.
– Ну разумеется.
– Ты был прав, – Алена снова опустила ресницы. – У меня ничего не вышло. Я не смогла.
Зависла пауза. Аспирин стоял, напружинившись, как вратарь. Он ждал, что босоногий попробует подойти к Алене, и не был уверен, что решится остановить его, но все-таки ждал, удерживая дрожь в коленях.
Босоногий что-то сказал. Короткая звонкая фраза.
Алена содрогнулась. Открыла глаза.
– Что ты сказал?
Гость повторил. Помолчав, с оттяжкой произнес по-русски:
– Ты смогла. Он услышал. Пришел в сознание. Вспомнил себя.
Сделалось тихо. Потом Алена глубоко вздохнула. Ее бледно-зеленые щеки вдруг порозовели – так резко, будто на них плеснули раствором марганцовки.
– Его выбор, – негромко сказал босоногий.
Алена выдохнула. Покачала головой:
– Я… устала.
– Я знаю. Пошли.
Он сунул руку за пазуху и вытащил длинный кожаный футляр. Раскрыл. Белый металл вспыхнул под лампой. Аспирину померещились блестящие хирургические инструменты.
– Нет! – он отступил к дивану, загораживая собой девчонку.
– Алеша, – слабо сказала Алена.
– Вы ее не… уходите!
Гость вытащил из футляра флейту, разобранную на две половинки. Соединил. Вставил мундштук.
– Разреши нам поговорить, – быстро сказала Алена.
Босоногий пожал плечами:
– Да сколько угодно. Говорите.
– Алеша, – Алена смотрела ясно, как в день их первой встречи. – Дай мне… Мишутку.
Он помедлил. Потом протянул руку, взял медведя – легкого, ватного – и подал Алене.
– Ты… понимаешь, – сказала она, прижимая Мишутку к груди. – Мне надо уйти.
– Не понимаю. Куда?
Она улыбнулась:
– Домой. Я все равно мечтала вернуться… Это правильно. Это хорошо. Ты за меня не бойся, я все сделала, что могла… И у меня получилось.
– А брат остается? – тупо спросил Аспирин.
Она чуть сдвинула брови:
– Да. Понимаешь… Оказывается, я приходила не затем, чтобы его вывести. Помнишь, я тебе рассказывала? Мой брат забыл себя. Он ничего-ничего не мог сделать.
– А теперь он вспомнил?
– Да.
– Почему же не пришел?
Алена улыбнулась снова:
– Потому что… Он же творец. Ему надо жить в несовершенном мире.
Аспирин помотал головой, пытаясь осознать ее слова. Оглянулся на босоногого. Тот сидел на подлокотнике кресла, задумчиво протирая флейту замшевой тряпочкой.
– Он тебя заберет?
– Да. Это правильно, ты не бойся!
– А если я не хочу? Не хочу? Я могу тебя не отдать?
Босоногий, не прекращая своего занятия, покосился с интересом.
– Есть вещи, которые не отменяются, – тихо сказала Алена. – Я перед тобой… виновата, в общем. Ты прости.
Гость поднялся – легко и бесшумно, головой почти упираясь в потолок.
– Алексей Игоревич… Посидите пока на кухне, ладно?
– Нет. Что вы будете с ней делать?
– Я заберу ее и потом вернусь к вам на пару слов. О-кей?
Аспирин посмотрел на Алену. Девчонка улыбалась – немного натянуто.
– Нет, – сказал Аспирин, чувствуя, как трясутся губы. – Я… вам не доверяю.
– А жаль, – гость шагнул вперед, аккуратно пригнувшись под люстрой. – Жаль, что я не заслужил вашего доверия.
– Алеша, – сказала Алена шепотом. – Прости, пожалуйста, но я просто не могу остаться!
Она приподнялась на локте и протянула ему руку – правую, в которой совсем недавно держала смычок.
Ладонь была такой холодной, что Аспирин почти обжегся.
– Спасибо… Алеша. Спасибо. Постарайся…
Она не договорила. Ее рука выскользнула из ладони Аспирина, как тонкая ледяная змейка. Алена откинулась на подушку, прижимая к себе Мишутку.
– Идите, – повелительно сказал босоногий.
Пятясь, Аспирин вышел.
Дверь в гостиную закрылась.
Он не помнил, как добрался до кухни. Зубами вытащил пробку из бутылки коньяка. Хлебнул.
В потайном ящике стола нашел обойму.
Вытащил пистолет из-под обувной полки, зарядил.
Из гостиной доносились звуки флейты. Еле слышно, будто сквозь толстый слой пенопласта. У Аспирина мороз продирал по коже.
Флейта смолкла. Аспирин, сидевший на корточках перед обувной полкой, выпрямился и шагнул к двери в гостиную.
Дверь распахнулась прежде, чем он успел коснуться ее. Босоногий отступил. Аспирин, с пистолетом в опущенной руке, ворвался в комнату, заранее зная, что он там увидит.
Но не увидел ничего.
Смятая подушка. Плед. Пианино. Стойка с дисками. Негде спрятаться, но Алены нет. Совсем.
Аспирин заглянул за диван. Отбросил плед. Развернулся и поднял пистолет.
Гость стоял перед ним, опустив руки. Трясущееся дуло почти касалось его высокого желтоватого лба.
– Где она? – хрипло спросил Аспирин.
Босоногий поднял глаза на пистолет.
– Из этого ствола в двухтысячном убили милиционера. Сегодня… нет, завтра, когда стемнеет, примотайте к нему кирпич и утопите где-нибудь в пруду. Только идиот станет держать такую дрянь в квартире.
Аспирин сжал зубы. Пистолет опускался все ниже, пока рука не повисла совсем.
– Где ее свидетельство? – тихо спросил босоногий.
Аспирин молчал.
– В ящике стола, – ответил гость, будто сам себе. – Принесите.
Не выпуская пистолета, Аспирин вышел в кабинет. Выдвинул ящик. Аленино свидетельство лежало поверх всех бумаг, и, когда Аспирин взял его в руки, вдруг переломилось пополам.
Аспирин выронил пистолет.
Ламинированная бумажка, жесткая, почти неуязвимая, растекалась у него между пальцами. Вот две половинки стали прозрачными, вот округлились острые уголки, посыпалась пыль. «Грима… ена… Алексе…»
Аспирин смотрел на свои ладони. Пустые.
– Вам не о чем беспокоиться, – тихо сказал гость за его спиной. – Все, кто ее видел, о ней забудут. Уже завтра – не вспомнят.
Аспирин обернулся:
– А… мать?!
– И мать, разумеется. Хотя мать вас меньше всего должна беспокоить. Вот бытовуха всякая – консьержи, соседи, учителя… эти ваши, бестолковые охотники за аномалами…