Имелась в виду та самая «фройляйн Ангелика», что загорала на балконе без лифчика и чьи костлявые ключицы оскорбляли мужские чувства Ивана.
– Спасибо превеликое, Дарья Дмитриевна. – Кудеяр, смущаясь, взял клетку с попугаем и начал поспешное отступление. – Не держите сердца, пожалуйста. Он не со зла…
– Не со зла, не со зла! – Жирик на прощание подкинул помёта и дружески махнул крылом. – Старая сволочь! Старая сволочь!
– Я тебя, гад! – Скудин так тряхнул клетку, что попугай испуганно поперхнулся.
– Да ты, батюшка, так его заикой оставишь, – тотчас вступилась за квартиранта старушка.
– Извините ещё раз, Дарья Дмитриевна, – смиренно покаялся подполковник.
Жирик обиженно нахохлился и для разнообразия промолчал. Поднимаясь к себе, Кудеяр совестливо косился на пернатого матерщинника: «Может, я его действительно?..» Он представил, как будут выглядеть различные перлы словесности в исполнении попугая-заики, и ему стало смешно.
Следующий визит его был к соседу сверху, морскому капитану в отставке, взявшему на себя заботу о декоративной крысе Вальке.
Вот тут его ожидало настоящее потрясение.
Животное, приветственно потянувшееся к нему из коробки, было, вне всякого сомнения, Валькой. Но, Боже правый, до чего изменившейся! Во-первых, бывший подводник так её откормил, что она сделалась как минимум вдвое крупней прежнего. Во-вторых, крыса по какой-то таинственной причине перелиняла, капитально сменив масть, и из нарядной декоративной превратилась в самую классическую чёрную, холерно-чумную. А в-третьих… Вальку окружал многочисленный приплод, и бусинки смышлёных глаз крысы блестели материнским счастьем.
– Ты, Иван Степаныч, не серчай, не доглядел я. И где только кавалера нашла?..
Подводник был лысый, как колено. Он жил бобылём, деля квартиру с отставным корабельным котом. С того же атомохода и тоже лысым. По словам капитана, кот был особой голой породы – «донской сфинкс», а что касается его самого, то у них в роду все мужчины рано лысели. Так что пресловутая радиация была решительно ни при чём. «Ну да, верю я тебе, как же. Сам небось в темноте светишься, вот и Вальку мою облучил…»
– Не иначе, кавалера ей твой кот в зубах приволок. – На полном серьёзе чувствуя себя дедушкой, Иван поблагодарил подводника и, уже окончательно попав домой, основательно забрался под душ – слава Богу, горячая вода не пульсировала и была нормального, без преобладания ржавчины, цвета. Кудеяр мылся долго и с наслаждением. Потом отварил пельменей, поел, разобрал вещи, вытер пыль, почистил клетку Жирику… Старательно загружал руки, чтобы думать поменьше. Получалось плоховато. Запустив стиральную машину, Кудеяр вернулся на кухню и включил телевизор. Будем развлекаться.
По первой программе передавали новости: «Убили… взорвали… теракт… резня в Македонии…» Иван хмуро надавил кнопку дистанционника. Зазвучал женский эквивалент «козлетона»: по второй программе шёл сольный концерт киноактрисы Сидоровой. Скудин, ни эстрадой, ни кино вообще-то не увлекавшийся, конкретно Сидорову не любил до смерти и не мог взять в толк, кто первый придумал, будто она – большая актриса. Не говоря уже о певческих данных.
Третья программа осчастливила его мыльным сериалом. «Ты знаешь, Ракель, твоего Альберто вчера видели в ресторане с…»
И вот так – все четырнадцать каналов, чтоб их разорвало. Только на одном Ивану попался древний, очень милый советский мультфильм. Да и тот кончился через минуту.
Чувствуя, что начинает звереть, Иван вырубил звук и потянулся к телефону. А впрочем… кому он собирался звонить? Монохорд с Пархатым явятся только завтра, а Глеб и Марина не услышат, сколько ни жми на телефонные кнопки… Палец между тем проворно набрал номер Риты-Поганки, сам собой всплывший в памяти. «Сестрёнка…» А что?!! Вот сейчас он поговорит с ней, а потом высвистает на улице частника и заявится в гости, как тогда. С тортом и кагором. Только не на задворки Бассейной, в зловещую тень «Гипертеха», а на благополучную Красноармейскую… Выяснит, кто это там таким басом лаял прошлый раз в трубку… Проверит заодно, бросила ли курить, как он ей велел…
Минуту спустя Кудеяр свирепо хмурился и сам готов был отправиться за сигаретами в ближайший ларёк. К телефону никто не подходил. Возле уха звучали длинные гудки, холодные, равнодушные. Куда-то подевалась и сама Рита, и бабушка Ангелина Матвеевна, и даже неугомонный престарелый сосед. Скудин опустил трубку, пытаясь сопротивляться внезапно накатившему ощущению жути. Что-то произошло. Мгновенная и тотальная эпидемия. Нейтронная бомба сразу на всех, и мир вымер. Сделался безлюдным, как обратная сторона Луны…
И в это время телефон зазвонил сам. Вот так примерно в импортных «ужастиках» и раздаются звонки с того света. Иван даже помедлил секунду, прежде чем снять трубку. Но всё-таки снял.
– Иван Степанович? – услышал он голос Марининого отца. – Иван Степанович, извините, я вас там от ужина не отрываю?..
Господи, как же обрадовался ему Кудеяр. Город за окном снова заселялся людьми, медленно выплывая из небытия.
«Бду, бду, бду!»
– Ну, кисонька, давай. Ещё разик!
Веня показывал Коту Дивуару кусок аппетитнейшей краковской колбасы, однако тот упорно игнорировал все призывы. Отвернулся и с вальяжным видом улёгся на полу, только кончик хвоста нервно подёргивался. Хватит, мол, третий дубль! Сколько можно? Достали! Где молоко за вредность?.. Придумали, понимаешь, фигню – жилетку на трёх пуговицах, очень удобную с их точки зрения. И добро бы просто жилетку, так на ней ещё карман, а в кармане железяка! Весом никак не меньше полутора фунтов. И вот он, Кот Дивуар, бегай им с ней туда-сюда, словно в цирке дедушки Дурова! Да ещё поворачивайся по команде!.. Налево-направо!.. Ну уж нет, ни один уважающий себя кот этого не делал, не делает и делать не будет. Даже у Куклачёва, укротителя вольных мышеловов, которого Кот Дивуар про себя считал живодёром…
Веня Крайчик отложил колбасу, взял кота под микитки и вместе с жилеткой и прочим поднял к самому своему лицу.
– Оцарапает… – предостерёг Альберт. И сморщился так, словно рыжий свободолюбец уже оцарапал, да не Веню, а его самого.
Веня только нетерпеливо мотнул головой.
– Он его назвал биомассой, – тихо и очень проникновенно сказал молодой научный сотрудник, глядя Коту Дивуару прямо в глаза. Жёлтые и весьма, между прочим, умные. – Ты понимаешь, коташка? Он его назвал биомассой…
– Биологическим материалом, – вполголоса поправил Альберт.
– …Но ты-то, благородный зверь, ты-то, в отличие от некоторых, должен помнить добро! Помнишь, как он тебе тогда сметаны в буфете купил?!!
– Мяу, – сказал кот. И отвернулся. Он, естественно, помнил вкусную сметану, которую когда-то купил ему Глеб. И не только сметану. Но всё равно – ползать по пыльным вентиляционным каналам, повинуясь командам из крохотного динамика, установленного всё на той же жилетке… Нет, так далеко его благодарность не простиралась. Своя шерсть ближе к телу!
– Дай-ка я попробую. – Виринея повернулась к ним вместе с креслом и, прищурившись, негромко позвала: – Тварь мохнатая, тварь усатая! Встань передо мной, как лист перед травой! Бду, бду, бду!
– Пикапу, трикапу, скорики-морики… – передразнил было Альберт. Но…
Но!
Кот, выпущенный Веней и уже улёгшийся было на пол, сейчас же вскочил, как подброшенный пружиной! Распушил хвост и подбежал к Виринее! Жёлтые глаза горели не просто умом, а форменным разумом. И жаждой выполнить любое её повеление. О молоке за вредность он явно более не помышлял.
Виринея поставила кота на одну из клеток линолеума, туда, где были проведены мелом две линии. Сама приникла к поданному Альбертом устройству наподобие бинокулярного микроскопа и негромко скомандовала:
– Налево…
Кот послушно и мягко переступил лапами.
– Левее…
Кот опять передвинулся.
– Ещё левее…
Кот сделал маленький последний шажок, и ось кармашка точно совпала с чертой, обозначенной на линолеуме.
– Брависсимо! – восхитился Альберт. – Вер, может, объяснишь наконец, как ты это делаешь?
Виринея загадочно улыбнулась. Если форма действительно определяется содержанием, то она являла этому наглядный пример. Изрядно похудев в экспедиции, она ни на грамм не располнела на домашних харчах. Новоприобретённого изящества фигуры не мог скрыть даже балахонистый рабочий халат. Опять-таки волосы, радикально выгоревшие под заполярным солнцем, не торопились темнеть и всё более явственно наливались осенней золотой медью. В глазах же у Виринеи завелась таинственная прозелень, и было замечено, что очками она стала пользоваться подозрительно редко.
Одним словом, девушка была похожа на себя прежнюю, доэкспедиционную, как чёткая цветная фотография, сделанная в солнечный день, – на мутное отражение в давно не мытом стекле.
Она проговорила не без насмешки:
– Вень, а зачем вообще ты над котом издеваешься? Может, лучше егильет155 бы какой на Андрей-Саныча напустил? Простенько так, зато со вкусом… А то туда же, видеокамеру на коте. Технократ несчастный.
Альберт, склонившийся над каким-то чертежом, удивлённо поднял голову:
– Вер, ты же вроде у нас древнеславянская ведьма, а не еврейская? Или как? У вас там… на тонких планах… наверное, не считается? Ведьмы всех стран, соединяйтесь? Интернационал?..
На листе перед ним была представлена комната. Даже не комната – кабинет. Важнейшими деталями, чьё расположение было очень точно указано, на рисунке являлись письменный стол с лежащим на нём «дипломатом» – и окошечко вентиляции высоко на стене.
А у левого локтя Альберта громоздился целый ворох свёрнутых трубочками, жёстких от древности синек.156 Сведущий глаз мигом распознал бы в них схемы вентиляционных каналов на разных этажах институтского корпуса. Синьки, естественно, являлись совершенно секретными и из сейфа могли изыматься только по великому письменному распоряжению… на которое доблестно начхал не кто иной, как потомственный чекист Евгений Додикович Гринберг. Он тоже слышал, как Андрей Александрович Кадлец, замдиректора по общим вопросам, назвал Глеба Бурова