– Какие?
– Я хочу стать писателем. А ты, Крапивин, будешь актером.
– С чего ты взял?
– Я слышал тебя на уроках. У тебя есть все, чтобы подняться на сцену. Ты будешь играть в моих пьесах!
– Не думаю, – сказал Алексей. – Я тоже хочу писать, публиковаться…
– На французском или на русском?
– Что за вопрос? На французском, конечно же! Я едва могу по-русски писать. Даже если бы я и знал его прекрасно, я не хотел бы писать на нем. Да и кто читает теперь русских писателей? Никто! Или такие старики, как мои родители…
– Ну что ж, тогда мы оба будем писателями. И лучшими во Франции! Мы будем поддерживать друг друга! Будем вместе читать наши рукописи! Будем безжалостны друг к другу! Безжалостны и неразлучны!
Тьерри Гозелен ликовал, его щеки раскраснелись, светились глаза. Он так верил в свои слова, что и Алексей увлекся эйфорией верного успеха. Будущее внезапно засияло перед ним солнцем дружбы и славы.
– С сегодняшнего дня я буду звать тебя Алексей, а ты меня Тьерри, – решил он.
И протянул Алексею руку. Тот с силой пожал ее.
Охваченные волнением, они некоторое время стояли молча, глаза в глаза, затаив дыхание. Потом Тьерри вздохнул:
– А ведь завтра опять придется идти в нашу «контору». Тебе не кажется, что друг от друга мы узнаем больше, чем от всех этих учителей, вставляющих нам палки в колеса?
Алексей не успел ответить. Послышались чьи-то шаги. В комнату вошли родители Тьерри. Маленький, сухой, седовласый отец шел прыгающей походкой. Глаза темноволосой, хрупкой матери были обведены кругами. Тьерри, как и его родители, выглядел хрупким и болезненным. У него был такой же пронзительный взгляд. Широким жестом он представил им Алексея:
– Алексей Крапивин, мой лучший друг!
Алексей поднялся. Месье и мадам Гозелен доброжелательно расспрашивали его об учебе. Они знали от сына, что Крапивины покинули Россию во время большевистской революции.
– Это, вероятно, потрясло ваших родителей, – сказала мадам Гозелен.
– Они все потеряли, – ответил с некоторым пафосом Алексей. Он был горд и в то же время смущен своим исключительным положением эмигранта. Чувство неординарности боролось в нем с мирным желанием походить на товарищей в классе. Если вчера еще он страдал от того, что был русским, то теперь, почувствовав интерес, который проявили к нему Гозелены, спрашивал себя: разве его судьба не исключительна?
– Чем занимается ваш отец? – спросил месье Гозелен.
Алексей покраснел. Мог ли он признаться этому господину, которого все в лицее называли известным архитектором, что его собственный отец был коммерческим служащим?
– Он руководит делопроизводством в конторе, – пробормотал он, отводя глаза.
Потом, вдруг подняв голову, добавил с вызовом:
– Это совсем маленькое дело. Но в России у него были прядильные и ткацкие фабрики. Мы были очень богаты!
– Страшное время! – вздохнула мадам Гозелен.
Она выглядела слабой, почти болезненной. Шаль из черного кружева покрывала ее плечи, руки были бледны, как воск. Она обняла сына. Тьерри прижался к ней. Он, конечно, любил свою мать. Как и Алексей. В этом было еще одно их сходство. Он хорошо чувствовал себя в этом доме, который поначалу произвел досадное впечатление.
– Знаете, мама, Алексей очень талантлив, – сказал Тьерри. – Вчера утром он порадовал месье Колинара «свободным изложением».
Алексей удивился тому, что Тьерри называл мать на «вы». Это, несомненно, в обычае у добропорядочных французских семей. Он собирался было ответить, что этот школьный успех не имел значения, как Тьерри, повернувшись к нему, предложил:
– Я хочу, чтобы ты рассказал «Джиннов» моим родителям так, как рассказывал их в классе.
Смертельный испуг охватил Алексея. Скованный робостью, он подумал, что никогда не осмелился бы выставить себя напоказ перед такими значительными людьми, как месье и мадам Гозелен. С трудом пробормотал:
– Нет, это невозможно!
– Но почему же? – сказала мадам Гозелен. – Было бы очень приятно!
Алексей лихорадочно подыскивал оправдание.
– Я… Я не помню стихотворения, – пробормотал он.
– У меня есть книга, – сказал Тьерри. – Прочтешь.
– Нет.
– Прошу тебя как друг!
Настойчивость Тьерри начала раздражать Алексея. Разозлившись на того, кого еще мгновение назад называл своим лучшим другом, он, не владея собой, вдруг крикнул:
– А я тебе говорю в последний раз – нет!
– Жаль, – сказал месье Гозелен, улыбнувшись. – Не будем настаивать. Мы вас оставим…
И он вышел вместе с женой.
«Вот, – подумал Алексей, – я оскорбил их своим отказом, их, родителей моего лучшего друга. Я негодяй! Но я не мог согласиться, не мог…» Стыд, досада, угрызения совести овладели им. Он взглянул на Тьерри. Тот молча, с саркастическим видом играл разрезным ножом.
– Ты сердишься на меня? – пробормотал наконец Алексей.
– Отчего же? – ответил Тьерри. – Каждый свободен в своих решениях. Мне просто жаль. Поговорим о другом.
Но Алексею не хотелось разговаривать. Очарование было разрушено. Ему больше нечего делать в этой семье, где он так неумело повел себя.
– Уже поздно, – вздохнул он. – Я пойду…
– Останься еще ненадолго, – предложил Тьерри неуверенно.
– Нет.
– Тогда до завтра.
– До завтра, да.
Тьерри проводил его на первый этаж. Спускаясь по большой, устланной зеленым ковром лестнице, Алексей говорил себе, что дом его прогоняет. Из-за оплошности благородная дружба разбилась. Джинны сыграли с ним плохую шутку. Это их дьявольская затея. Он никогда не придет в себя после этого. Хотелось крикнуть: «Я дурак! Извини меня! Скажи, что все осталось по-прежнему!» Но гордость удержала его. Он глупо улыбнулся и пробормотал:
– Пока, старик.
– Пока.
Выйдя на улицу, он побежал, чтобы прогнать навязчивые мысли. Он наказывал себя за глупость. Бежал, бежал. Было холодно, но по шее его струился пот.
Дома была одна мать. Отец еще не вернулся с работы. Подняв глаза от иллюстрированной газеты, она спросила:
– Ну как, все хорошо было у Тьерри Гозелена?
– Очень.
– Что вы делали?
– Ничего особенного.
– Как у них?
– Прекрасно.
– Расскажи!
– Нечего рассказывать, – сухо ответил он.
И растянулся во весь свой рост на диване, рассердившись на мать, задававшую абсурдные вопросы, на себя самого за неуважение к родителям Тьерри и на весь белый свет, не понимавший его. Неожиданно, с отчаяньем, он подумал: «Я никогда не буду писателем. Я буду читать книги других, но никогда и ничего не напишу сам. Я буду лишь аплодировать успехам Тьерри. Да, но захочет ли он, чтобы я остался его другом после того, что произошло?» Минуту спустя, увидев, что мать собирается накрывать на стол, он поднялся помочь ей.
IV
Из-за дождя перемена прошла под крышей. Гам стоял такой, что разговаривать было невозможно. Впрочем, Алексею казалось, что Тьерри больше не искал его общества. Он держался поодаль, среди старших из первого класса, обменивавшихся марками. Он, конечно, сердился на него за неловкий отказ накануне. Озабоченный этой мыслью, Алексей провел все утро в состоянии нервного напряжения. На уроке латинского месье Колинар вызвал его. Но он не знал, что отвечать, так как не выучил задания, и получил ноль. Позорная оценка не расстроила его. Когда в конце уроков ученики помчались в раздевалку, а оттуда в коридор, он задержался, чтобы подождать Тьерри. Некоторое время они шли молча. Дождь кончился. Выйдя на тротуар, Алексей поискал глазами «Делаг». Его не было на обычном месте.
– А разве утром ты приехал не на своей колымаге? – спросил он.
– Нет, – ответил Тьерри. – Она понадобилась родителям. Я пойду пешком. Мне это очень нравится. Если бы ты знал, как надоело ездить с шофером! Кажется, мне сто лет!
– Но ведь это же очень удобно…
– Ерунда! Я обожаю ходить пешком! Хочешь, я пойду с тобой?
Алексей обрадовался. Ученики расходились. Они быстро поднялись по бульвару. Алексею пришлось торопиться, чтобы не отстать от сгорбленного Тьерри, который делал большие шаги своими длинными ногами. Но вскоре Тьерри, задохнувшись, остановился.
– Несусь, несусь, и у меня уже закололо в боку! – сказал он. – Черт-те что!
Щеки его раскраснелись. Он закашлялся.
– Без привычки, – проговорил он, сморщившись.
Они пошли медленнее. Алексей шагал рядом с другом, и ему казалось, что свой привычный маршрут он проделывает в первый раз. Все изменилось – деревья, дома, прохожие. Лицо Тьерри было серьезным.
– Я все думаю о вчерашнем дне, – сказал он. – Ты был прав в отношении «Джиннов». Их не стоило рассказывать моим родителям. Они ничего бы не поняли!
– Я им, наверное, показался невежливым!
– Ну что ты! Они поняли, что ты оробел. Это все к твоей чести, старик! Но мне так хотелось, чтобы ты их поразил, как поразил меня!..
Он засмеялся. Алексей засмеялся тоже, испытав облегчение. Почувствовав прощение и поддержку, он радостно сказал:
– Не представляешь, как ты меня обрадовал! Я так переживал!
– Я тоже, – признался Тьерри. – Казалось, что между нами пробежала черная кошка. Мне было так тяжело! Забудем!
Они пришли на авеню Сен-Фуа. У входа в дом Алексей поблагодарил Тьерри за компанию.
– После обеда – история и география! – громко сказал он. – Этот старый рутинер Бершу такой забавный! Пока! Нужно торопиться! До встречи!
Однако Тьерри не сдвинулся с места, загадочно улыбаясь.
– У нас еще целых пять минут, – сказал он. – Я могу зайти к тебе домой?
– Ну да, – пробормотал Алексей.
Он очень испугался. Можно предположить все, но только не встречу родителей с Тьерри. Столкнутся два мира, которые, как он думал, не должны знать друг друга. Как примет его друг ностальгический, затхлый запах изгнания и бедности?
Он прошел вперед, осторожно заметив:
– Только я тебя предупреждаю: у нас очень маленькая и очень простая квартира… У меня даже нет своей комнаты…