Митрич снял китель, стянул сапоги. Дома он любил ходить босиком. Без кителя Митрич стал даже как будто шире, плотнее. Желваки мышц перекатывались под кожей. Грудь широкая, крепкая, хоть молотом по ней стучи.
— Накрывай на стол, проголодались хуже волков!
— И близко к столу не пущу, — засмеялась Марина. — От одного карболкой несет, другой весь в мазуте. А ну марш в баню!
Марина сдвинула брови, словно рассердилась, но Алешка знал, что все это одно притворство. Была Марина чем-то похожа на его мать — такая же хлопотливая и веселая. Вспомнил Алешка о матери, насупился. А Марина, будто поняла его, подошла и погладила по голове.
— Ты что это такой сердитый, Алешенька? Господи, да у тебя в волосах целый пуд грязи! Петя, остриги его сейчас же! Чтобы я этих волос больше не видела.
Алешку усадили на табурет. Накинула Марина на его плечи полотенце, и началась стрижка. Алешке очень хотелось, чтобы Митрич оставил челочку, но сказать об этом он не решился. Однако Митрич и сам догадался, оставил чубик, как полагается. Взглянул Алешка в зеркало и едва себя узнал: голова белая и кажется большой, как котел.
— Вот это дело! — Марина провела по Алешкиному затылку рукой против волос. — Хоть куда парень.
Потом Марина быстро собрала белье. Алешке завернула новые трусы и рубаху. Сама проводила до бани. Зашла в мыльню, плеснула воды на камни и открыла дверь:
— Пускай угар выйдет, потом зайдете. Веник в корытце лежит. — И ушла.
Митрич посадил Алешку на полок, окатил горячей водой и начал мылить. Обгоревшая Алешкина кожа слезала с тела целыми пластами.
— Комары-то дают знать? — спросил Митрич, глядя на расчесанные Алешкины ноги.
— Хватает, — сказал Алешка. — Они и в шалаш лезут, собаки.
Трет Митрич Алешку мочалкой, а про себя думает, что парень за все лето в бане-то, наверное, первый раз. Видно, никому и в голову не приходило отмыть парня.
— Дядя Петя, давай я тебе спину потру.
— Погоди, Алешка, сначала твою спину отшлифуем. Грязи на тебе накопилось — хоть возами вози.
Сполоснул Митрич Алешку теплой водой. Алешка слез с полков и принялся тереть спину Митричу.
— Теперь давай попаримся. — Митрич плеснул ковш воды на раскаленные камни.
Паром пыхнула каменка. От жары Алешка присел на пол. Митрича на полках еле видно сквозь плотный туман. Втащил Митрич Алешку на полок и принялся обрабатывать веником. От шлепков веника приятно зудит кожа. А Митрич хлещет — только успевай поворачиваться. Живого места не осталось на Алешке. Тело вспыхнуло, закраснелось, будто ошпаренное.
Не стало больше у Алешки терпения. Спрыгнул с полков — и бегом наружу. Выскочил в предбанник. В приоткрытую дверь тянет легкий сквознячок, обдает прохладой горящее тело. Ф-фу, хорошо!
Вернулся Алешка в чистых, шелестящих трусиках, а на стуле лежат новые брюки и гимнастерка, на полу стоят новенькие сандалии.
— С паром, Алешенька! — сказала Марина. — Одевайся. Сандалии — тоже твои, Митрич привез.
Больше всего понравился Алешке ремень с блестящей пряжкой. Оделся Алешка в новый костюм — совсем другой парень. Ладный, подтянутый, даже как будто ростом повыше стал.
Марина сама застегнула пуговицы на гимнастерке, расчесала Алешкин чуб.
— Хорошо помылись?
— Хорошо, — сказал Алеша, — аж кожа горит.
Сели за стол ужинать. Марина постаралась, нажарила котлет с макаронами. Алешка проголодался, ест — только за ушами хрустит.
После ужина вышли Митрич и Алешка из дома, присели на лавку.
— Какие книги читаешь? — спросил Митрич.
— Книги? — удивился Алешка. — Да я их и не читаю вовсе. У меня времени нет. Я, дядя Петя, и сплю-то мало, встаю рано, даже днем спать хочется.
— А как пионерские дела?
— Не знаю. В школе был пионером, а теперь не знаю... На сборы меня не зовут. Может, уже давно вычеркнули.
— Вот как! — сказал Митрич. — Даже не знаешь, пионер ты или нет. Это, брат, никуда не годится.
— А я позабыл об этом, работы много, — сказал Алешка. — У нас с дедушкой стадо знаешь какое — молоко не успевают на завод отвозить. Что же, я виноват?..
— И в самом деле тебя, Алешка, винить трудно, — задумчиво сказал Митрич.
Стало темнеть. Поодиночке начали проглядывать звезды. Послышался шорох листвы. Это ветер лениво ворочался в саду, словно устраивался там на ночлег. После сытной еды Алешку клонило ко сну.
В это время примчался Андрейка. Возбужденный бегом, горячий, как уголек, он вытянулся перед Алешкой, поднял правую руку над головой и отрапортовал:
— Алешка, задание выполнено. Коровы подоены. Бидоны наполнены, даже с верхом. Стоят теперь в роднике. Доярки свободны, а я голодный. Виноват, забыл: твоя порция парного молока хранится в надежном месте. — Андрейка похлопал себя по животу.
Алешка стоял перед Андрейкой тоже навытяжку. Вспомнилась школа, пионерский отряд.
— Рапорт сдал! — крикнул Андрейка.
— Рапорт принял! — ответил Алешка, обнял своего друга, и начали они бороться...
— Хватит, хватит вам возиться! Андрейка, испачкаешь Алешку... — крикнула Марина из сеней.
Андрейка бросил Алешку, подбежал к матери, обнял и ну ее крутить...
— Мам, я спать буду вместе с Алешкой!
— Иди мыться, — сказала Марина, целуя Андрейку в темя. — Поешь, потом разберемся, кому где спать.
Андрейка, как говорится, ноги в руки — и марш в баню. Марина вслед за ним понесла белье.
Митрич с Алешкой зашли в избу, зажгли свет. Была у Марины привычка сумерничать. Сидит вечером в потемках, одна. Зажмурит глаза, а в голове думы плывут — невеселые, вечерние. О чем думает? Неизвестно. Может быть, о муже, который на целый год запропал в городе. Или об Андрейке, который носится тем временем со своими приятелями.
В потемках-то лучше думается.
— Ну, Алеша, давай спать. Тебе Марина постелила в сенях. Андрей ляжет на погребице — это его любимое место, а тебе с ним нельзя: он как вьюн ворочается, все равно спать не даст, — сказал Митрич.
— Дядя Петя, а можно мне чуть-чуть посидеть с Андрейкой?
— Немного можно.
Пришел Андрейка из бани, поел, выпил кружку молока — и готов. Наконец-то они остались вдвоем. Забрались на погребицу. Андрейка достал из-под постели какую-то тряпку и показал Алешке:
— Видал?
— Ну и что... — сказал Алешка. — Наш рюкзак, ничего особенного.
— Правильно, рюкзак.— Андрейка хитро улыбнулся. — Только разве рюкзаки пустые бывают? Понимать надо!
— Конечно, бывают. — Алешка ничего не понимал. — Вот этот же пустой.
— А мы сделаем, чтобы он был полный... — таинственно сказал Андрейка.
— Чего ты мне загадки загадываешь? — рассердился Алешка.
— Ничего не загадка. Был рюкзак пустой — станет полный. Понятно?
— А-а, за горохом? — догадался Алешка.
— Да мне гороху и даром не надо. Эх, ты! Знаешь, где я сегодня был? В большом саду! Там анис уже поспел и грушовка... Я уже разведочку сделал. Вот, тебе яблоко оставил.
Взял Алешка яблоко, надкусил — во рту тает. Загорелся:
— Идем!
— Сандалии сними, через забор полезем.
Мимо дома прокрались ребята на огороды. Тихо сейчас в селе, даже собаки не лают. Никто их не видит, только луна сверху подглядывает.
Идут по тропе. Сто раз здесь ходили, а места будто и незнакомые. По обеим сторонам — картошка. Листья у нее от лунного света серебряные. На околице стоят избы. Крыши блестят, словно сделаны из белой жести. Все меняется в неверном лунном свете: дорога через поле серебрится, как речка, так и хочется прислушаться, не журчит ли. Далекие постройки будто присели — расплылись, сливаются с темнотой.
Андрейка шепотом:
— Эх и ночь, Алешка! Никогда такой не видал.
— И я не видал,— отозвался Алешка.
И снова замолкли. Мягко шлепают босые ноги по пыли. Вот и сад.
— Яблоки рвать не будем, — прошептал Андрейка.
— А что, смотреть на них? Зачем тогда шли?
— Опять ты, Алешка, не понимаешь. Я же не сказал, что без яблок уйдем.
Алешке надоели Андрейкины загадки, но спросить боится — еще услышат.
Сад обнесен высоким забором. Вокруг забора густо посажена акация — ветроломная полоса. Подошли ребята к забору и скрылись в густой тени деревьев. Перелезли. Сначала Андрейка, затем Алешка. В саду никого не видно. Стоят яблони рядами, молчат. Алешка поднял с земли яблоко и надкусил. Яблоко хрустнуло на зубах так громко, что Алешка даже испугался. Прислушался... По-прежнему никого нет. Только тогда почувствовал, как свело скулы.
— Кислятина, — сказал Алешка. — Где же сладкие?
Андрейка еще днем приметил яблони со сладкими яблоками, а теперь не мог вспомнить где — ночью сад совсем другим стал. Скрываясь в тени деревьев, ребята осторожно двинулись в глубь сада.
— Ой-ей! — заорал вдруг Алешка и отпрыгнул в сторону. Вскрикнул он скорее от неожиданности, чем от боли.
— С ума сошел! — зашипел Андрейка.
— Ты бы не сошел... — проговорил Алешка сквозь слезы.— Я на ежа наступил, наверное. Всю ногу исколол.
— Где еж? Покажи!
Вернулись, пошарили в траве. Да разве ночью отыщешь!
— Давай яблоки рвать. И домой пойдем... — сказал Алешка.
— Сказано, рвать не будем, так ведь одной зелени насобираем. Вот смотри. — Андрейка потряс яблоню. Зашуршали в листве, застукали по ветвям осыпающиеся яблоки. — Теперь понял, почему рвать нельзя? Самая спелятина падает...
Яблок нападало много. Стали собирать вдвоем. Набили рюкзак, карманы, а на земле еще целый воз остался.
Тронулись домой. Рюкзак несли оба, держа с двух сторон за лямки. Андрейка первый залез на забор. Алешка подал ему рюкзак. Андрейка перевесился, спуская рюкзак на ту сторону, да не удержался и вместе с ним грохнулся на землю. Когда Алешка перелез через забор, то увидел, что Андрейка сидит на траве и трет ладонью колено.
— Небось даром не достаются яблочки, — плачущим голосом сказал Андрейка.
Алешка приспособил рюкзак на спину и понес. Андрейка захромал следом.
— До крови? — спросил Алешка.