остаток эмоции. Его улыбка была тонкая как бумага, автоматическая, как моргание, подобное проявлению коленного рефлекса.
«Ломщик сознания», — подумала Карина. Если сказанное им было правдой, то он мог бы убить Эмили прямо перед нею, дочиста стереть ей память, а она бы никогда и не вспомнила об этом.
В поддоне холодильника Карина нашла яблоки «Гренни Смит», и проверила выдвижные ящики. С третьей попытки она попала на то, что выглядело как ящик с кухонной утварью: ножи, отвертки, штопоры, открывалки и деревянные ложки. Она выудила из ящика нож среднего размера, очистила от кожуры яблоки, удалила сердцевину, порубила и отправила их жариться на слабом огне, посыпая коричневым сахаром.
— Божественно пахнет, — пробормотал Генри.
— А здесь есть корица?
— Я в этом уверен. Коричневый порошок, верно? — спросил Генри и вошел в кладовку.
— Да.
Карина схватила нож, оттянула со своего бедра ткань джинсов и поместила нож внутрь кармана. Острый конец лезвия разрезал подкладку, и она впихнула нож дальше по самую рукоятку. Лезвие проскоблило по коже. Она глянула вниз. Нет крови. Карина вздохнула. Порезавшись, она бы гарантированно рисковала, потому что у нее не было другого места, куда прятать нож. Где-нибудь еще он бы выпирался. Поверху она опустила футболку.
Из кладовой вышел Генри. Карина придержала дыхание. Возможно, он мог читать мысли. А может быть, он вырвал бы с потрохами образ ножа из ее головы. Ей необходимо было перестать думать об этом, но она не могла. Наверное, что-то в форме ножа ярко светилось в ее мозгу.
Генри радостно затряс пластиковым контейнером с корицей:
— Нашел!
Она должна была что-то сказать, или он еще подумает, что не то нашел. И с большим усилием воли Карина пустила в ход рот:
— Спасибо!
Она взяла корицу и посыпала ее на яблоки.
В дальнейшей деятельности явно не хватало противня для мяса, и возможно, они вообще не имели такового. Она застелила слоем бумажных салфеток тарелку, сверху поместила полоски бекона и все это втолкнула в микроволновку.
— Вы ведь не часто готовите? — спросила она.
— Наоборот. Я довольно-таки часто готовлю, по выходящей за все рамки необходимости. К сожалению, большая часть того, что я произвожу, не является съедобным. Стряпня Даниеля, когда такое дело становится возможным, получается даже еще хуже, чем у меня. Лукас может недурно запекать и без гриля, если его хорошенько подтолкнуть к этому, но на кухне все его фантазии про еду включают в себя обгорелый внешне и сырой внутри кусок мяса. Нашим поваром был Адрино.
— А где он теперь?
— Умер. Около девяти месяцев тому назад.
Она сделала паузу, чтобы посмотреть на Генри.
— Мне так жаль.
Генри кивнул:
— Благодарю.
Карина продолжила замешивать тесто для блинчиков.
— Как он умер?
— Лукас его раскусил пополам.
Она остановилась.
— Он был членом вашей семьи?
— Был. Он был кузеном Лукаса по материнской линии, и моим сводным братом.
Карина нашла сковородку и поставила ее на горелку для того, чтобы разогреть. Она размешала яблоки деревянной ложкой, затем вытащила бекон из-под микроволн и очистила его от бумажных салфеток.
— Я могу это сделать, — предложил Генри.
— Спасибо.
Она вылила на шкварчащую сковородку тесто и понаблюдала, как запыхтел и запузырился по краям первый блин.
— Почему Лукас убил его?
— Адрино пытался убить Артура.
— Почему?
Быстро обнажив зубы, Генри бессмысленно и плоско, как маска, улыбнулся.
— Адрино изнасиловал женщину на базе. В наказание, Артур на два месяца посадил его на цепь.
— Цепь?
— Во дворе. В конце концов, Адрино отпустили с цепи, и все вполне шло хорошо, пока за прошлой рождественской вечерей он не сделал попытку сгустить кровь Артура. В ретроспективе, нам этого и следовало ожидать. Его подвид имеет склонность к совершению опрометчивых поступков. — Генри опять улыбнулся: — Леди Карина, вы непременно найдете нас неистовым и порочным жребием судьбы. Каждый из нас ненавидит Артура, все ненавидят друг друга, ненавидят, кем мы являемся, чем мы являемся и почему мы такие. И эта ненависть так глубока внутри нас, аж до мозга костей. По личным причинам Лукас ненавидит сильнее, чем большинство из нас. Но в то же время, в своей яростности, Лукас обладает гораздо большим, нежели дозволяется, самоконтролем. Он понимает простую истину: Артур склеивает нас, удерживая друг с другом. Артур делает ошибки, и он грубый, но также он честный. Каждое племя должно иметь лидера. Без такого лидера будет хаос. Можно мне просто упомянуть невзначай, что ваши блинчики восхитительно пахнут? Я и предположить не могу, что есть какой-нибудь способ, которым я бы смог удержаться от того, чтобы не стащить один прямо сейчас, а?
Тридцатью минутами позже блинчики были сделаны, бекон приготовлен, и Карина прошла в комнату к дочери.
— Эмили! Просыпайся…
— Мама?! — с неожиданно свирепой силой Эмили сцепилась обеими руками вокруг шеи Карины и повисла на ней.
Карина вычерпнула ее с дивана и теснее прижала, боясь слишком крепко обнять крохотное тельце.
— Я здесь, малышка. Я люблю тебя.
Эмили никогда не говорила «мама». Это всегда было «мам».
— Ты ведь меня не покинешь?
В горле Карины словно камень застрял. «Покинуть» — было эвфемизмом Эмили, означающим смерть. Ее дочь думала, что она умерла.
— Я очень сильно постараюсь, — пообещала она.
Эмили продолжала висеть, и Карина осторожненько понесла ее на кухню.
— Я сделала твои любимые яблоки.
Хватка Эмили на шее постепенно ослабла. А по прошествии нескольких секунд, у стола, она позволила поместить себя на стул.
Даниель прямиком вошел на кухню и произнес:
— Еда…
Генри кивнул:
— Ага.
Даниель вытащил стул, уселся и потянулся к блинчикам.
— Давай подождем Лукаса, — сказал Генри.
— От, ебанутый Лукас.
Карина взглянула на Генри. Генри вздохнул. Даниель измерил их взглядом, зыркнул на Эмили и пожал плечами.
— Им не нравится, что я матюкаюсь. Ты ведь не против, если я буду матюкаться?
Эмили затрясла головой.
— Вот видите, она не возражает.
Лукас буквально нарисовался в дверном проеме. В данный момент времени здесь было пусто, а уже в следующий — он был тут как тут, и зеленые глаза с горящим голодом наблюдали за каждым движением Карины. Пытаясь не замечать этого, она села на свой стул, но его пристальный взгляд сжимал ее, как невидимая цепь. Она обернулась к нему: «Да, я принадлежу тебе. Но тебе не придется пропихивать это в мое горло».
Глаза Эмили выросли в размерах. Она немножко оробела, когда Лукас подступал к столу, осознавая опасность его движений. Карина прочитала страх на лице дочери и передвинулась, чтобы держать ее за руку. Лукас не давал Эмили никаких поводов его бояться, однако она, несомненно, была напугана, словно на каком-то примитивном уровне почти что учуяла — она была под угрозой.
Лукас сел возле Карины, напротив Даниеля, и потянулся за блинчиками. Она наблюдала за тем, как он нагружает в свою тарелку: четыре блинчика, шесть полосок бекона, соединение из сосисок… четырех. Больше в тарелке бы не поместилось. Он растерянно призадумался, а потом навалил кучу яблок на блины и оросил все положенное кленовым сиропом.
Хорошо, что она наготовила достаточное для десятерых количество пищи.
Лукас вилкой срезал блины, наколол ломтик яблока и все это целиком сманеврировал к себе в рот. Сидящая с краю Карина наблюдала за тем, как он жует, и ожидала, прислушиваясь к поднимающемуся темпу собственного сердцебиения, что он швырнет тарелку через стол. Она хотела, чтобы пища им понравилась; нет, ей отчаянно было нужно, чтобы пища им понравилась, причем всем троим. От этого зависело ее выживание.
Лукас проглотил.
— Ничего так, — сказал он и потянулся за добавкой.
Карина чуть не развалилась на стуле, не в состоянии спрятать своего облегчения.
— Ничего? Это самая что ни на есть, гребаная, божественность, — сказал Даниель. — Это первая, за столько недель, приличная жратва.
Лукас пристально смерил его тяжелым взглядом, но промолчал.
— Мам, — сказала Эмили.
— Что, малышка?
— Я оставила рюкзак у тети Джил дома. А в нем — мои школьные принадлежности.
Жрущие мужчины посмотрели на нее.
— Малышка, все будет хорошо, — сказала Карина. — Тебе все равно придется поменять школу.
— Почему?
— Потому что мы теперь живем здесь, и ты будешь ходить в специальную школу, — вышли переполненные болью слова.
— А мне надо будет ездить на автобусе?
Карина проглотила сформировавшийся ком в горле. Признание того, где они находились, было трудным, как если бы она забивала гвозди в собственный гроб.
— Нет.
Почему мы должны здесь оставаться?
— Теперь это место моей работы.
— Твоя мать — рабыня, — сказал Даниель, — и ею владеет Лукас.
Если бы только она могла достать его через стол, то ударила бы до боли сжатым кулаком. Карина с усилием сохранила нейтральность растянутого как маска лица: «Ничего не показывать. Не выдавать слабость».
— А рабыня — это лучше, чем супервайзер из расчетного сектора? — спросила Эмили.
— Они не так уж и различаются, — соврала Карина.
Прежде, она много раз думала, перебирая зарплатный проект за проектом и пытаясь добраться до дна суматошных штабелей, что в течение длительного времени работает как раб втянутый, который вечно находится позади. Она думала, что уже испытала наихудшее из того, что могла бы ей подкинуть жизнь. Теперь все это казалось таким бессмысленным. Ее воспоминания принадлежали какой-то другой, более счастливой, более ветреной и молодой персоне. Теперь у нее была новая жизнь и новые приоритеты, главным из которых было благосостояние дочери. Она должна думать о безопасности Эмили.
Эмили ткнула вилкой блинчик:
— А как насчет дома? Там все наши вещички… мое одеяло «Хэллоу Китти»…