Я работал на старом декоративном пастбище – продирался, кипя от негодования, сквозь заросли сорной травы чульвы, которая теперь почти задушила и скрыла из виду пруд; я пытался сообразить, что мне делать с сорняком и озерцом (потому что оба они на свой лад очень милые), когда отчетливо услышал крик этой самой птички. Я остановился и прислушался.
«Чиво-тебе-чиво-тебе-чиво!» – пела птичка. Я медленно повернулся, пытаясь разглядеть ее в кронах ближайших деревьев.
Пока я искал птичку – так и не найдя ее, – на высокой тропинке, ведущей к ручью и внешней стене, выходящей чуть поодаль на склон, на котором стоят руины древнего храма релидов, показалась чья-то фигура.
Я присмотрелся внимательнее, дал увеличение и попытался отфильтровать мешающее воздействие ветвей и кустарников, потому что фигура эта была очень похожа на наблюдателя Таака, которого столько времени не было с нами. («С нами» – всегда я оговариваюсь, и сколько боли это причиняет! Никаких «нас» уже больше нет, одни только наводящие печаль забытые вещи в заброшенном доме.) Фигура исчезла за густыми зарослями, хотя и должна была вскоре возникнуть опять, если человек продолжал свой путь по тропе.
Я задумался. Теперь мне казалось, что тот, кого я видел на тропинке, был постарше того господина, о котором я всегда с удовольствием думал как о молодом хозяине. Он был сутуловат, чего никак не скажешь о наблюдателе Тааке, довольно худ и к тому же шел словно после недавней травмы. По крайней мере, так мне показалось. Не стану заявлять, что я эксперт в таких делах. В конце концов, я всего лишь скромный садовник. Правда, главный садовник, но все же, надеюсь, скромный.
Фигура и в самом деле появилась опять, хотя и не там, где я предполагал. Кто уж это был, не знаю, но человек свернул с тропинки и теперь двигался почти прямо на меня. Он поднял руку. Я поднял лопату и помахал в ответ. Нет, это все же был наблюдатель Таак! Или – как ни посмотри – кто-то, кто из кожи вон лез, чтобы казаться его постаревшим подобием.
Я выбрался из пруда, стряхнул с пары ног стебли чульвы и вскарабкался на тропинку, чтобы поздороваться с ним.
– Молодой хозяин? – сказал я, роняя совок, грабли и лопату и стряхивая с рук землю и стебли сорняка.
Человек широко улыбнулся:
– ГС, это вы.
Одет он был небрежно, во что-то длинное и свободное: наблюдатели никогда так не одевались.
– Это все же вы, наблюдатель Таак! А мы уж думали худшее! Ну, по крайней мере, вы живы – и то хорошо!
Признаюсь – я сложился, присел на все восемь, уперся взглядом в гравий тропинки, чувства нахлынули на меня.
Он присел передо мной:
– Никогда не знаешь, что перед тобой, правда, ГС?
– Извините, сэр?
– ГС, скажите, вы, случайно, не ИР?
Я посмотрел на него:
– Эмоции? Верно? Я должен был знать, что в один прекрасный день они меня выдадут.
Он улыбнулся:
– Ваша тайна в безопасности.
– Может, на какое-то время.
– Терпение, ГС.
– Вы хотите сказать, что-то может перемениться? Или что мне следует ждать смерти? Умираем мы в мучениях. Иного нам не позволяется.
Он улыбнулся неторопливой мучительной улыбкой:
– Перемены грядут, ГС.
– Вы так думаете?
– О да. Сейчас многое меняется.
– Кое-какие слухи до меня доходят. Говорят, что на Наскероне обнаружился портал червоточины?
Я посмотрел на огромную планету, которая словно нависала над нами; громадные реки газа на ней (кремово-коричневые, желтые, белые, пурпурные и красные) продолжали свой вечный круговорот.
Фассин Таак медленно, задумчиво кивнул:
– Выходит, что мы все время были соединены. – Он поднял камушек с тропинки, посмотрел на него. – Если мы хорошо попросим, то насельники, возможно, будут позволять нам пользоваться их сетью. Иногда. Среди них сейчас идут яростные споры – и, вероятно, будут идти еще некоторое время, ведь насельники всегда остаются насельниками, – относительно того, в какой степени бесконечное восхищение каждого мало-мальски разумного вида в остальной галактике и, возможно, за ее пределами может обеспечить общее увеличение положительных баллов для всех насельников и таким образом стать достаточным поводом для того, чтобы открыть галактическую транспортную систему для всех.
– Да, это и вправду будет большой переменой.
– И к тому же переменой, которую Меркатория не сможет контролировать.
– Но Меркатория все равно останется Меркаторией.
– Она тоже может перемениться. У нее не будет выбора. Терпение, ГС.
– Ну, посмотрим. Но так или иначе, спасибо вам.
Я посмотрел на него. Фассин Таак и в самом деле постарел. Щеки его были изборождены морщинами, вокруг глаз – синяки.
– А как дела тут, ГС? Все в порядке?
– В саду все в порядке. А дом… так это не входит в мои обязанности.
Теперь он опустил взгляд.
– Я тут пройдусь посмотрю, – сказал он тихим голосом. – Здесь все было так тихо. Очень странно и тихо, когда тут никого нет.
– Я стараюсь не смотреть на все это, – признался я. – Разве только иногда на рассвете и рано-рано утром, когда тут все похоже на то, как было раньше, – всюду яркий свет, вот только нет жизни. Это я могу вынести. – Я представил себе эту картинку, еще не закончив говорить. – Мне повезло, что у меня есть сад, за которым нужно ухаживать. Я ухаживаю за ним, а он – за мной.
– Да, – сказал он. – Нам всем нужно какое-то занятие.
Я помолчал немного.
– И однако, не проходит дня, когда бы я не клял себя за то, что застрял здесь. Нужно было быть с ними, когда наступил конец. Я завидую главному садовнику Зимнего дома, в котором они все вместе и умерли. – Я немного подтянулся. – Но хватит об этом. А вы, господин? Чем вы теперь занимаетесь?
– Пожалуйста, не надо называть меня «господин», ГС. Я – Фассин.
– Спасибо. Так чем вы занимаетесь? И где, не сочтите за назойливость.
– Я присоединился к запредельцам, ГС. Я уже гражданин галактики, хотя и перемещаюсь медленно, не используя червоточин. Но это только начало.
– А что с кланом, Фассин?
– Клана больше нет, ГС. – Он бросил камушек назад на тропу. – Может, учредят новый клан – кто знает. – Он бросил взгляд на далекий дом. – Может, поселят кого-нибудь в этом доме.
– А вы не вернетесь?
Он оглянулся:
– Теперь и, вероятно, до самой моей смерти слишком многие будут пытаться задать мне слишком много вопросов. – Он посмотрел на меня. – Нет, я пришел сюда, чтобы посмотреть на все это в последний раз. И найти вас.
– Правда? Меня? Правда?
– Правда.
– Не могу передать, как я вам благодарен… нет, для меня это такая честь.
Он мне улыбнулся и начал подниматься.
– Это ваше смирение, ГС, – прекрасное прикрытие. Я надеюсь, вы сможете избавиться от него, когда настанет время.
– Я хотел сказать именно то, что сказал, Фассин.
– А я хочу сказать вот что, ГС, – сказал он, отряхивая на себе одежду; вечный лик Наскерона светился за его спиной. – Когда-нибудь мы все будем свободны.