итальном шаттле, билеты на который стоили больше, чем весь мой годовой доход. Но мы могли себе это позволить. Остроумная Кимберли™, наша последняя модель, продавалась хорошо, и акции тоже взлетели до трансорбитальных высот.
Когда мы вернулись из шаттлпорта обратно домой, мы были уставшими, но счастливыми. И я всё ещё не могла поверить, что мы в нашем собственном доме, я пока не привыкла думать о нас, как о муже и жене. А вот Брэду это удавалось хорошо. Мы вместе приготовили ужин, как привыкли делать, когда мы просто встречались (как всегда, Брэд взялся за дело с огромным энтузиазмом, но не смог продвинуться дальше первого пункта рецепта, и потребовалась моя помощь, чтобы спасти его креветок étouffée). Повседневные заботы возвратили нас к реальности.
За ужином Брэд рассказал мне кое-что интересное. По данным маркетинговых исследований, более двадцати процентов наших клиентов покупали Кимберли вовсе не для своих детей. Они играли с куклами сами.
– Многие из них – инженеры-программисты, или студенты, обучающиеся этим специальностям, – говорил Брэд. – И уже есть немало сайтов, посвященных взлому прошивки Кимберли. Мне больше всего понравились пошаговые инструкции о том, как научить Кимберли всяким юридическим шуткам. Хотел бы я видеть лица парней из юридического отдела, когда к ним придёт письмо с требованием «прекратить и воздерживаться впредь» от одной из них.
– Я могу понять интерес к Кимберли. Когда я вела свои исследования в Массачусетском технологическом институте, я любила разбирать что-нибудь наподобие Кимберли, чтобы выяснить, как она работает.
Как оно работает, мысленно поправила я себя. Иллюзия того, что Кимберли обладает интеллектом, была настолько реальна, что иногда я бессознательно слишком очеловечивала её.
– На самом деле, может быть, нам не стоит пытаться усилить защиту от взлома, – сказала я. – Возможно, мы могли бы извлечь из этого дополнительную выгоду. Мы можем рассекретить кое-что из API, и продавать комплекты разработок для вундеркиндов.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, Кимберли – игрушка, но это не значит, что только маленькие девочки будут заинтересованы в ней. – Я отказалась от попыток управлять местоимениями. – У неё, в конце концов, самая сложная в мире, работающая речевая библиотека.
– Библиотека, которую написала ты, – сказал Брэд. Ну, может быть, я и была немного тщеславна. Но я работала над этой библиотекой как проклятая, и заслуженно гордилась результатом.
– Будет обидно, если модуль обработки языка никогда не найдёт иного применения, кроме как быть начинкой куклы, про которую через год никто и не вспомнит. Мы можем рассекретить интерфейс модулей, по крайней мере, основных программ, а возможно даже кое-что из системного кода. Давай посмотрим, что из этого выйдет, а заодно заработаем на этом дополнительные доллары.
Я никогда не участвовала в научных исследованиях искусственного интеллекта, потому что это вызывало у меня скуку, но мои амбиции простирались гораздо дальше, чем просто создание говорящих кукол. Я хотела, чтобы умные, умеющие говорить машины делали что-то полезное, например, учили детей читать или помогали пожилым людям в домашних делах.
Я знала, что в конце концов Брэд согласится со мной. Несмотря на серьезную внешность, он был готов рисковать и работать на перспективу. Вот поэтому я его и любила.
Я встала, чтобы убрать посуду. Его рука потянулась через стол и нежно обхватила мою.
– Это может подождать, – сказал он. Брэд обошел вокруг стола, прижал меня к себе. Я посмотрела ему в глаза. Я любила его и знала настолько хорошо, что всегда могла определить, что он собирается сказать, прежде чем он это сделает. Давай сделаем ребенка, я представлял себе, как он это скажет. Это были единственные слова, подходящие для того момента.
Так он и поступил.
Я не сплю, когда Брэд заканчивает расспросы о ресторанах и поднимается наверх. В моём одурманенном состоянии даже притворяться слишком сложно.
Брэд хочет пойти в пиратский музей. Я говорю ему, что я не желаю видеть ничего, связанного с насилием. Он сразу же соглашается. Это именно то, что он хочет услышать от своей идущей на поправку жены.
Так что теперь мы бродим по галереям Музея Пибоди в Эссексе, разглядывая старые сокровища Востока, наследие славных дней Салема.
Коллекция китайского фарфора ужасна. Непростительно называть «искусством» чашки и блюдца. Экспонаты выглядят так, будто разрисованы детьми. Судя по пояснительным надписям, кантонские купцы вывозили всё это для внешнего потребления. Они никогда бы не стали продавать подобные вещи в самом Китае.
Я прочитала заметки, оставленные иезуитским священником, посетившим в давние времена кантонские магазины.
«Мастера сидели в ряд, каждый со своей собственной кистью и рисовальными принадлежностями. Первый рисовал только горы, следующий только траву, следующий только цветы, а следующий только животных. Они как по живой цепочке передавали тарелки от одного к другому, и каждому человеку требовалось всего лишь несколько мгновений, чтобы выполнить свою часть работы».
Таким образом, эти «сокровища» на самом деле были продуктом масштабного производства дешевого экспорта на древней конвейерной линии. Я представляю, как они рисовали одну и ту же травинку на тысяче чашек в день, снова и снова повторяя одну и ту же процедуру, возможно, с небольшим перерывом на обед. Протяните руку, возьмите чашу перед вами левой рукой, опустите кисточку, один, два, три мазка, поставьте чашку позади вас, прополощите кисточку и повторите процедуру. Такой вот простой алгоритм. Это так по-человечески.
Мы с Брэдом спорили в течение трех месяцев, прежде чем он дал согласие на производство Эми, просто Эми ™.
Мы сражались у нас в доме, где каждую ночь я выкладывала всё ту же сорок одну причину, почему мы должны это сделать, а он выдавал в ответ те же тридцать девять причин, почему мы не должны. Мы бились на работе, где люди могли видеть сквозь стеклянную дверь, как мы с Брэдом жестикулируем друг на друга, бешено и беззвучно.
Я очень устала в тот вечер. Я провела его, запершись у себя в кабинете, разрабатывая процедуры, которые должны справиться с непроизвольными мышечными спазмами Эми. Эту проблему необходимо было устранить, иначе Эми не будет выглядеть настоящей, независимо от того, насколько хороши алгоритмы её обучения.
Я подошла к спальне. Там не было света. Брэд ушел спать рано. Он был слишком вымотан. Во время обеда мы снова бросали друг другу всё те же доводы.
Он не спал.
– Мы всё ещё собираемся пойти на это? – спросил он в темноте.
Я присела на край кровати и стала раздеваться.
– Я не могу от этого отказаться, – сказала я. – Я слишком сильно скучаю по ней. Прости.
Он ничего не ответил. Я закончила расстегивать блузку и обернулась. В лунном свете, проникающем сквозь окно, я увидела, что его лицо было мокрым. Я тоже начала плакать.
Когда мы оба, наконец, остановились, Брэд сказал:
– Я тоже скучаю по ней.
– Я знаю, – сказала я. Но не так, как я.
– Это будет совсем не она, ты это понимаешь? – спросил он.
– Я знаю, – сказала я.
Реальная Эми прожила девяносто один день. Сорок пять из них она провела под стеклянным колпаком в реанимации, где я даже не могла дотронуться до неё во время кратких визитов, всегда проходивших под присмотром врача. Но я могла слышать, как она кричит. Я всё время слышала её крики. В конце концов, я попыталась разбить стекло руками, я колотила ладонями по непробиваемому стеклу пока не переломала кости, и потом меня загрузили лекарствами.
Я никогда не смогу заиметь ещё одного ребенка. Стенки моего чрева не зажили должным образом, и я больше никогда не смогу забеременеть. К тому времени, когда до меня довели эту новость, Эми была банкой с пеплом в моём шкафу.
Но я всё ещё слышала её крики.
Сколько ещё на свете женщин, таких же как я? Я хотела чего-то такого, что можно было бы взять на руки, научить говорить, ходить, немного подрастить, достаточно долго для того, чтобы распрощаться с прошлым, достаточно, чтобы в памяти утихли эти крики. Но не настоящего ребёнка. Мне не надо другого, реального ребенка. Это заставило бы меня чувствовать себя предательницей.
Взять чуть-чуть пластикожи, немного синтгеля, правильный набор двигателей и много умного программирования, и я смогла бы это сделать. И пусть технология лечит мои раны.
Брэд считал эту идею мерзостью. Он был возмущен. Он не мог понять.
Я ощупью нашла в темноте край нашего покрывала.
– Это может погубить и нас, и компанию, – сказал Брэд.
– Я знаю, – отвечаю я. Я ложусь. Я хочу спать.
– Мы сделаем это, – сказал он.
Мне больше не хочется спать.
– Я больше не могу, – сказал он, – видеть тебя такой. Видеть, как сильно ты страдаешь. Это слишком больно для меня.
Я снова начала плакать. Это понимание, эта боль. Было ли это любовью?
Правда, прежде чем я заснула, Брэд сказал:
– Может быть, нам следует подумать об изменении названия компании?
– Зачем?
– Ну, я просто подумал, что название «Ваши Необычные Игрушки» звучит, как будто компания занимается производством «игрушек для взрослых».
Я улыбнулась. Порою пошлость – лучшее лекарство.
– Я люблю тебя.
– Я тоже тебя люблю.
Брэд протягивает мне таблетки. Я послушно беру их и отправляю в рот. Он наблюдает, как я отпиваю воды из стакана, который он мне вручил.
– Позволь мне сделать несколько телефонных звонков, – говорит он. – Ты пока вздремни, ладно?
Я киваю.
Как только он выходит из комнаты, я выплёвываю таблетки в ладонь. Иду в ванную и полощу рот. Запираю за собой дверь и сажусь на унитаз. Я пытаюсь вычислять число «пи». Мне это удаётся до пятьдесят четвертого знака. Это хороший признак. Воздействие оксетина уменьшилось.
Я смотрюсь в зеркало. Я вглядываюсь в собственные глаза, словно пытаясь разглядеть положение фоторецепторов на сетчатой оболочке. Я поворачиваю голову из стороны в сторону, наблюдая, как поочерёдно напрягаются и расслабляются мышцы. Этот эффект будет непросто имитировать.