После объяснения, как строить этот термос или алхимическую печь, которая, несмотря на свой внешний вид, в соответствии с текстом состоит из четырех ярусов, Дорн далее говорит, что огонь всегда должен гореть медленно и сохраняться на низком уровне. Очень многие алхимики даже не использовали огонь, но поддерживали теплую температуру в своих термосах с помощью конского навоза. Эта процедура нагревания с помощью ферментации навоза взята из сельского хозяйства (горячий слой).
«Опус, делание [говорит Дорн] состоит из двух основных этапов: сначала приходит раствор, растворение тела, а потом — коагуляция, или конденсация духа [под которым, как мы можем догадаться, он подразумевает открытие тела небесному влиянию путем плавления или испарения его и разрушения того, что мы назвали бы грубым внешним видом], после чего появляется скрытое золото, которое должно быть коагулировано в новое тело, и это будет золото. Как вы помните, золото — это форма, отделенная от тела. Эти три простые операции похожи на извлечение квинтэссенции вина».
Теперь он сравнивает процесс уничтожения внешнего и грубого аспекта материи и извлечения истинной формы с созданием алкоголя, с извлечением спирта из виноградного сока, получением его квинтэссенции — поскольку считалось, что алкоголь содержит конденсированную сущность природы вина. Итак, говорит он, так же, как вы можете сделать вино из виноградного сока, вы можете подобным образом перегонять все другие тела. Таким образом, для Дорна весь процесс алхимии — это параллель подготовки конденсированного алкоголя, который, как я уже говорила, имеет определенную фармакологическую ценность. Дорну первому пришла в голову мысль, что если лекарства дистиллировать вместо того, чтобы применять в грубой форме, они были бы гораздо более эффективны. Это по-прежнему понимается в абсолютно химическом смысле, а не только психологически. Только когда речь заходит о влиянии формы золота, тогда лишь Дорн говорит, что это делается символически. (Имейте это виду. Не размышляйте, что бы это могло быть, потому что это не то, что мы могли бы подумать.)
«Как только это мистическое, эффективное, существенное нечто извлечено из материи, другая материя может быть магически преображена, поскольку на нее оказывается влияние через символизацию. Так вы получаете троекратное лекарство, которое исцеляет все внешнее в человеке. Человек в основном сам по себе есть идеальная микстура. Если есть какое-то глубокое нарушение, это вина не формы, того внутреннего золота, но материи».
Здесь есть еще одна ассоциация, а именно — что золотая форма, объединенная с веществом, обычно создает идеального человека, состоящего из сбалансированной смеси всех сущностей, и, если оно содержит дефект, это связано с материей. Почему это так, вы увидите позже.
Теперь мы подошли к третьей части первой химической философии Дорна, в которой он пытается привести свои примеры того, что он объяснил здесь на теоретическом или философском языке. Неким косноязычным образом алхимики пытались объяснить необъяснимое, и для выражения этого они использовали сравнение. Это то, что Паули имел в виду, когда внезапно воскликнул: «О, значит, Бог все-таки левша», — что было символическим или мифологическим способом выразить то, что означал для него принцип асимметрии. Таким образом, вы видите, что даже современные физики выражают то, что они имеют в виду, путем сравнения. Таким же образом Дорн выражает через сравнение то, что он подразумевает под разрушением грубой внешней материальной формы и привнесением внутренней духовной формы, которая есть золото, и говорит, что с ней нужно сделать.
«Мы даем то, что имеет малую ценность, и то, что ценно, в пропорции 1 к 6, дракону, который несет Эскулапов посох; затем весьма беспокойный и нервный дракон успокаивается и засыпает, после чего над ним возникают два источника, два истока белой и зеленой воды, они текут над ним и поглощают его. Когда наступает лето и жара, то вода, в которой утонул дракон, испаряется, и его труп остается лежать на дне моря. Когда же его бросают в огонь, он возвращается к жизни, расправляет крылья, которые до того потерял, и улетает. Но в огне остается ребенок, зачатый в результате поглощения дешевой драгоценности. Поскольку этот ребенок, этот зародыш родился в огне, он может питаться как саламандра, пока не вырастет. Тогда он становится красным, цвета крови, и его нужно омыть в воде, которой повезло больше, чем той, в которой утонул дракон. Вам нужно омыть мать, окуная ее в воду, чтобы больные могли быть излечены. [Здесь Дорн вдруг переходит к больным, чьи тела становятся бледными, их душа отделяется от крови, процесс, который захватывает все тело]. Если кто-то принимает эту душу, которая теперь стала здоровой и освобожденной простотой своей силы от всех недостатков — и лишь философы будут знать это, — то эта душа есть самое полное лекарство и самая простая вещь. В теле человека не осталось ничего испорченного; душа вернула к жизни все больное и преобразовала его в умеренное равновесие. Душа (или лекарство) умеряет все, что лишено меры, и своей собственной внутренней простотой она создает мир между смертными врагами и возвращает их обратно в жизнь по Божьей воле. Это даже возвращает к жизни трупы и возвращает здоровье их больным телам.
Это попытка показать, что есть делание и что означает: „мы даем дешевую и драгоценную пищу дракону, кадуцею“ (посоху Гермеса или Эскулапа). Химически это будет означать, что мы используем мистическое золото, форму золота, и бросаем его в Меркурий в отношении 1 к 6. То есть мы повторяем творение мира: мы берем эту мистическую творческую силу Бога и противостоим ей материальной реальностью человека или даем этой силе проникать внутрь нее».
Позже мы увидим, что то, что подразумевается под материальной реальностью человека, является, с одной стороны, нашей собственной проекцией на реальность (или на то, что нам нравится рассматривать как реальность), но, с другой стороны, также имеет отношение к человеческому телу. Что бы это значило?
То, что Дорн называет творческой силой Бога, или золотом, на нашем юнгианском психологическом языке будет называться активной эманацией, активным психологическим динамизмом архетипа Самости. Встраивание ее в тело реальности на нашем языке означает, что мы должны наблюдать деятельность Самости внутри себя и попытаться сделать ее влияющей на нашу реальную жизнь. Если, например, я видела сон, что я должна сделать что-то (поскольку наша гипотеза состоит в том, что сны, так сказать, есть послания от Самости), это было бы деятельностью архетипа Самости, и отдать это дракону на съедение будет означать, что я делаю это справедливым для тела моей настоящей физической жизни. Правильно интерпретировав свой сон, я решу, делать ли то или это, с утра и до вечера, в соответствии с этим сном. Это действительно тело и моя реальная жизнь в моем окружении, то, что я «скармливаю» тому, что можно было бы назвать моей реальностью. Тогда дракон, который до сих пор был беспокойным и нервным, успокаивается и засыпает.
У Дорна, как мы позже увидим, была идея, что наша простая природа наделена неким видом экстравертного, диссоциированного, импульсивного беспокойства. В первобытном человеке всегда есть что-то обезьянье: люди не могут даже сидеть спокойно, они крутятся и чешутся. Любой, кто занимался восточной медитацией, знает, как трудно просто сидеть спокойно в течение получаса: сначала вы не можете сделать этого, ни на пятках, ни в позе лотоса. Наши жизнеспособность постоянно побуждает нас сделать что-то, и если мы перестанем делать это, нечто внутри нас продолжает. Попробуйте один раз не думать ни о чем, даже полсекунды. Вы не сможете! Вы будете говорить с собой, думать о своих проблемах или о том, что вы должны сделать, и так далее. Это постоянное автономное беспокойство жизни, которую мы ведем, и нашей силы воли недостаточно, чтобы позволить простой внутренней жизни преодолеть эту автономную живость.
С помощью Самости, однако, это становится возможным. Наши опыт согласуется с тем, что думает Дорн: опыт Самости выражен как глубинная душа, которая затронута динамическим аспектом образа Божия. Это то, что успокаивает и дает мир такого рода обезьяноподобной диссоциированной деятельности наших тела и ума, и затем вдруг из глубины выходят два источника воды и создают поток, который покрывает все морской водой, потопляя дракона. Современным психологическим языком мы бы сказали, что благодаря медитативной концентрации и интроверсии начинает течь бессознательное. Источники жизни во сне, объективной психе, вновь начинают течь, в отличие от мерцающего беспокойства нашего сознательного ума, и успокаивают его.
Через некоторое время приходит летняя жара, что означает, что если вы делаете это достаточно долго, через некоторое время что-то изменится. Если выжили в течение длительного времени в полной интроверсии, концентрируясь только на своем бессознательном, то этот поток бессознательной жизни в фантазиях и мечтах начинает отступать, снижаться. Как говорится в тексте, вы найдете на дне моря труп дракона, который, когда встретится с огнем, вновь оживает, опять обретая свои крылья, и вновь улетает. В каком-то смысле это только его возвращение к своему прежнему образу жизни, и вы скажете: «Да, ну и что?». Какое-то время вы медитировали, концентрировались и ощущали ваше бессознательное, а теперь возвращаетесь к прежнему образу жизни, — но это не совсем так. Как говорит Дорн, на дне моря, где сейчас преобладает огонь, остался ребенок, зачатый внесением золотой спермы. Хотя дракон улетает, ребенок остается. Это будет означать, что из этого постоянного повторения (как говорит Дорн) и преданной концентрации на внутренней жизни души внутри человека рождается нечто — относительно постоянная реализация Самости.
Как вы все знаете, ощущение Самости в начале анализа — это обычно редкий и краткий миг душевного подъема. Однажды, после борьбы со своими страданиями, случается так, что чувствуешь себя внутренне спокойным, соединенным с