animus’ом через тайное проявление его воображения, которое организм приводит в действие.
Я указала в предыдущей главе, что случился внезапный огромный поворот, поскольку до сих пор мы всегда думали, что тело есть вместилище зла и всех этих безмерных аппетитов и что mens является разумной и высшей частью личности, которая должна покорить и просветить это мятежное тело. Другими словами, то, что мы называем Тенью, проецируется на физического человека; и вдруг мы слышим, что тело не содержит в себе никакого зла, оно полностью нормально и невинно, но существуют тайные упражнения в злом воображении, которые, очевидно, исходят от человека, который мыслит злое, а затем заставляет тело выразить его. Можно сказать, что сейчас проекция Тени на тело была взята обратно; последнее вернулось к своей первоначальной невинности, и автор понимает, что проблема зла теперь в mens, внутри той части личности, которая до этого была описана как чистая и соответствующая христианскому учению. Теперь возникает идея, что источник зла есть сердце. Подводя итоги развития мышления Дорна, мы видим, что, оставляя тело в стороне, animus и anima вместе создали mens. Основная часть цитированного мною активного воображения посвящена дискуссии между mens и телом. Последнее, потерявшее anima, вышедшую замуж за mens, не хочет присоединяться к ней. Mens проповедует телу, и они проецируют друг на друга и называют друг друга сумасшедшими. Но благодаря внезапному повороту Дорн впервые включает зло в проявления animus’а. Зло вновь выведено на свет в более сознательной части партнерства, но затем оно снова проецируется, на этот раз в сердце[39]. Следующий вопрос, который стоило бы задать: куда уходит то зло, которое получает animus от своих тайных проявлений воображения?
Но сердце, в которое сейчас проецируется зло, понимается как физический или психологический орган? Здесь Дорн опять говорит неоднозначно. И сердце понимается как новый объект, на который проецируется битва, оно находится в положении между материей и духом, между духовной и материальной сущностями; именно в этой промежуточной зоне сейчас и происходит психологический конфликт. Однако еще существует христианская идея, что зло нужно полностью отбросить и оно не может быть интегрировано; оно должно быть выброшено из сердца, что значит, что отвердение сердца, его эмоциональность и мятежные реакции должны быть как-то перевоспитаны. Этот процесс в развитии науки в последнее время происходил снова и снова: бессознательное психе всегда проецируется на некую часть тела. Для Декарта, например, это была шишковидная железа[40]. Позже появился миф о мозге, который все еще имеет значение для ряда современных неврологов, психиатров и психологов, которые проецируют бессознательное на мозг. И подобным образом проекция медленно идет дальше. Самые примитивные племена обычно проецируют психе в жир вокруг почек — например, австралийские аборигены; некоторые африканские племена проецируют ее на живот; а для северо-американских индейцев местоположение психики — сердце[41], так что они на том же этапе, что и Дорн. В дальнейшем она перешла, как уже упоминалось, в шишковидную железу, а затем в мозг. Таким образом, проекция всегда падает на часть тела.
В этом отрывке нашего текста, после неудачной попытки привнести больше ясности в проблему зла, делая mens (или скорее его animus) ответственным за нее, проекция вновь начинает работать, и все снова становится неопределенным. Тело скоро справится с этим, но оно несколько медлительно и не доходит до сути немедленно. И потому mens продолжает проповедь, что в каждом виде искусства и, следовательно, также в искусстве алхимии человеку нужно то, что можно было бы назвать регулярными упражнениями в самообразовании; именно поэтому mens добавляет, что лишь немногие преуспели в создании универсального лекарства: прежде всего те, кто благодаря благодати Божией превратил себя в то, что искал. Это означает, что, прежде чем вы сможете найти универсальное лекарство, которого хотите достичь в этой работе, вы должны сначала сами стать этим лекарством.
Дорн продолжает:
«Они очистили свои тела от всякой скверны, и они удалили облако из природного тела. Поэтому я советую вам, изучающие это великое искусство, сначала молиться Богу, а потом учиться и работать, и, возможно, с вами случится так, что вы достигнете того, что даритель света может дать вам во имя Христа, но сначала отразите хорошо, что значит просить Отца в Сыне».
Здесь есть одно понятие, которое относится к длительному историческому прошлому учения о символах, — понятие облака. В алхимии символ облака играет огромную роль, поскольку слово «облако» использовалось для любого вида сублимированного или сгущенного вещества. Когда вы испаряете материал в реторте, то, естественно, верхняя часть реторты заполняется парами, и алхимик сравнивает их с облаками в небе. Образ облака также имел мистический смысл. Известен, например, средневековый мистический текст «Облако неведения», написанный в монашеских кругах неизвестным автором. Этот текст содержит ряд духовных упражнений для подготовки адепта к такому опыту.
Облако в пределах мира христианского мистицизма подразумевало, что по мере все большего и большего приближения к божественному свету путем медитации, духовных упражнений, смирения и покорности в конце концов появляется Божественный свет, но не как большая освещенность, а как затемнение света человеческого и ощущение тьмы и путаницы. С другой стороны, в языке средневековья облако было всегда связано с ментальной путаницей, вызванной дьяволом. Многие такие тексты цитируются в «Aion»[42]. Юнг собрал коллекцию, которая описывает Северный полюс как место постоянного отсутствия солнца и облачности. В этой туманности, во мгле и облаках обитает дьявол, который оттуда распространяет свою запутанную бессознательность по всему миру. Итак, облако — это то, что окружает и дьявола, и Бога, другими словами, то, что окружает символ Самости в его светлом и темном аспектах[43]. На практике это соответствует опыту, который люди не любят принимать, но к которому Юнг обращался снова и снова: с возрастанием прогресса в процессе индивидуации, чем глубже и ближе люди становятся к Самости внутри себя, тем более запутанной и сложной становится ситуация. Она не становится легче.
Мы часто спрашивали Юнга, на каком этапе процесс индивидуации был самым трудным, в начале или в конце, и он сказал: трудно было и там, и там. В начале трудность заключается в отсутствии осознания своих тени и анимуса или анимы, и большинство знает, как это может быть мучительно; эти проблемы сбивают с толку, но эта форма путаницы обычно медленно спадает. Инфантильная глупость, которой большинство людей мучают себя в начале процесса, понемногу исчезает. В этом смысле начало наиболее трудно, а затем все становится легче. Как только человек по-настоящему понял, что нет прогресса и нет иного решения, чем привыкнуть к очень простой вещи: снова и снова просто смотреть в любой ситуации на субъективный фактор всех нарушений порядка и пытаться интегрировать его на этом уровне, — многие внешние трудности и глупости, которые мучили человека, просто отпадают. Таким образом можно надеяться, что процесс индивидуализации в ходе своего развития, хоть он и страшен в самом начале, стал бы легче и удовлетворительнее, если сравнивать с тем, что происходит в духовных упражнениях, и с символизмом алхимии, который частично обещает то же самое. Алхимическая прогрессия — nigredo, albedo, rubedo и citrinitas — вселяет надежду, что возможно достигнуть лучших и высших состояний внутренней ситуации.
Это, однако, не вся правда, хотя нельзя объяснить, почему это так, но на практике мы видим, что чем дольше люди работают в этом направлении, тем более тонкими становятся признаки бессознательного и тем хуже становится наказание или отбрасывание, если человек делает даже небольшую ошибку. На начальных стадиях люди могут совершать самые страшные грехи бессознательности и глупости без необходимости платить за это многим. Природа не мстит. Но когда работа прогрессирует в течение многих лет, даже небольшое отклонение, намек неверным словом или мимолетная неправильная мысль могут иметь худшие психосоматические последствия. Это как если бы она стала еще более тонкой, двигаясь по лезвию бритвы. Любая оплошность чревата ужасной катастрофой, в то время как раньше можно было тащиться в километрах от дороги без того, чтобы бессознательное хотя бы дало пощечину или взяло реванш любым другим образом.
Сложность действительно возрастает, и это сопровождается тем, что люди на поздней стадии аналитического процесса видят сны, которые сложнее трактовать. На начальном этапе то, что сны говорят людям, очевидно. Сами люди, возможно, этого не видят, но для аналитика это не представляет никаких усилий, толкование просто лежит на видном месте на столе. Но чем дольше продолжается процесс, тем больше сны становятся явно запутанными и парадоксальными или же тонкими и очень сложными. Также и вопрос, интерпретировать ли их на субъективном или на объективном уровне, становится более тонким. Например, люди, которые прошли длинный путь в этом направлении, чаще видят сны об объективных внешних ситуациях. Это как если бы они очистили свою собственную психику: она не беспокоит их больше, их собственные проблемы тени очищаются, так сказать. Тогда определенные мировые проблемы, или мировая ситуация, или проблемы объективного окружения становятся более неизбежными или актуальными. Если в начале, как правило, не рекомендуется воспринимать сны на объективном уровне, то чем дальше идет процесс, тем больше подвергаются сомнению другие проблемы. Это делает процесс очень трудным, потому что решение, нужно ли толковать сон на субъективном или объективном уровне, принимается чувством.