Совместная тяга к выдумкам не сделала их подругами; у них были разные учителя, и днем Марго занимали учебники, друзья, конные прогулки с отцом или игры с братом. По-настоящему она поняла, как ей не хватает тех редких ночных встреч с сестрой, когда Иоланту забрали в монастырь.
…И все же она изменилась. Похорошела, чаще улыбалась, больше говорила, голос ее оставался все таким же звонким, но теперь она певуче растягивала слова на теззарийский манер. Ей шло.
– А пойдем я тебе покажу, где живу! – предложила она, когда они вышли из сада и ступили под высокие своды монастыря. – Настоятельница пока в отъезде, но, думаю, можно ненадолго…
Голос Иоланты звоном колокольчиков разносился по узким коридорам. Изнутри академия до боли походила на замок, и от мысли этой на душе у Марго сделалось зябко и неуютно, словно холод каменных стен проник под горячую плоть, прямо к сердцу.
В общей спальне царил полумрак, плотные шторы оставляли лишь узкие щели для дневного света. Две послушницы сидели на застеленной кровати, рыжая с косичками расчесывала длинные, до самой поясницы, волосы подруги. Марго кольнула зависть, совсем легонько, как если бы кошачий коготок невзначай коснулся кожи под ключицей. Пощекотал, не поранив.
Завидев Иоланту, девушки бросили перешептываться. Больше в спальне никого не было, но Иоланта сделала вид, что не замечает послушниц. Прошла мимо, не повернув головы. Аккуратно, будто даже не дыша, толкнула одну из боковых дверей.
Едва слышно скрипнули петли. К Марго пришла неприятная догадка: должно быть, у сестры уже вошло в привычку так открывать двери, не издавая лишнего шума. Быть незаметной.
– Почему у тебя отдельная комната? – спросила королева, когда за ней стукнула защелка.
– Так спокойнее, – отозвалась Иоланта, не уточнив, кому именно.
Чтобы оценить убранство тесной кельи без окон – узкая лежанка, окованный железом сундук, грубо сбитый стол, – хватало единственной храмовой свечи. Марго доводилось читать об авантюристах, которые пытались выведать секрет их воска, но все эти истории заканчивались одинаково: жрецы умеют хранить свои тайны. Храмовые свечи могут гореть несколько дней и дают ровное яркое пламя, которому не страшны порывы ветра. А еще, и этого не отнять, одинаково наполняют теплом хоть богатый дворец, хоть убогую лачугу. Не тем, что можно почувствовать телом, но тем, что способно успокоить разум.
В тяжелом воздухе поселился запах краски, неприятно щипал в ноздрях. Иоланта наскоро собрала ворох рисунков, разбросанных на постели, в одну кучу.
– Настоятельница говорит, я должна рисовать, – оправдывалась она смущенно. – Когда вижу всякое. Доставать это из головы, чтобы не залеживалось. – Затем она перешла на шепот, в широко раскрытых глазах отразился блеск свечи. – Она говорит, я стану жрицей. Прорицательницей!
Марго опустилась на крышку сундука, который заменял здесь скамью, сложила руки на коленях. Заставила себя улыбнуться, не понимая, радоваться ей за сестру или волноваться.
– Я узнаю на кухне, осталось ли что-нибудь от ранней трапезы, – прощебетала Иоланта. – Я быстро, я мигом!
Оставшись одна, Марго пересела на лежанку. Жесткая, но за время пути ей довелось повидать и похуже. Сейн экономил на хороших комнатах. Казалось, костлявому алхимику удобно спать и на голой земле.
Королева подняла стопку рисунков, стала перебирать тонкие хрустящие листы. Картинки по большей части были ей непонятны: сплошные цветные пятна, расплывчатые, будто оставленные подкрашенной водой. Где-то угадывались крыши городов и колонны храмов, острые мачты кораблей и тонкие паутинки канатов. Штрихи везде рваные, нарочито небрежные, казалось, кисть вырывалась из пальцев художницы, пытаясь сбежать от навязчивых видений. Края листов темнели от сажи, и Марго быстро испачкала руки. Тени обступали каждый рисунок, и порой ей чудилось, что она может различить в них неясные силуэты.
Марго уже хотела вернуть все на место, как заметила его. Во рту пересохло, язык прилип к небу.
Этот рисунок был куда аккуратнее остальных. Размытая человеческая фигура во весь рост, только над головой Иоланта потрудилась до мельчайших деталей. Знакомой головой с огромным изогнутым клювом, зеленоватой чешуей и костяным гребнем. Блюдце глаза пялилось в лицо опешившей королеве. Существо носило корону, почему-то черную. То ли у Иоланты не было желтой краски – она не встречалась и на других рисунках, – то ли в этом был какой-то смысл, видимый лишь художнице. Над короной вихрилось все то же облако сажи.
Королева не могла оторвать взгляд, так и сидела, пока вновь едва слышно не скрипнули дверные петли. Иоланта поставила на стол деревянный поднос с хлебом, нарезанным сыром, куском отварной куриной грудки и гроздью винограда в глубокой чаше.
Марго отложила рисунок, гоня внутреннюю дрожь. На листе остались отпечатки влажных пальцев.
– Что у бога на ладони, то и человеку на стол не стыдно ставить. – Иоланта повела рукой, приглашая угощаться.
Королева потянулась к винограду. Мелкий, зеленый – а другого в землях Верхнего Серпа и не росло, – он ни на что не годился, кроме вина, но Марго с удовольствием разжевала кислые, до оскомины, ягоды, чтобы хоть как-то перебить сухость во рту.
– Когда ты это нарисовала? – показала она взглядом на рисунок, стараясь казаться спокойной.
– Не помню, – ответила Иоланта, отщипнув от сыра кусочек едва ли больше, чем смогла бы отщипнуть мышь. – В начале лета еще. Глупо, правда? Конечно, глупо. Настоятельница говорит, даже в самой большой глупости есть хотя бы маленькая частичка смысла. Но сколько частичек надо, чтобы получилось что-то путное, если в моих видениях одна лишь глупость?
– Думаю, ты быстро учишься, – ответила Марго хрипло.
– Ты правда так считаешь? Настоятельница меня хвалит, вот было бы здорово поскорее стать жрицей!.. – Она села рядом и понизила голос: – Когда я рисовала это, почему-то сразу подумала о тебе. Ты сбежала от короля, да? Он тебя обижал?
Королева закашлялась. Горло драло от винограда и возмущения. Обижал. Если все, что он с ней сделал, назвать обидой…
Марго сделала глубокий вдох, на миг прикрыла глаза. Ругать сестру за неосторожное слово расхотелось. Она не виновата. Виноватый остался там, далеко, ловить в Королевском лесу зайцев и мышей – или чем там еще эти твари питаются? – если, конечно, копье какого-нибудь ловкого охотника не успело найти путь к его сердцу.
Все позади. Дурацкая картинка полоснула по старой ране, всего-то.
– Я никому не скажу, – подмигнула Иоланта. На ее лице вновь заиграла добродушная улыбка. – А ты кушай, я попросила пожарить хлеб. Видела бы ты, как на меня смотрели на кухне!
Как-то давно, в очередной раз взяв Марго с собой на охоту, отец поджарил горбушку на костре. Этот вкус дыма, пьянящей свободы, кусочек тепла посреди темного, но совсем не страшного леса – все это осталось с ней надолго. С той поры жареный хлеб стал одним из любимых ее лакомств, потеснив пироги с яблоками и медовые лепешки.
Много лет спустя дворцовым поварам не сразу удалось привыкнуть к необычному пристрастию новой королевы, угодить ей оказалось непросто. Марго было недостаточно поджаристого румянца, она заставляла держать хлеб над огнем до горечи, до почерневших краев. И чем дольше она жила во дворце, тем больше требовал ее аппетит; дошло до того, что за столом она жевала сплошной уголь, пугая черными губами придворных дам.
Хлеб на тарелке был едва обжарен, но главное – Иоланта помнила. И это сломало в груди Марго невидимую преграду. Исчезли король, дворец и весь последний год, растворились в дымке, как и не бывало. Остались две девочки, что прячутся под одеялом от всего мира.
Поддавшись порыву, Марго обняла сестру, всхлипнула, уткнувшись в плечо.
Потом они доедали еду с подноса и болтали ни о чем. Кажется, если встретишь старого знакомого после долгой разлуки, то устанет язык и охрипнет натруженное горло – ведь столько всего нужно рассказать, стольким поделиться. Но на деле стоит оказаться лицом к лицу, и разговор складывается вокруг вещей обыденных, даже банальных, а на ум лезет одна чепуха.
Марго все ждала, спросит ли сестра об Альрике, но та не обмолвилась и словом, будто напрочь забыла обо всех переживаниях, что терзали ее когда-то. Королеве хотелось бы так же легко научиться не оглядываться на прошлое.
Иоланта открыла сундук и начала выкладывать перед Марго платья. Яркие краски непривычно смотрелись в свете одинокой свечи, казались чужеродными на грубой шерсти покрывала. Рубиново-красное, изумрудно-зеленое, сапфирово-синее, жемчужно-белое – каждое как драгоценность в руках бедняка.
– Забирай! – уговаривала Иоланта. – Послушницам такие носить нельзя, а матушка все шлет и шлет… Бери же! Ты будешь такая красавица!
Марго с тоскливым вздохом провела рукой по мягкой ткани, по невесомым кружевам, по лепесткам и гибким лозам изысканных узоров. Все такое красивое, но совершенно непрактичное в дороге.
Но ведь она может переодеваться в городах или в те дни, когда алхимик решает дать лошадям больше отдыха! От мысли о возможности хоть иногда сменить пыльное дорожное платье на новый наряд защипало в глазах.
– А хочешь… – Иоланта присела на корточки, спросила возбужденно, заглядывая в лицо: – Хочешь, я попробую что-нибудь предсказать?
Марго напряглась. Сама не поняла, почему ей так не нравится эта мысль, почему одним своим появлением она согнала все спокойствие, едва пригретое на душе. Для сестры предсказания были лишь картинками на бумаге, глупостями, она сама не знала, какие из них сбываются. Но для Марго жизнь давно перестала быть безопасной игрой. Оглядываться и правда легко, а вот осмелиться посмотреть вперед, в туман будущего, куда сложнее. Готова ли она к тому, что увидит, готова ли сейчас?
Иоланта начала готовиться, будто и не услышав вялого отказа. Марго думала, что сестра вновь сядет за краски, но та перелила воду из кувшина в глубокую миску, где раньше лежал виноград. Взяла свечу.