Марго замолчала, обдумывая его слова. Она не так часто видела его причесанным и хорошенько отмытым, и пусть для рыцаря он все еще был слишком худ и неказист, но в остальном вполне мог сойти за человека благородного, с приятными, пусть и резковатыми чертами лица. Скулы, на ее вкус, у него были слишком острыми, губы слишком тонкими, нос длинноват… Все же ничего общего с мясистыми сельскими лицами. Да и говорить, как он, мог лишь человек, скорее привыкший к перу и бумаге, чем к мечу или мотыге.
Марго нехотя призналась в этом вслух:
– Все же образование в академии оставило на тебе след, его не спрячешь.
– Как и происхождение, – Сейн пожал плечами. – Ведь я не простолюдин.
– Ты меня разыгрываешь.
– Сейн Тави Те-Дешалье, к твоим услугам. Моему отцу принадлежат земли южнее Фруана, вплоть до крепости Дешон, несколько виноградников Руаля, добыча жемчуга в Поссманийском заливе…
– Подожди… Так ты сантариец?
– Пришлось избавиться от акцента, он мне никогда не нравился.
Марго молчала, пытаясь все это осмыслить. Никак образ алхимика с его темным прошлым не вязался у нее с краем художников и поэтов, сладких вин и солнечных фруктов. А еще поговаривали, у сантарийской короны золота столько, что однажды его веса хватит расколоть Серп пополам и утопить все соседние народы в море.
– Ты должен мне все-все рассказать… Почему ты здесь, и бывал ли в гильдии бардов, и кто твой любимый поэт, и правда ли, что там жарят сыр, и видел ли ты полотна Помаджанно? А театры, говорят, там театры даже в маленьких городках, а бродячие актеры, ты их видел? – лепетала она, не зная, с чего ей на самом деле хочется начать. – И расскажи о родных, об отце…
– Я не встречал его много лет, – перебил он резко.
– Ну хорошо, а мать?
– Она ушла. Он прогнал.
– Но что-то же ты можешь сказать. Ну же, Сейн, ты так много знаешь о моей семье, а я о твоей ничего. Я уже была готова поверить, что тебя самого достали из алхимического котла.
Он кисло улыбнулся и плеснул себе в лицо воды.
– Дай подумать. Мой отец – один из самых влиятельных чародеев Серпа, он живет в башне, какие рисуют в детских книжках, служит в королевском совете и крутится среди высшей сантарийской знати. То, что он меня породил, – мельчайшее в списке его достижений.
– Погоди, такое положение у чародея? И жрецы это допускают?
– Жрецы будут целовать ему руки, только бы не видеть их на своем горле.
– Значит, все же есть такие места, куда таким, как вы, можно бежать. Как я и говорила.
– Да, если твой род древнее, чем… – Сейн пощелкал пальцами, но так и не придумал сравнения. – Не знаю, древнее, чем любая династия силингов, что ты сможешь вспомнить. Такие привилегии лишь у избранных, восседающих в своих башнях, у тех, чье влияние и чьи заклинания обеспечивают процветание королевства. У простых заклинателей в Сантаре прав не больше, чем везде. Без дорогой лицензии чарами там и свечу не зажечь, королевские гвардейцы тотчас отдадут жрецам. Так что нет, твое величество, не нужно думать, что понимаешь слишком много. Ты знаешь, куда тебе идти, и надеешься, что тебя там ждут. У большинства чародеев этого никогда и не было.
– Но ведь у тебя было, правда? После академии ты вернулся домой?
– Смысл был сбежать от мук и унижений, а не отправиться за новой порцией.
Марго недоуменно смотрела на него. Сейн подержал вино на языке, с досадой понимая, что таким простым объяснением ему не отделаться. Как и всегда.
– Каждые несколько лет чародей из башни должен взять себе учеников, – пояснил он. – Не меньше двух, не больше четырех. Такой уговор с короной, необученные дети с опасным даром под боком никому не нужны. В один год отец взял четверых. Мне… среди них места не нашлось. Заклинания признают лучших, любил он повторять. А потом отправил меня учиться в Теззарию. Сказал, среди северян мне самое место. Там я буду молодец… среди овец.
Он оставался совершенно спокойным, говорил, глядя перед собой, покачивая кубок с вином, но отчего-то его слова отозвались неприятным жжением у самого позвоночника королевы, будто грубая щетка задела едва заживший шрам. Сейн усмехнулся своей мысли:
– Представляю, если бы он узнал, что меня заслонила собой девчонка… Представляю его лицо.
Марго приподняла бровь. Так вот, значит, как он ее воспринимает? Девчонкой? Ребенком, которому не пристало лезть в драку взрослых?
– За тебя получила удар королева, Сейн. Помни об этом.
Вода почти остыла. Они сидели в тишине, и каждый думал о чем-то своем.
Марго могла бы говорить об отце без устали. И с радостью разбила бы себе голову в молитве перед Великим Храмом, если бы ее кровь помогла вернуть Танкреда с Той Стороны хоть на денек. Отец Сейна был жив, но она улавливала холод в их отношениях даже сквозь плотный жар купален. И ей отчего-то стало неловко перед алхимиком за все годы обладания тем, чего ему никогда не получить. Так хорошо одетый, сытый ребенок впервые осознанно смотрит на замерзающего оборванца из окна кареты и чувствует, но еще не может объяснить всю неправильность происходящего.
Если боги действительно создали справедливость, а не выдумали, то им стоило бы почаще являть ее на свет.
Королеве захотелось выпить вина, но дрянная девка принесла только один кувшин и один кубок. Бочки стояли далеко друг от друга, и кому-то пришлось бы выбраться из воды… Марго уже подумывала, стоит ли ей прикрыть глаза и попросить алхимика подать ей кубок или заставить его отвернуться и взять самой – вновь видеть лицо купальщицы совершенно не хотелось, – когда Сейн снова заговорил:
– Я и правда приехал в Сантаре, но не к отцу. Хороший алхимик и без заклинаний что-то да может. Несколько лет я делал амальгаму, зеркала, кремы, румяна и краску для волос. Говорят, если человек слепнет, у него обостряются остальные чувства. Так было и со мной. Ингредиенты… Их вкусы, запахи… Все стало ярче, стало другим. Я различал их в темноте. Со временем даже научился обходиться без весов. Знал, сколько надо добавить.
Марго забыла о вине.
– Вот как ты научился тому, что умеешь сейчас?
– Нет. – Он опустил затылок на край бочки и зажмурился, будто вновь подставляя лицо палящим лучам Светила. – За этим я отправился на юг.
Былое. Змеиный Язык
Пыль и песок. Светило застряло в зените, тени от жалких, иссохших кустарников и колючек не желали сдвигаться ни на дюйм. Поверхность реки блестела раскаленным золотом, казалось, вода в ней неподвижна, мертва, как и все вокруг.
Пыль и песок. Двигаться вдоль Змеиного Языка, от одной длинной цепи оазисов к другой – единственный способ здесь выжить и куда-то добраться. По ту сторону скал нет ничего, кроме бескрайнего песчаного моря. Ветер слизывает верхушки его волн, закручивает желтые вихри. Безлюдные земли прячут в себе развалины городов, что, по слухам, древнее самой Империи, а среди них один из пяти Великих Храмов. Жители Серпа верят: пока дом Судьи потерян, не видать в царстве смертных справедливости и правосудия.
Пыль и песок. Пыль толстым слоем облепила его балахон, песок засыпа́́л ботинки, скрипел на зубах. Болели пересохшие губы. Сейн в очередной раз проклял свое нетерпение. Стоило сначала разузнать о тех, кого он ищет, у кочевых племен, которые привозят товары схеотов к Нижнему Серпу, или хотя бы найти проводника, прежде чем самому отправляться в такую даль. Он-то считал, что заблудиться здесь невозможно; всего одна река, всего одно направление. Однако недооценил размеры Языка и теперь боялся пропустить какой-нибудь важный оазис или хотя бы обрывок спасительной тени.
Он пытался идти по ночам, но в свете звезд под ноги на охоту выбирается всякая дрянь, а наступить на хрустального скорпиона Сейну хотелось бы меньше всего. Днем даже легкий тарбуш, обвязанный несколькими слоями ткани, слабо спасал голову от прямых лучей. Ясно представлялось, как Светило выпаривает мозг, высушивает изнутри череп добела, а пустые глазницы засыпают пыль и песок…
Место бойни он нашел случайно. Шагал, не поднимая глаз, и вдруг носок его сапога пнул подсохшую бурую корку на песке. Кровь. Ее пролилось столько, что небольшой клочок пустыни среди камней не смог ее впитать. Пестрые одежды торговцев, отрубленные мужские головы, вскрытые животы ездовых варанов – все это уже облепили жирные серые мухи. Сейн постоял немного, глядя на реку и борясь с приступом тошноты. Не сразу заставил себя пойти осмотреть тела.
Серебряные монеты в бархатных кошелях оказались не тронутыми, как и тяжелые золотые перстни, широкие пояса с крупными драгоценными камнями, шелковые платки и обувь из тонкой дорогой кожи. Сюда приходили убивать, не грабить. А вот чистую воду и съестное, если оно и было, все же найти не удалось. Бросать такие припасы в засушливой долине – все равно что плевать судьбе в лицо, ни один схеот в здравом уме на такое не пойдет.
Тишина в пустыне тоже мертвая, придушенная жаром и растворенная в раскаленном мареве. Сейн вздрогнул, когда услышал в этой тишине слабый стон. Один из схеотов был все еще жив. Бледность проступала даже через его медный загар, на висках поблескивал бисер пота. Дорожный халат потемнел от крови. Сейн осторожно убрал легкую ткань, чтобы получше рассмотреть рану на животе, и выругался.
Кто был этот человек, которого нападавшие так ненавидели? Настолько, что не подарили ему быструю смерть, специально оставили под зноем Светила. Сейн оглянулся, будто наивно полагая, что безмолвные пески поделятся своими секретами с чужаком. Разум напомнил о ноже в кармане – милосердии, которое всегда с собой, – и о том, что нужно двигаться дальше. Но сердце не давало покоя за ребрами, сотрясая грудную клетку.
Сейн ущипнул себя за щеку, борясь с дурацким порывом остаться. Кто он такой, чтобы вмешиваться в судьбу приговоренного?.. Мерзкое слово задребезжало в черепе, звякнуло монеткой, брошенной в пустое ведро. Напомнило, о чем он поклялся никогда не забывать. «Судьба». Ее Сейн ненавидел куда больше собственной глупости.