И тогда он вернется в Даферлен и найдет того, кто ему за все заплатит. А при себе у него будет личный демон и юная наложница, которую он посадит на поводок. Придется всегда таскать с собой лезвие, чтобы в любой момент пустить свежую кровь, всего пару капель на перстень или на сумку…
«Иначе останешься человеком». Что может быть хуже?
– Уверен, – сказал Сейн и услышал, как за спиной сплюнула старуха.
Вассад разочарованно вздохнул и взялся за кинжал.
– Будь по-твоему.
– Что ты делаешь?!
Лезвие замерло в дюйме от шеи младенца.
– Он все равно обречен, – резко ответил колдун. – Скоро ихса выпьет его душу досуха и уйдет, оставив пустышку.
– Должен быть способ…
– Не знаю, мне какое дело? Если моя кровь в нем окажется сильнее, выживет… Лишняя морока.
– Нет, Вассад, вспомни, что ты мне обещал. Ты хотел вернуть долг жизнью своего сына? Так я принимаю плату. И распоряжаюсь ею: пусть живет.
Колдун припек взглядом не хуже печного горнила. Затем спрятал кинжал и всучил ребенка, как куль с тряпьем. Вышел, не сказав ни слова. Его мать, плотнее натянув на голову платок, последовала за ним.
Сейна трясло. Он медленно спустился по лестнице, протирая стену плечом и не различая ступеней. Вдохнул полной грудью ночной воздух.
И тогда младенец заплакал у него на руках.
В море
– Так ты чародей, говорят? А мантия твоя где?
– С чего взял?
– Так пацан, что с тобой шлялся, болтал в порту. Таким же крысенышам хвастал, какие у него друзья важные. – Крепкий матрос устроился на туго свитой баранке из канатов и запустил палец себе в ухо.
Скрипели над головой доски палубы, пахло соленой рыбой, чадил фитилек дешевой свечи. Дюжина голов повернулась к Сейну.
– А правду говорят, – не унимался матрос, – что вы свои заклинания только с пустыми яйцами можете читать? Вроде как, если в штанах горит, то и чародейство так себе выходит. Ты для этого бабу с собой таскаешь, шоб не руками справляться? А, чародей?
Сейн метнул взгляд в угол, где сидела Марго, но ничего не дрогнуло на ее бледном лице. Смешки моряков разлетелись по трюму, звонким бисером заскакали по днищу корабля, но ни один не попал в королеву.
– Я покажу, чем занимаюсь, – сказал он ровным тоном, открывая сумку. – К примеру, это зелье. Вы разведете его в бочке воды и можете забыть о цинге. Или вот эта мазь, она греет мышцы и рассасывает синяки. Или вот этот порошок… Возьми, глянь поближе.
Словоохотливый матрос принял из его рук закупоренный пузырек с мелкой серой пылью, встряхнул, рассматривая на свет.
– Его я использую в составе других зелий, куда более сильных. Легкий, как пудра, – знаешь, что это? Вдохнешь такой по неосторожности, скажем, пока спишь, и не заметишь. А наутро глаза откроешь и поймешь, что больше ни с бабой не сможешь, ни руками справиться. Вообще ничего не сможешь. Так и будешь под себя до конца дней ходить.
Взгляды алхимика и матроса встретились.
– Смотри не разбей.
Корабль качнулся сильнее, дрогнули поеденные солью пальцы, сжимающие пузырек. Тихо стало в трюме.
– Ты чего это удумал? – едва слышно спросил матрос, тараща глаза. – Кого пугать взялся?
Свист боцманской дудки, казалось, ввинтился прямо в макушку, заставил втянуть головы в плечи.
– Кончай балаган! – Боцман спустился в трюм по скрипучей лестнице, откашлялся в кулак и обвел моряков угрюмым взглядом. – Тебя, алхимик, если обидит кто, так ты прямо говори, а не за сумку свою хватайся. Нечего злобу под парусом копить. Один затаит, вся команда поплатится. А ты, – он ткнул дудкой в матроса на канатах, – ты бы лучше так ретив со щеткой был, чем с болтовней. Язык тебе с птичьим дерьмом не поможет.
– А пусть попробует! – выкрикнул кто-то из матросов, и остальные поддержали шутку нестройным гвалтом.
– Так интересно же, как у них там все устроено, – рассеянно буркнул тот. – Я ж так, хохмы ради. Мир, чародей?
И протянул пузырек Сейну. Алхимик кивнул и спрятал порошок обратно в сумку.
– Вот и ладно, – сказал боцман сипло и прислонился к фок-мачте.
Матросы тоже расслабились, вернулись к картам, костям и кружкам. Корабль уверенно шел курсом, снасти были проверены и перепроверены по многу раз, а палуба выскоблена тонкими лезвиями и надраена песком. Большинство членов команды могли отдыхать.
– Ты, если вопросы глупые слышать не хочешь, сам расскажи что-нибудь, – добавил боцман, комкая в желтых пальцах пучок дым-травы. – Где бывал, что видал. Морем ходил раньше?
Сейн принялся перечислять по памяти:
– Был в Руальском порту в Сантаре, в Корпарике заходили в Таргос. Гивас и Орхос в Архелонии, Аттара в Сасхии…
Боцман уважительно присвистнул:
– Немало!
– Ты мне вот что скажи, чародей, – снова донеслось с канатов, – бабы-то лучшие где, по-твоему?
Сейн помолчал, раздумывая.
– А мамаша Молли все еще принимает гостей в своем домике на берегу?
Матросы одобрительно зашумели, бочки ходили ходуном под неугомонными задами.
– Сразу видно, разбирается!
– Ох, мамашка Молли, как же я скучаю по твоим…
– Ты это, чародей, ты это… Скажи, а суккуба ты видал?
– Четвертый курс академии, мне шестнадцать. Неужели вы думали, что кто-то вызывает суккуба в шестнадцать просто повидать?
– О-о-о!
Его слова вызвали новый прилив хохота. Беззлобно ругнулся боцман.
– Эх, молодежь! – сказал он, смакуя трубочку. – Пока мозгов не нажили, не знаете уже, куда своего малька пристроить. Готовы во всякую погань…
Матросов уже было не остановить. Оставив игры и кружки, они наперебой вспоминали любимые бордели и объятия томных красавиц. Разгладились обычно суровые лица, все уже забыли о напряжении, что недавно висело под палубой. Прав был старый боцман: команда должна уметь забывать, иначе нечего ей делать в море.
– …А схеотки там какие, вы только представьте, кожа мягче шелка!
– Да кому нужны твои схеотки? Одни кости…
– А рыженьких ты как, чародей? Уважаешь?
– Чего бы не уважить.
– В Сасхии страшненькие все, но в своем деле хороши, а так и не скажешь…
– А ты откуда знаешь? Ты же там не был?
– Я – нет, но у мамаши работали две. У тебя были две, чародей?
– Помню, ростовщика одного напасть взяла – плесень черная, – поведал Сейн под пытливыми взглядами. – Страху наводила, драпировку дорогую портила. Прислуга болела. Он у меня и заказал раствор специальный, чтобы от дряни избавиться. А я в его доме должен был жить, пока все не вычищу. И было у ростовщика две дочки…
– Во дает, человек!
– …а мне сантарийки нравятся. Чистенькие все такие в этих корсетах своих, пахнут вкусно…
– Да что сантарийки твои! – Матрос на канатах был громче остальных. – Вот корпариканки – пламя, а не женщины. Есть у них такая штука, когда они вином себя так поливают. – Он показал на себе, впрочем, не рискнув тратить ценную жидкость из собственной кружки. – И ты, значит, между грудями пьешь, лакаешь, что тот жеребенок…
– Так прольется ж все! И добро переведешь, и бабу запачкаешь…
– Да что вы, дураки, понимаете!
– Знаю такое, – кивнул Сейн. – Но в Корпарике есть развлечения поинтересней. Нужны мед, соленый огурец и несколько листочков мяты…
На Марго никто не обращал внимания, да и она сама слушала вполуха.
Королева подтянула к себе пузатую бутыль и сделала глоток прямо из горла. Медленно поднялась. Ноги едва держали, и лестница на палубу превратилась в настоящее испытание, зато там, под открытым небом, свежий ветер наградил сполна, обласкав разгоряченное лицо.
На корме горели фонари, черная тень стояла у штурвала, но с такого расстояния Марго не могла понять, капитан это или кто-то из его помощников. Она так и не научилась различать их звания.
От мерцания звезд снова начало мутить.
Корабль невзлюбил королеву, едва она поднялась по сходне. Взбалтывал ее, как алхимик свои склянки, так что все внутренности, казалось, давно превратились в жидкую кашу и норовили выплеснуться через глотку. Сейн уже принялся рассчитывать ингредиенты, чтобы приготовить микстуру от морской болезни, но капитан его опередил и предложил свое средство.
Жгучий сладковатый брам, или сахарное вино, как его еще называли, бил в голову бесхитростно, как моряцкий кулак. Поначалу сделалось еще хуже, и Марго полдня провела, перегнувшись через борт и подкармливая чаек своим завтраком. Но опытный лагиец заставил королеву влить в себя еще.
И стало легче. Качка в голове помогала переносить качку под ногами.
Марго снова пригубила из бутылки, которую прихватила с собой. Брам спасал и от тошноты, и от приходивших во сне мертвецов. Согревал, когда к сердцу подбирался холодный страх.
Тот арбалетный болт мог попасть в нее. Марго стыдилась этой мысли и одновременно вздрагивала при ее появлении. Смерть давно кружилась вокруг в своей безумной пляске, забирала лишь тех, кто рядом. Но еще никогда королева не осознавала так явно, что однажды и до нее дойдет очередь присоединиться к танцу. Будто прошла по самой грани обоих миров, услышала далекое эхо с Той Стороны.
Оно не отпускало, напоминая о себе с каждой сменой дня и ночи, с каждым выпитым глотком, с каждым потраченным впустую словом. Не давало покоя даже в моменты полного штиля.
Алхимик может сколько угодно сыпать проклятиями и строить планы на месть, но власть жрецов ничто не поколеблет. Пока человек верит обещаниям, которые слуги храмов дают от имени своих богов, пока надеется, что вечность лучше настоящего, пока молится, чтобы у всего этого был смысл. И человек будет верить, надеяться и молиться. Ведь иначе он проснется однажды и поймет, что по Ту Сторону его и вовсе может ничего не ждать, что ему остается только Эта, единственная, и все уготованное ею человеку на его недолгом пути.
И нет для человека ничего страшнее, чем однажды проснуться с этим знанием.
За такими размышлениями Сейн и застал ее у правого борта.
Он на мгновение задержался, чтобы бросить взгляд в открытый палубный люк. Лунный свет лишь обозначал макушки тесно сидящих внизу людей. Изредка из темноты долетал железный лязг цепей.